Но Райкович не пришел, его место рядом с Воробьем зияло пустотой.
Тогда-то Эдгар Бретц и спросил:
И тыученик цистерцианской гимназии?!
У Воробья была темно-синяя гимназическая шапка, сбоку на ней цифра «I» (первый класс), а спередицистерцианский крест: посередине столбик с перекладинами, и на всех четырех концах блестит по золотой буковке: MORSСМЕРТЬ.
Начал не я, сказал Воробей.
Молчать! крикнул Эдгар Бретц, и мальчик решил, что больше не произнесет ни слова.
Ему вспомнился господин учитель Шойом из их хуторской школы. Господин учитель Шойом очень часто бывал пьян, осердясь, пускал в ход метровую указку, но если потасовка случалась на улице, во дворе, непременно спрашивал: «Кто начал?» Поэтому Воробей и сказал Эдгару Бретцу, что начал не он. Однажды в хуторскую школу прикатила дама в голубом платье с высокой прической; она остановилась на пороге и сказала громко: «Кошмар! Экая вонь!» Воробей никогда не забудет эти три слова.
Он стоял перед Эдгаром Бретцем, стараясь смотреть ему прямо в глаза, он знал, что глаза у Эдгара Бретца голубые. Но сейчас их было не видно из-за очковна них падал свет, и стекла отсвечивали.
Кто они, твои друзья? спросил Эдгар Бретц.
Воробей опустил голову. Монах подошел к нему совсем близкоВоробью казалось, на него валятся стены, раскачиваются парты, вверх, вниз, как на «американских горках». Дверь отворилась, как-то странно, беззвучно вошла та дама в голубом платье, что-то сказала, из-за гула ее слов не было слышно, но Воробей прочитал их по ее губам. Она сказала то же, что и тогда, на хуторе: «Кошмар! Экая вонь!» Мальчик удивился, он не чуял никакого запаха, ни тогда, ни сейчас. Господин учитель Шойом неловко поклонился даме и ничего ей не возразил, но было видно, что он тоже недоумевает: вонь? в школе? с чего бы? И все дети смотрели удивленно, однако же промолчали. Но вот поднялся Гундрум, он оказался ужасно высоким и как будто покачивался над головами ребят. «Никакого кошмара, сказал он. И никакой такой ужасной вони здесь нет».
ты пойдешь к нему домой, сегодня же, и попросишь прощения. Понял? услышал Воробей голос Эдгара Бретца.
Не пойду, сказал Воробей.
Красные пятна на лице Эдгара Бретца не затухали, глаза смотрели сурово Мальчик поднял голову и тихо сказал:
Слушаюсь.
Двор у Райковичей был куда больше их двора на Будайском проспекте, но казался узким и тесным, весь засаженный самшитом, по которому, цепляясь шипами, извивались, словно змеи, плети вьющихся роз.
Дом был просторный, с огромными окнами.
А ну, вперед! Или сдрейфил? язвительно сказал Мики Шнейдер, высившийся над маленьким Воробьем, и подтолкнул его в плечо.
Но остановился Воробей совсем не поэтому. В доме кто-то играл на рояле, звуки негромко доносились сквозь закрытые окна.
Прихожая была обставлена солидной темно-коричневой мебелью, в нос Воробью ударил какой-то непонятный запах. Он весь подобрался, насторожился. Мики Шнейдер сразу прошел вперед, звуки рояля умолкли, послышались чьи-то легкие шаги, высокие и белые двустворчатые двери отворились, и на пороге показалась девочкаее голова была как раз на уровне дверных ручек. Воробей оторопел. Девочка жадно пожирала его широко распахнутыми глазами, неловким движением руки она отвела со лба прядь волос. «Какие голубые глаза!»удивился Воробей.
Девочка вдруг исчезла, в дверях вместе со Шнейдером появился длинный лысый мужчина.
Здравствуйте, пробормотал Воробей.
Вот он, указал на него Шнейдер.
Мужчина на приветствие не ответил; несколько секунд он задумчиво разглядывал маленькую фигурку в прихожей, потом сделал знак рукой:
Входите все!
Воробья вытолкнули вперед, он шел сразу же за Шнейдером и отцом Райковича, остальные двинулись за ним, позади всехГашпар Узон. Воробей затравленно озирался. «Вот сейчас они все набросятся на меня», думал он, с опаской ступая по коврам, в которых утопала нога; полированная мебель вокруг сверкала, подавляя и угнетая его. Хотя здесь они на него не кинутся
Райкович лежал в комнате поменьше. С первого взгляда было понятно, что это его комната: у окна висел настоящий индейский головной убор, на полках выстроились книжки в пестрых обложках.
Голубоглазая девочка стояла у изголовья Райковича, прямо против Воробья, и смотрела испуганно; было видно, что она его боится. Воробей глядел на девочку. На Райковича взглянул лишь мельком. Он сидел в постели с целой горой подушек за спиной, на ночном столике стояла банка с вареньем.
Воробей остановился в дверях. Против Райковича он ничего не имел, но никакого сочувствия к нему не испытывал.
Вот он, сказал отец Райковича. В комнату вошла женщина в красивом голубом платье. Воробей чуть-чуть посторонился, чтобы она могла пройти к кровати. Она шла плавно и ловко, голубое платье, шурша, облегало ее. Воробью хотелось плакать, ему стало вдруг невыносимо стыдно, он поглядел на девочку, словно взывая о помощи, но голубоглазая девочка тотчас от него отвернулась.
Он пришел попросить прощения, сказал Кеси-Хайош.
Стало очень тихо. Но в глубине этой тишины вновь и вновь отдавался эхом скрипучий голос Кеси-Хайошав ушах Воробья повторялись, с каждым разом все глуше, слова: «Он пришел попросить прощения Он пришел»
Чего же ты? Начинай! сказал Мики Шнейдер.
Даже не глядя, Воробей видел перед собой его нахальную, спесивую физиономию.
Я ничего не сделал выговорил он чуть слышно.
Женщина в голубом платье печально на него поглядела, в ее глазах были удивление и грусть, больше ничего. Девочка опять отвернулась.
И вновь наступила тишина, она длилась, быть может, мгновение, не больше, но показалась долгой, бесконечной.
Хулиган! сказал отец Райковича, скривив рот, и добавил:Хулиганское отродье!
Воробей побагровел, сжал кулаки, вскинул глаза на длинного, словно каланча, мужчину, из глаз у него брызнули слезы, он повернулся и пошел.
К нему подскочил Мики Шнейдер.
Не трогай его! испуганно вскрикнула женщина в голубом платье.
Маленький, худенький Воробей шел к выходу, в мягком ковре утопала нога, слезы застилали глаза, он ударился коленкой о стул. Хотелось бежать, бежать отсюда сломя голову, что-то теснило ему грудь, но он сжал зубы ине побежал. И на улице тоже. Он не хотел плакать, кулаками зажимал слезы, но они лились сами, без спросу.
Тетя Тэта сидела на кухне и что-то напевала себе под нос. Воробей, вступив в свой двор, уже не мог не бежать, он влетел в дверь, остановился посреди кухни, сорвал с головы форменную шапку и швырнул ее об пол. Значок оторвался, с металлическим скрежетом проскользил по каменному полу, шапка осталась там, где упала, и лежала бесформенной тряпкой, словно немой укор. Тетя Тэта испуганно смотрела на него, вытянув шею и уронив руки. Воробей бросился к ней, зарылся лицом ей в колени. Слез уже не было, он только всхлипывал, рыдания глухо вырывались из груди. Тетя Тэта обняла его, прижала к себе.
Что с тобой? Что случилось, сынок? спрашивала она и гладила его по голове.
Воробей не отвечал, только всхлипывал горько, без слез. Должно быть, он так и заснул на коленях у тети Тэты. Проснулся на шезлонге, тетя Тэта укрыла его своим пальто.
Некоторое время он устало смотрел в потолок, не думая ни о чем, под пальто ему было тепло, на душе стало мирно и необыкновенно спокойно.
Отворилась дверь, с порога ему улыбалась тетя Тэта. В руках у нее была цистерцианская шапка. Она поднесла ее к Воробью.
Ну, ревушка, проснулся? сказала она ласково. А я привела твою шапку в порядок.
Воробей повертел шапку в руках: тетя Тэта пришила крест нитками, потому что металлические зажимы сломались. Но черные нитки почти не были видны.
2
Воробей хотел крикнутьможет, услышит парикмахер и поспешит им на помощь. Но Лаци Эрдёг сразу зажал ему рот.
Тряпку! крикнул он, и Иван Шнейдер мигом выхватил из-за пояса с медными бляшками чистый носовой платок, словно именно для этого и прихватил его. Они затолкали платок Воробью в рот.
Вот теперь и вопи, жалкий Бледнолицый! Трусливый шакал!
Его тащили по заросшему чертополохом пустырю. Воробей пытался вытолкнуть платок языком. Ему казалось, он вот-вот задохнется. В горле копился вой, лицо посинело. «Сейчас задохнусь», мелькнуло в голове, и он крутанулся изо всех сил, вырвался из рук Ивана Шнейдера и Лаци Эрдёга. От резкого рывка он не удержался на ногах и навзничь упал в чертополох, над ним колыхались синее небо и большие, с дыню величиной, липучие шары репейника. Внезапно Воробей покорился своей участи, расслабилсякак утопающий, примирившийся с неизбежным, и в ту же минуту легкие заполнил дивный свежий воздух. «Эх, Воробей, Воробей, только-то и всего, главное, не надо пугаться». Если бы не платок во рту, он, вероятно, улыбался бы. И когда два делавара, грубо дергая, подняли его, он крепко саданул Ивана Шнейдера по ноге.