Да сам, признаться, не читал, все больше я в младости голубей гонял, с ребятами озоровал. А вот отец у менявеликий церковник. (Вдохновляясь): Где эту самую Библию ни откройтак тебе десять страниц подряд слепыми глазами и шпарит...
А я вот еще вам хотел, товарищ, про монахов досказать. Монашки, к примеру. Почему на меня каждая монашка глазами завидует?
Я, мысленно: «Да как же на тебя, голубчик, не...»
Он, разгораясь:
Жмется, мнется, глаза как колодцы. Да куда ж ты меня этими глазами тянешь-то? Да какая ж ты после этого моленная? Кровь озорнаяв монастырь не иди, а моленнаяглаза вниз держи!
Я, невольно опуская глаза: «Морализирующий Разин». (Вслух):
Вы мне лучше про отца расскажите.
О-тец! Отец у менявеликий человек! Что тамв книжках пишут: Маркс, например, и Гракхи-братья. Кто их видел-то? Небось, все иностранцы: имяязык занозишь, а отечества нету. Три тыщи лет назадда за семью за синими морямитридевять земель пройдешьв тридесятой, это не хитро великим быть! А может так, выдумки одни? Этот-то (взмах на стенного Маркса)... гривач косматыйвправду был?
Я, не сморгнув:Выдумали. Сами большевики и выдумали. По дороге из Берлиназнаете? Вымозговали, пиджак надели, бородугриву распушили, по всем заборам расклеили.
А вы, барышня, смелая будете.
Как и вы.
(Смеется).
...Но вы мне про отца рассказать хотели?
Отец. Отец мойоколодочный надзиратель царского времени (Я, мысленно: точно за царским временем надзирает!)... Великий, я вам повторю, человек. Так бы за ним ходил с перышком круглые сутки и все бы записывал. Не слова роняет: камни-тяжеловесы! Все: скрижали, да державы, да денницы... Аж мороз по коже, ей-Богу! Раздует себе ночью самоварчик, оденет очки роговые, книжищу свою разворотити ну листами бури-ветры подымать! (Понижая голос) ...Все судьбы знает. Все сроки. Все кому что положено, кому что заказано, никого не помилует. И царское крушение предсказал. Даром, что царя-то вровень с Богом чтил. И сейчас говорит: «Хоть режьте, хоть живьем ешьте, а не держаться этой власти боле семи годов. Змейона, змеиной кожей и свалится»... Книгу пишет: «Слезы России». Восемь тетрадей клеенчатых в мелкую клетку исписал. Никому не показывает, ни мне даже... Только вот знаю: «Слезы». Каждую ночь до петухов сидит.
Два Георгия, спас знамя.
Что вы чувствовали, когда спасали знамя?
А ничего не чувствовал! Есть знамяесть полк, нет знаменинет полка!
Купил с аукциона дом в Климачах за 400 руб<<лей>>. Грабил банк в Одессе, «полные карманы золота»! Служил в полку Наследника.
Выходит он из вагона: худенький, хорошенький, и жалобным таким голоском: «А куда мне сейчас можно будет пойти?»«Вас автомобиль ждет? Ваше высочество». Многие солдаты плакали.
Говорю ему стихи: «Царю на Пасху», «Кровных коней»...
Это какой же человек сочинял? Не из простых, чай? А раскат-то какой! Аккурат как громом перекатило! ...Пойла-стойла... А здорово ж ему бы нагорело за стойла за эти! А я полагаюне в памяти писано, а? Убили отца, убили мать, убили братьев, убили сестер, вот он и записа-ал! С хорошей жизни так не запишешь! А нельзя ли было бы, барышня, мне этот стих про стойла на память списать?
Попадетесь.
Я?!! Рожа из вдохновенной делается грабительской. Яда попасться? Нерожён еще пропад тот, через который я пропасть должен! Нерожённепроложен! Да у меня, барышня, золотых часов четверо (Руки по карманам!) Хотитесверяйтесь! И все по разному времени ходят: одни по московскому, другие по питерскому, третьи по рязанскому, а эти вот (ударяя кулаком в грудь)по разинскому!
А сказать вам стих про Стеньку Разина? Тот же человек писал. Слушайте.
Ветры спать ушли с золотой зарей,
Ночь подходиткаменною горой.
И с своей княжною...
Говорю, как утопающий, нет, как рыба, собственным морем захлебнувшаяся (Говорящая рыба... Гм... Впрочем, в сказках бывает).
После тещ, свах, пшен, помойных ведер, наганов, Марксовэтот луч (голос), ударяющий в эту синь (глаза!). Ибо читаю ему прямо в глаза: как смотрят! В васильковую синь: сгинь.
Стенька Разин!
Стенька Разин, я не персияночка, во мне нет двуострого коварства: Персии и нелюбящей. Но я и не русская, Разин, я до-русская, до-татарская, довременная Русь ятебе навстречу! Соломенный Степан, слушай меня, степь: были кибитки и были кочевья, были костры и были звезды. Кибиточный шатерхочешь? где сквозь дырусамая большая звезда.
Но...
Только вы уж, барышня, покрупней потрудитесь: я руку-то писаную не больно читаю.
С ребяческой радостью следит за возникновением букв (пишу, конечно, печатными).
Дэ... мэ... А вот и ять, аккурат церковка с куполом.
А вы сам деревенский?
Сло-бодский!
А теперь я вам, барышня, за труды за ваши, сказ один расскажупро город подводный. Я еще махоньким был, годочке по восьмом, отец сказывал.
Будто есть где-то в нашей русской земле озеро, а на дне озера тогогород схоронен: с церквамис башнями, с базарамис амбарами (Внезапная усмешка). А каланчи пожарнойне надо: кто затонултому не гореть! И затонул будто бы тот град по особому случаю. Нашли на нашу землю татары, стали дань собирать: чиста злата крестами, чиста сйребра колоколами, честной крови-плоти дарами. Град за градом, что колос за колосом, клонятся: ключми позвякивают, татарам поддакивают. А один, вишь, князьнепоклонлив был: «Не выдам я своей святынипусть лучше кровь моя хлынет, не выдам я своей Помогиотрубите мне руки и ноги!» Слышитуж недалече рать: топотб великие. Созывает он всех звонарей городских, велит им изо всей силы-мочи напоследок, в кол'кола взыграть: татарам на омерзение, Господу Богу на прославление. Нуи постарались тут звонарики! Меня вот только, молодца, не было... Как вдарят! Как грянут! Аж вся грудь земнаядрогом пошла!
И поструились, с того звону, реки чиста-серебра: чем пуще звонари работают, тем круче те реки бегут. А земля того серебра не принимает, не впитывает. Уж по граду ни пройтини проехать, одноэтажные домишки с головой под воду ушли, только князев дворец один держится. А уж тому звону в ответдругие звоны пошли: рати поганые подступают, кривыми саблями бряцают. Взобрался князь на самую дворцовую вышкувода по грудьстоит с непокрытой головой, звон по кудрям серебром текет. Смотрит: под воротами-то тьмы! Да как зыкнет тут не своим голосом:
Эй вы, звонарики-сударики!
Только чего сказать-то он им хотелникто не слыхал! И городу того боленикто не видал!
Ворвались татары в воротаровень-гладь. Одни струйки меленькие похлипывают...
Так и затонул тот город в собственном звоне.
Стенька Разин, я не Персияночка, но перстенек на памятьсеребряный я Вам подарю.
Глядите: двуглавый орел, вздыбивший крылья, проще: царский гривенник в серебряном ободке. Придется ли по руке? Придется. У меня рука не дамская. Но ты, Стенька, не понимаешь рук: формы, ногтей, «породы». Ты понимаешь ладонь (тепло) и пальцы (хватку). Рукопожатие ты поймешь.
Перстенек бери без думы: было десятьдевять осталось! А что в ответ? Никогда ничего в ответ.
С безымянного моегона мизинный твой.
Но не дам я его тебе, как даю: тыозорь! Будет с тебя «памяти о царском времени». Шатры и кострыпри мне.
А вот у меня еще с собой книжечка о Москве, возьмите тоже. Вы не смотрите, что маленькая, в ней весь московский звон!
(«Москва», изд<<ание>> Универсальной библиотеки. Летописцы, чужестранцы, писатели и поэты о Москве. Книжка, которую дарю уже четвертый раз. Сокровищница!)
Ну а как в Москве будунавестить можно? Я даже имени-отечества вашего не спросил.
Я, мысленно: «Зачем?!» (Вслух):Дайте книжечку, запишу.
Потом на крыльце провожаюпока глаз и пока души...
Завтра едем. Едем, если сядем. Грозят заградительными отрядами. Впрочем, Каплан (из уважения к теще) обещает дать знать по путям, что едут свои.
Утреннее посещение N (ночевал в вагоне).
М<<арина>> И<<вановна>>, сматывайтесьи айда! Что вы здесь с тещей натворили? Этот, в красной черкеске, в бешенстве! Полночи его работал. Наврал, что вы и с Лениным и с Троцким, что вы им всем очки втирали, что вы тайно командированы, черт знает чего наплел! Да иначе не вывез бы! Контрреволюция, орет, юдофобство, в одной люльке с убийцами Урицкого, орет, качалась! Это теща, говорю, качалась (тещу-то Колька вывезет!). Обе, обе, орет, одного поля ягодки! Ну потом, когда я и про Троцкого и про Ленина, немножечко осел. А Каплан мнетак уж безо всяких:«Убирайтесь сегодня же, наши посадят. За завтрашний день не ручаюсь». Такие дела!