Unbegabt alte Hanswurst Erbarmliche Parodie auf unsere deutschen Filmstars (Бездарный старый шут. Жалкая пародия на наших немецких кинозвезд).
Oh, du Wurstchen mit Bier (Ах ты, сосиска с пивом) с отвращением сказал Эрнест, и, ничего больше не добавив, схватил Ури за шиворот и с размаху макнул лицом в тарелку с паштетом, приправленным инжирным конфи.
Невольные зрители этой сцены дружно ахнули Драка за столиком в ВИП-зоне -такое в респектабельном «Лидо» случалось нечасто.
Эрнест, что ты творишь?.. Отпусти его, отпусти немедленно! в жутком испуге воскликнул Пикар и, точно дирижируя, по-дурацки взмахнул руками Само собой, это не остановило Вернея и не помогло Ури.
Немец попытался вырваться, но не тут-то было: хрупкая с виду кисть художника была налита недюжинной силой, и держала Ури с цепкостью капкана:
Nimm deine Worter zuruck, du Arschloch, oder ich bringe Sie dir mit dem Teller in den Hals! (Возьми свои слова обратно, говнюк, или я вобью их тебе глотку вместе с тарелкой).
Ммммммм промычал Кунстманн, утопая в паштете, а Фриц, выйдя из ступора, вдруг истерически, по-женски взвизгнул и замахал на Вернея пухлыми ладошками:
Хулиган! Хулиган! Lass meinen Freund gehen, Bully! (Отпусти моего друга, хулиган!)
Черта с два! Пусть сперва извинится тебя, белобрысая свинья, это тоже касается!
Фриц вскочил и завизжал еще громче:
Um Hulf! Wache! (Помогите! Караул!)
К ним уже спешила охрана невозмутимые вышибалы в элегантных костюмах и галстуках-бабочках но тут Ури все-таки самостоятельно выкрутился из захвата. Лоб, щеки и подбородок у него были сплошь измазаны густой коричневой субстанцией, а капли инжирного соуса на манишке напоминали кровь Ревя, как бык, которого кастрируют без наркоза, он ринулся на обидчика, метясь схватить за горло и повалить:
Ich bringe dich um, du franzosischer idiot! (Я убью тебя, французский придурок!)
Эрнест ждал нападения и встретил атаку немца прямым ударом в челюсть:
Это тебе за месье Марэ, скотина! больше он ничего сделать не успел, поскольку его самого немилосердно схватили и, заломив локоть и зафиксировав запястье, потащили к выходу
Роже, понятия не имея, что делать поднимать с полу Ури, извиняться перед Фрицем или бежать вслед за художником, проявившим себя в полном соответствии со своей репутацией отчаянного скандалиста и забияки, бестолково метался вокруг столика Его сомнения разрешил еще один служитель «Лидо», подоспевший к месту происшествия: тихо попросил оплатить счет за разбитую посуду и немедленно покинуть зал, а заодно добавил, что «вашего друга навечно внесут в черный список посетителей».
Да я уже и сам понял, что приглашать его сюда на ужин было плохой идеей пробормотал Пикар. Он механически выполнял распоряжения служащего, и столь же механически обещал возмущенным немцам «возместить все убытки», но думал лишь о том, как пойдет вызволять Эрнеста из полицейского участка, и захочет ли художник снова встречаться с ним
Ну кто же, черт возьми, знал, что немцы окажутся такими бесцеремонными болтунами, а Эрнест таким горячим поклонником Марэ, что ринется в драку за его честь, с горячностью средневекового рыцаря!
ГЛАВА 4. Оммаж
Эрнеста арестовывали далеко не в первый раз. Протирать штаны и глотать пыль в полицейском участке, а то и проводить неуютные ночи в камере арестного дома ему доводилось и за нарушения общественного порядка, и за проступки посерьезнее. Несколько лет назад, в Ницце, когда он по стечению обстоятельств оказался полу-пациентом, полу-гостем в клинике Шаффхаузена, его вместе с Жаном Дювалем загреб чрезмерно ретивый патруль, по обвинению «в оскорблении морали и нравственности». Разрешение неприятного недоразумения обошлось Шаффхаузену, внесшему залог, в кругленькую сумму, а Дювалю едва не стоило медицинской карьеры Эрнест отделался стыдом перед пожилым доктором и страхом за любовника, которого по глупости и беспечности чуть не подвел под монастырь.
С тех самых пор он зарекся иметь дело с девственниками, желающими познать мужскую любовь, но не очень-то готовыми принимать риски и последствия такого выбора; и хотя сексом в неположенных местах по-прежнему занимался, проколов с полицией по этому поводу больше не случалось ни разу. Зато его многократно задерживали за пьяные дебоши и драки, однажды за вандализм (он нарисовал на витрине ювелирного магазина серп и молот, черную кошку и сделал надпись «Свобода или смерть!»), а за активное участие в «несанкционированных сборищах» вместе с революционно настроенной молодежью Сорбонны едва не упекли за решетку на два года (именно столько просил обвинитель).
К счастью для Вернея, ему попался либерально настроенный судья, и дело закончилось «всего лишь» крупным штрафом. Граф де Сен-Бриз готов был выделить необходимую сумму из семейного состояния, но Эрнест наотрез отказался принять деньги отца, и, распродав и заложив большую часть личного имущества, сам погасил «долг правосудию». Увы, это пробило в его финансах такую брешь, что залатать ее до конца не получалось вот уже года четыре, несмотря на то, что картины Эрнеста успешно продавались, и популярность скандального художника росла.
Поездка в Лондон, предпринятая им год назад, помимо желания сбежать от назойливых кредиторов, была еще и честной попыткой начать жизнь с чистого листа, поправить дела, остепениться и, черт возьми, обзавестись если не постоянным другом то нормальной, правильной женой. Но, несмотря на честность и пылкость намерения, оно не сработало Сердце Эрнеста снова оказалось разбитым, финансы по-прежнему пели романсы, а возвращение в Париж быстро привело художника к пониманию, что он, хотя и повзрослел, в своей сути изменился очень мало.
Драка в «Лидо» за честь Жана Марэ не связанного с ним никакими узами, кроме односторонней юношеской влюбленности, и не просившего о защите стала тому очередным ярким подтверждением. И неизвестно было, чем теперь кончится дело: надежды Розочки, что Эрнеста быстренько оштрафуют и отпустят восвояси, не оправдались. Кунстманн, едва умыв лицо от паштета, кинулся вслед за полицейскими, прибыл в участок и подал официальную жалобу.
Послушать этого немца, так он не пару раз получил по физиономии от некрупного тонкокостного парня, а подвергся нападению самого дьявола, едва не растерзавшего беднягу на мелкие кусочки Теперь, пылая праведным гневом, Ури жаждал полицейского возмездия и требовал крови угрожая в случае отказа нажаловаться еще и консулу, довести дело до международного скандала.
Попытки Пикара урезонить разбушевавшегося немца, умаслить и уговорить отозвать жалобу, успеха не имели, пожалуй, от них стало еще хуже. Кунстманн заявил, что Пикар нарочно заманил его в ловушку, чтобы устроить провокацию, а теперь покрывает преступника, и, если будет продолжать он и на него подаст жалобу. Следом в участок прикатил еще и Фриц, чтобы дать ценные свидетельские показания и поддержать товарища; дошло до звонка комиссару, несмотря на поздний час, и тот, от греха подальше, велел поместить задержанного в камеру «до выяснения всех обстоятельств и принятия решения о мере пресечения». Это означало, что Эрнеста продержат как минимум до завтрашнего утра, но могут закрыть и на трое суток, а если Кунстманн продолжит лезть в бутылку, и художнику совсем не повезет, он останется под стражей до дня судебного разбирательства
Веселого было мало, но Верней по опыту знал, что хныкать и жаловаться, равно как и качать права, требуя особого отношения, бесполезно и только навредит Так что он вполне беспечно позволил снять с себя часы и ремень, надеть наручники (полицейские обошлись бы и без них, усердствовали лишь для острастки) и увести в камеру предварительного заключения.
Неожиданным приятным сюрпризом стал сокамерник красавчик-марокканец лет двадцати двух, с громадными черными глазами и длиннющими ресницами, задержанный за торговлю травкой. Поначалу он притворялся, что не понимает по-французски, но, убедившись, что Верней не представляет никакой угрозы и меньше всего похож на полицейского провокатора, сам подсел к нему и, дразняще улыбаясь, попросил закурить. У Эрнеста была при себе едва начатая пачка «Житан» при досмотре ее не забрали, как и спички и он радушно поделился со страждущим после чего Джемаль (так представился товарищ по несчастью) подмигнул ему и вытащил свою пачку. С виду это были невинные биди, обычное дешевое курево иммигрантов, но стоило принюхаться, как у сигареток обнаруживался тонкий экзотический запах Можно было только догадываться, как предприимчивому марокканцу удалось пронести в камеру такое богатство. Благоразумие требовало отказаться от угощения, не хватало еще, чтобы к обвинению в хулиганстве и побоях присовокупилось нарушение дисциплины в полицейском изоляторе, да и кто знает, что за намерения скрывались за щедростью незнакомого араба.