Я мысленно смотрел на нее, зная, что не увижу изъянов, и радовался. Леночка была лучше, чем я, в ней обитала целесообразность, которой я не имел, и гораздо большая завершенность. Иными словами, ничего более правильного я не видел вокруг.
Хотелось прижаться к ней, сидящей у меня на коленях, и слушать, закрывая и открывая глаза, как она дышит, чувствовать ее тепло и все более томительную ее тяжесть на мне. Тогда вся она будто начинала растворяться во мне, как сладкая струйка в теплом молоке, которое кружат позвякивающей серебряной ложечкой, так что невольно думаешь о маленьком хромовом колокольчике. Весь мир тогда был бы здесь, в единой точке, и мы были бы его полной мерой; а все прочее, не имея ценности, перестало бы существовать, и мгновениями я думал о том, что нет смысла в других целях, а желать еще чего-тоглупость и сумасшествие.
У меня мало времени, чтобы сдать все долги, сказал я, глядя на стену перед собой.
Сдашь.
Она была в курсе почти всех моих учебных проблем, и чем дальше шло время, тем настойчивее она мне напоминала о том, что скоро пересдача.
Лена перевела глаза с учебника на меня.
Взял бы вот завтра и отработал хоть одну тему.
Завтра не принимаютв пятницу.
Сходи и сдай, иначе дождешься, что не допустят к экзамену вообще.
УгуМне вообще кажется, что я не буду врачом.
Почему?
Н-не знаю, так кажетсяя не хочу быть врачам, я не верю в это, в эту профессиюя встал и расправился, потом снял с двери шкафа ее белый халат и попытался его одеть, на что сразу раздался с кровати ее протест. Я правда не верил. Я повесил его на прежнее место и сел рядом с ней.
Потом немного помолчал и спросил:
Ты хочешь в терапию?
Пока не решила.
Я подумал, что всегда хотел бы прикасаться к ней и от того положил руку ей на поясницу. Ямка. На мгновение я задумался о чем-то совершенно постороннем, но мысли почти сразу вернулись к ней, как в особого рода лабиринте. Приподняв пальцами краешек, я забрался ей под кофту и футболку, ощущая теперь ладонью ее кожу. Моя собственная поясница неприятно саднилаказалось, я ощущаю тот самый раздраженный позвоноки от того я начал массировать ее спину, словно как себе.
Следуя вдоль позвоночной дорожки, я добрался почти до лопаток, и затем скатился по этим чуть заметным бугоркам обратно. Заяц смотрел на стол. Лена читала. А я чувствовал ее приятный аромат.
Чтобы было удобнее, я лег рядом и, подперев голову рукой, стал рассматривать ее поясницу совсем близко и даже подтянул кверху футболку, чтобы не мешала. Лена чувствовала ветерок моего дыхания на себе, так близко я смотрел.
Чего ты там читаешь!? отчего-то вдруг спросил я, совершенно и не ожидая ответа. Его и не последовалоЛена действительно была погружена в чтение и, хоть я и не видел ее лица, выражение его было сосредоточенное.
Моя ладонь снова потекла по ее спине. Подушечки рисовали китайские фигурки, царапались, снова выводили линииВздохнув, она перевернула страницу.
Так ты учия же не мешаю, даже как бы в задумчивости сказал я, продолжая сосредоточенно приглядываться к ее коже
ты не мешаешь
желая рассмотреть результат своих опытовдермографизм. Это, в некотором роде, маленькое чудо нормальной физиологии. «Нормальная физиология», к слову, есть название изучаемой дисциплины, в отличие от «патологической физиологии», именуемой среди студентов «патфизой». Вообще наука удивительная! И все эти любопытные опыты, до которых мне в свое время не было никакого дела и интереса! Чего только стоит «лягушка и кусочек бумаги, смоченной в кислоте»! Суть его в следующем: если лягушке положить на спину кусочек такой бумаги (смоченной в кислоте), то лягушка, чувствуя жжение, смахнет его лапкой. Если повторить в следующий раз, то она сделает, скорее всего, то же самое. На третий раз она не только скинет бумажку, но и, весьма вероятно, отпрыгнет куда-нибудь. А теперь начинается сам непосредственный опыт! Лягушке своеобразным манером отрезают голову, вернее головной мозг напрочь, и «подвешивают», все время омывая физиологическим раствором, чтобы это оставшееся тельце оставалось живым. И если к ней такой приложить пропитанный кислотой кусочек, то висящие, бездвижные лапки вдруг начнут остервенело сбрасывать его и как сбросятснова обездвижатся. И так будет продолжаться снова и снова, пока в ней не иссякнет последняя энергия. Ну а если бы не иссякала, то это можно было бы повторять бесконечно! Весь ужас для меня в том, что, оставаясь видимо живой, она никогда не попытается и даже не догадается ускакать прочь. Ей просто нечем этого сделатьдогадаться. Живые ткани и мышцы, целые нервы, движения и даже некоторая цель и осмысленность в них, но совершенное отсутствие воображения! Действительный, потусторонний холодный трепет перед без-умием. Страшно.
Однако, ярядом со своим солнцем. И тут тепло и светло, а «маленькое чудо» нормальной физиологии действительно удивляет меня и приводит в восторг. У меня очень хорошо получалось сделать «красный дермографизм» и почти не удавалось вначале уловить «белый». А все очень просто. Лучше для этого взять стеклянную палочку толщиной с обычный карандаш, ну или вместо нее что-нибудь подобное. Главное, чтобы она была закругленной. Я умудрялся делать это кончиками пальцев. И этим закругленным концом надо провести по коже полоску. Если надавливать при этом совсем не сильно, то через некоторое время «полоска» побелеет; а если надавливать сильнее, то покраснеетт.е. белый и красный дермографизм. Не знаю как вас, например, а меня эта простота удивляет: такбелая, чуть сильнееи вот рядом уже красная. Белый пропадет быстро, а красный будет держаться дольше
Если бы кто-нибудь видел мои художества на ее спине! Они не вмещалисьдомики, фигуркицелые картинки! Но она пыталась сосредоточиться на чтении, а я своею нежностью отвлекал. С тихим, едва слышным шелестом белых домашних брюк, она согнула в колене сначала одну ногу, затем другую, а потом и вовсе стала медленно (сказывался учебник) болтать ими. Какая же она славная, думал я. А Лена все продолжала, иногда почти вслух, читать, поднимая то одну, то другую голень, а то и обе сразуя то и дело близко видел ее белые носочки с рисованными синими бантамипо одному на каждой лодыжке. Потом я положил рядом голову и стал просто лежать, ощущая ее запах, предчувствуя, что еще через минуту усну.
Где твоя соседка?
А тебе зачем? невидимо улыбнулась Лена.
Просто так
Она развернулась ко мне и оперлась на локоть.
Что, она тебе нравится? сказала она и взяла в кулак мои волосы у виска и тихонько потрепала, пошли курить!
Нетне хочу, промямлил я и подвинулся к ней еще ближе, но на лоб налетела прохлада.
Пойдем, пойдем! ответила на это Лена, уже поднявшись и вытаскивая из пачки две сигареты, а потом учить. <>! я сел на кровати.
Ты мне вслух почитаешь?
Нет уж! Сам будешь все читать.
Ну ладно, пошли
У меня нет лекций
Хватит хныкать!
Угу.
Я пойду, чайник еще поставлю, сказала Лена, глянув на ходу в зеркало.
Присев на минуту за стол вполоборота, я посмотрел на черно-белые квадраты в своем учебнике: снимки из иных миров, как чужие долины других планеткакой-то темный расплывчатый крап, таящий в себе недоброе и злое. Так они выглядят, все по-разному для ведающего взгляда, но все сумрачно за очень редкими исключениямиопухоли. Под линзами микроскопа. И, несмотря на всю к ним скуку и нежелание в них разбираться, я чувствовал к ним легкое благоговение. Привычной эволюции для них не существовало: убивая тех, в ком были, они с течением времени не исчезали как вид, а даже напротивплодились. Появлялись снова и снова, больше и больше. Этакие уничтожающие живое программки, похожие на кусочки сырого мяса.
Привычно прижав к столу согнутые костяшки пальцев, я надавил сильнее и с ожидаемым удовлетворением выслушал хруст суставчиков, похожий на чудной скорый хор, пропевший странное свое сочинение, после которого в ладонях остался отголосок длящейся, очень легкой освобождающей ломоты. Поднявшись со стула, я все продолжал смотреть в фотографии из раскрытой книги, но думал уже о чем-то ином. Мысль перетекла и, наконец, расширившись, совершенно меня удручила. Все эти учебные дисциплины подступали со всех сторон, требовали свою мзду и имели вид неразрешимый. Я давился и не успевал проглатывать куски, а мне продолжали подставлять все новые тарелки. И тема, которая сейчас раскрыта, будет только каплей в огромном море. Неподъемном, как мне временами казалось. Деканат притих, словно выжидая. Студенческое ощущение петли на шеескоро назначат дату последней пересдачи экзамена, после останутся один или двое, которых будет ждать студенческая смертьотчисление. Мне все мерещилось, что я в их числестойкое впечатление от темного взгляда, которым меня приговорила заведующая кафедройрыжая, скверная полустаруха-полуженщина. В ней было недоброе, что-то от ведьмы. При ее желании экзамен превращался в разрезание на куски тех, кого она не любила, хотела проучить или вообще не могла терпеть. Отчасти мы этого заслуживали, но признать это я могу лишь для соблюдения некоторой объективности. Все пропуски мои ее науки, т.е. практических часов, были записаны в судной книге, по которой мне и воздастся; потому я и находил во всем этом некоторую обреченностьЯ это все знал, сидя перед ней, по привычке поглаживая языком только-только зажившую десну. Однако, забегая вперед, она была ко мне великодушна, выпустив меня из своих рук. И даже закрыла глаза на то, что я перетягивал билетМое мнение о ней в миг переменилось. И то, что я чувствовал в себе тоже: со страха до ужасной благодарности и счастья, когда она отдала мне зачетку с заветной тройкой. Бог был. Предо мной сидела его ипостась и росчерком удостоверяла мое право существовать. Все это забавно, может быть, и непонятно отчасти, однако, мутно взирая, я думал об этом, когда где-то в коридоре раздался резкий, как выстрел, хлопок, после которого продолжением было нечто звонко упавшее, стальное; а где-то между ними мне показался вскрик женского голоса. Я встрепенулся.