Вообще, вы хотели бы вернуть человечество назад, заметил Володя насмешливо.
Древние не имели ни телескопов, ни микроскопов, но, надеюсь, вы не будете отрицать того, что они были народами культурными?
Древняя культура оказалась несостоятельною
А где у вас критерий состоятельности культуры? крикнул Иван Григорьевич. Почему наша культура состоятельнее? Древние верили в дриад, в нимф и не испытывали того проклятого раздвоения души, которое наблюдается в наши дни. Да, я положительно утверждаю, что Гомер был культурнее любого из нас, культурнее любого из крупных поэтов нашего времени, хотя бы того же Гёте, о котором наш Баратынский сказал:
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.
Это вот с ним, с Гомером, действительно, говорила морская волна! Один из современных наших поэтов сказал:
Мы бродим в неоконченном здании
А я позволю себе еще к этому прибавить: и вряд ли мы его когда окончим. Пока что, мы только были призваны разрушать. Мыварвары. Мы похитили у древнего мира его цивилизацию и религию, усвоили себе и то, и другое, но лишь для того, чтобы в себе разложить. Вся наша общественная жизнь, вся наша философская и научная деятельность роковым образом устремлялась к ниспровержению тысячелетних устоев древней культуры. Мы все живем в духовном смысле как бы на бивуаке. Повторяю еще раз: мывсе еще варвары в походе; эпоха великого переселения народов не кончилась.
Итак, по-вашему во всем телескопы виноваты? спросил иронически Володя.
Телескоп изменил картину мира, но вряд ли к лучшему.
Нет, как хотите, это крайность, сказала Раиса Васильевна, я сама смотрела у Швабе, на Кузнецком, на луну. Право, это премило! И, кроме того, оказывается, что звезд несравненно больше, чем видишь их простым, невооруженным глазом Нет, я за астрономию горой!
И вообще, продолжал Иван Григорьевич, есть что-то связующее непосредственно человека с природой, какая-то таинственная гармония, которая разрушается всяким анализом: телескоп разнимает небо на части, раздвигает его в бесконечную перспективу, уничтожает созвездия: точно так же пуля и скальпель обращают живое создание, полное свободной грации и таинственной прелести дикой природной жизни, в гниющий, пересыпанный нафталином препарат.
Вы поэт! сказала Раиса Васильевна, мечтательно вздохнув.
Володя молчал: у него было странное желание, чтобы этот человек говорил, потому что его слова, действительно, задевали за что-то живое. Однако, он сказал:
Темна вода во облацех!
Но Иван Григорьевич не обратил внимания на это замечание, как будто он имел способность смотреть в глубину Володиной души и по тону голоса судить об его истинных чувствах. Старообразные морщинки на его лице разгладились, и глаза светились вдохновением мыслителя, который чувствует обаяние своих слов.
Из вините, что я говорю скачками, продолжал он, но вот например, древние верили в астрологию: в этом, в сущности, абсурдном веровании, может быть, заключен живой глубокий смысл; между тем астрономия, при всей своей несомненности, мертва, потому что она уничтожила наше прекрасное небо, бросила наш дух в беспредельность, т. е. в реальное ничто Или вот еще пример: можно разложить музыкальную пьесу на ее составные элементы, вычислить паузы и интервалы и каждую ноту сыграть отдельно, вне общей связи, и это уже будет не музыка: вместе с анализом пропадет и нечто общее, что анализ неизбежно разрушает.
Этак можно договориться и до гармонии небесных сфер сказал Володя с иронической усмешкой.
Видите ли, продолжал Иван Григорьевич, разум, ratio, охватывает лишь общее, чувство же стремится постичь индивидуальное. Я говорю: «чувство», за неимением лучшего слова, чтобы передать это единство непосредственного постижения живой, никогда не повторяющейся действительности. С точки зрения разума, вы предположиммлекопитающее такого-то вида, или еще что-нибудь в этом роде; с точки зрения «чувства»Владимир Васильевич Бубнов. Научное знание захватывает лишь поверхностный абрис естества. Чтобы исследовать таким образом природу, мне кажется, надо иметь сердце суровое и равнодушное. Вообще, мне кажется, занятие естествоиспытателя способно вытравить из души сочувственный взгляд на природу и жизнь. Это ужасно читать природу по термометру и барометру, живые цветы по мертвому, однообразному определителю, ежечасно совлекая с природы ее таинственный покров, обращая краски и звуки в холодные цифры. И в этом, помимо дерзости, заключается еще как бы некий цинизм.
Нет, вы положительно поэт! воскликнула Раиса Васильевна. Вы, наверное, пишете стихи?
Нет, стихов я не пишу.
Неправда: наверное, пишете! Вы так образно выражаетесь, так интересно, хотя, конечно, с вами трудно согласиться. Нельзя же отвергать термометры! Я с этим не могу согласиться.
Позвольте, при чем же тут цинизм? Почему цинизм? спросил Володя, пожимая плечами.
Дети, креститесь и выходите из-за стола!
Мама, мы хотим послушать
Ступайте, ступайте! Мало ли о чем говорят старшие! Это вас не касается На здоровье, душечка! На здоровье!.. В самом деле, как понять здесь «цинизм»? Ну, еще дерзость я допускаю: чтобы проникать в тайны природы, надо быть дерзновенным и так далее, и так далее
Природа представляется мне великою девственницей, тихо сказал Иван Григорьевич. У нее есть своя девственная тайна. Вот, мне кажется, профанация этой девственной тайны и составляет одну из самых острых форм проявления человеческого цинизма. Цинизм есть, вообще, упрощенное, открытое обращение с вещами, требующими по самой своей сущности сложного и таинственного к себе отношения. Природа требует именно такого отношения.
Декадентство! сказал Володя, чувствуя, как в груди у него поднимается глухое, тоскливое раздражение против этого человека, который будил в нем никогда ранее не звучавшие струны. Какая тайна? Никакой тайны нет! Все должно быть ясным
Оставь, Володя! томно сказала Рапса Васильевна. Я так люблю немного пофилософствовать в сумерки.
Вошла горничная с лампой.
Ну, вы сидите, философствуйте, резко сказал Володя, вставая, а я пойду, пройдусь.
Слыхали вы, как Горбов избил Сашу? спросила Раиса Васильевна за утренним чаем. Это ужасный негодяй! Такой деспот!
Сашу? Как? За что? посыпались вопросы.
Не хочет идти замуж. Приезжал жених, а она в лес убежала.
Поделом, сказал Володя сквозь зубы. И, вообще, мама, мне кажется это не наше дело. Может быть, по их делам ей необходимо выйти замуж. Что за странная опека с нашей стороны? Впрочем, если уж ты так добра, отдай Горбову огороды в безвозмездное пользование
Меня удивляет, Володя, твое рассуждение! сказала Раиса Васильевна, сильно волнуясь. Ведь это насилие!
Все они в этом быту выходят замуж не по своей воле Да и, наконец, он ее отец, а вы кто?
Но ведь он ее так избил, что она лежит.
Ну, это она, наверное, преувеличивает: так, потаскал за волосное правление, для порядку.
Барыня, доложила горничная, входя впопыхах на террасу, там на кухню прибежала Саша, убивается, просится спрятать ее.
У горничной, пожилой, приличной девушки с восковым надменным лицом, одетой в туго накрахмаленное платье, нельзя было разобрать, сочувствует она происшествию или нет. Она просто докладывала, выжидая, какое впечатление произведет это на господ.
Какое ж мы имеем право спрятать? Ах, Боже мой! заволновалась Раиса Васильевна.
Горничная презрительно улыбнулась и сказала грубым голосом:
Я ей говорила Нешто она понимает? Таращит глаза, как очумелая. «Спасите, плачет, спасите!» Ровно очумелая, прости Господи!
Я сама поговорю с Горбовым! сказала Раиса Васильевна, вставая. Нет, я этого так не могу оставить.
Поговорите, барыня, пожалуйста! попросила горничная, внезапно изобразив на своем лице сочувствие. Такой мужик! Все-ё девочку синяками изукрасил Негодяй!
Где она там? Позовите ее ко мне! приказала Раиса Васильевна.
Я прошу вас, мама, этого не делать, сказал Володя взволнованным, но решительным голосом.