Если только мама не додумалась что-нибудь продать. Хоть бы только сережки, а не что-то из
Хотя нет, бред, конечно. Я бы такое сразу заметил!
Но эта мысль, что мама смогла бы ради меня пожертвовать какими-то своими частями, она меня никак не отпускала. Я уже даже про цветы забыл. Переключился на почки.
Дошло до того, что в итоге подумалможет, и правда надеть эту ногу? Порадовать маму, раз ей важно.
Мне вдруг даже самому стало интереснокак далеко я смогу дойти. Вот, к примеру, в цветочный. Смогу?
И тут же понял, что нет. Конечно, нет. У меня же нет денег! И сразу подумалИ ЧТО? Может, это кого-то и остановит, но точно не меня. Меня это еще больше подстегнуло! Я подумал, сейчас приду такой с этим своим протезом, так мне еще и гвоздики какие бесплатно дадут. За службу отечеству! Ну а что, я ведь свою ногу не просто так потерял. А на войне!
В общем, я уже в эту идею с цветами, как кот в колбасу, вцепилсятак, что не вырвать.
Ну и взял ногу. А она легкая такая Намного легче моей левой. Понятно, ее же в Германии делали. А мою родную Ой, да кто в те времена о качестве думал?!
В общем, я подумал немного, повертел ее, а потом давай прикладывать. И так и эдак. Я же считал, там все просто. Вот тогда, например, когда мы с Богданом Тамировичем первый раз ее тестировали, все легко получилось. Я даже не смотрел особо, как он ее ко мне прилаживает. Встал и пошел с медбратомгулять в брусьях. Через шаг там как болванчик кулялся.
А Богдан Тамирович потом маме еще кучу всего наговорилпро протяжку какую-то, и что гильза в протезе должна быть обязательно вакуумная. Типа присоски. Ну, потому что я вроде как подросток и должен жить полной жизнью, не чувствуя никаких неудобств.
Ха-ха. Будто я могу что-то чувствовать. Чем? Воздухом?
Но протез этот и правдакакой-то навороченный оказался. Не будь он моим, я бы даже рассмотрел его повнимательнее. А так только кожу натер, пока пытался натянуть.
А эти, главное, сели вдвоем и смотрят. И еще советы раздают, как правильно.
Михеич сразу сказал:
Ты куда без протяжки пихаешь? Совсем дурак?
Ну, Михеич у нас, конечно, продвинутый. Ему на правую вон уже коррекцию делают. Так что он по-любому знает, что и как.
Но я все равно не стал его слушать. Из гордостиэто во-первых. А во-вторых, рукаэто вообще не нога. Ни разу! Там же функционал разный.
А Димыч смотрел-смотрел, как я на себя это добро натягиваю, и такой:
Ты хоть той стороной прикладываешь, а, друг Бамблби? И как заржет. А Михеич следом: «Гы-гы-гы».
Я даже немного обиделся. А то непонятно! Там вообще-то снизу стопа! И еще посмотрел такмол, нашлись умные. А они еще громче: «Ха-ха-ха!»
Тут я уже разозлился. Думаюда провались ты! Ну, про ногу эту. Зашвырнул ее куда-то, встал и пошел.
То есть как пошел. Ступил и сразу носом в пол. Понятно, какое у меня теперь равновесие.
Главное, лежу и ржу сам с себя. Обидно, конечно. Но что еще делать, кроме как веселиться? Не реветь же. Если бы это только помогало!
И тут Богдан Тамирович вбегает. А я лежу. А он как закричит:
Вы что, совсем с ума посходили?
А я так, посмеиваясь в пол, отвечаю:
Все нормально. Я просто за цветами шел.
А он склонился и уже по-доброму:
Ну и как, далеко ушел?
А мне вдруг резко стало не до смеха. Просторази как будто шторы на глаза натянули, такой беспросвет.
Я даже пол этот уже не видел. И Богдана Тамировичатоже. Хоть он и прижал меня к себе, чуть ли не нос к носу, пока поднимал. А потом еще так взял, встряхнул аккуратненько и сказал в упор:
Держись, парень. Дальше будет легче.
По-хорошему сказал, прямо чувствовалось, что искренне. Но я все равно отвел глаза в сторону и ответил, ровно так:
Держусь.
Потому что я понимал все. С самого начала понимал и знал, совершенно точно, что никакого «дальше» больше не будет. Только не для меня.
* * *
Тяжелее всего с утра, ну и вечером ещекогда к нам домашние приходят. Поначалу было ничего, даже терпимопока все не перезнакомились. Лежишь себе, никто тебя не трогает. И вопросов дурацких не задает типа «как твои дела?», «как самочувствие?» и самый коронный «мне кажется или ты сегодня какой-то грустный?».
Но это уже потом началосьтипично родительское. А вначале, говорю же, все просто молчали. И мы, и они. Мы даже между собой особо не общались! Так, поморгаем друг другу для приличия и дальше лежимпотолок глазами подпираем. А эти так вообщевели себя странно. Прибегут, пакетами пошуршат и обратно выбегают. Как сговорившись, ну. Боялись они нас, что ли?
Лёхина бабушката до сих пор боится. Зайдет и давай с порога креститься. Еще и молитвы какие-то нашептывает. Я не то чтобы вслушиваюсь, но ее это «Мати Божа» по сто раз в минуту сложно не заметить. И то, как она в одну точку смотрит. Реально, как сумасшедшая. Вот так сядет к Лёхе на кровать и давай из стороны в сторону качаться. И все бормочет: «Мати Божа, спаси i збережи. Спаси i збережи».
А Лёхина теткаона тоже часто приходитсразу злиться начинает. Говорит:
Вы свои молебны в церковь идите читать. Там от них хоть какой-то прок будет.
Потом подумает-подумает и сновауже с претензией:
Где вы раньше-то былимолящиеся? Пока это скотовьё наших детей истребляло? А теперь уже что? Что махать-то? После драки кулаками не машут!
А бабушка тожета еще. Вообще никак не реагирует. Я сначала думал, что она глухая. А потом понялнет. Она это специально, чтобы тетку позлить! У них вообще какие-то странные отношения. Как будто и не семейные.
А Лёха говорит, это потому, что тетка у нихперекати-поле. Ну, такая сегодня здесь живет, завтра там. Плюс без семьипока еще молодая. А вот бабкакоренная. Где родилась, там и умру, называется. Она вон и в Бога до сих пор верит. И в советскую власть. А теткатолько в рок-н-ролл и анархию.
Я не знаю, может, Лёха шутит просто. Но мне в принципе и так и такдо лампочки.
А еще был случай Чуть до драки у нас не дошло! Это когда к Тихоне папа первый раз приехал. Он у них в командировке был, когда все случилось. Пока назад долетел Свет-то не близкийиз Оренбурга пилить! В общем, добрался кое-как на перекладных, а тут такое. Тишкина мама ему, оказывается, не все новости сообщила. Про операцию на ноге сказала, а про то, что ее пришить не смогли, нет. Ну понятно, человек без подготовкигде стоял, там и сел. Лицо руками закрыли в рев. Натурально как маленький.
А тут как раз к Димычу пришли. И тоже папа. Он старый такой. Я сначала думал, что дед, а оказалось, что просто бывший военный. Ну и, в общем, картина. Димыча папа говорит, мол, слезами горю не поможешь. И руку Тишкиному протягивает. Дескать, вставай, брат. А тот как подпрыгнет. И на чистом ругательном, который еще и украинский, мол, какой ты мне брат, если на чужом языке говоришь? Ты мне даже не друг, а кто-то там ну вообще! Типа продажный. Я и сам удивился тому, что ничего не понял. Вроде и язык знаю хорошо, но там у него, видно, совсем старая школа какая-то.
А Димыча папа, как я понял по интонациям, той же школы выпускник. Как бросится на него. Мол, это я продажный? Это тыфашист проклятый, своих же детей под пули подставил и на кусок чего-то там променял. Но вроде как приличного. Может, хлеба? Я просто опять ничего не понял, потому что сразу оглох. У меня же теперь любой внешний шум сразу своимвнутреннимперекрывается. Поэтому я, считай, по губамчто могпрочитал.
Но про хлеб там точно было. Потому что Димыча мама, которая вместе с папой пришла, сначала к ним бросиласьразнимать, а потом плюнула. Руки опустила и такс презрением:
Что вы как два пiвнягребенями меряетесь? Свойне свой. Хоть бы дедов своих уважили. За хлеб, у фашистов отвоеванный, спасибо сказали. А не делили теперьмое-твое.
И правда, мужики! подхватила Лёхина тетка. Одну землю топчете. Что вам тут делить, ну? Стыдно!
Господи, прости, пропела Михеича бабка. Господи, помилуй.
И все посмотрели на нее, как на врага народа.
Всеэто в смысле взрослые. У них же вечно так: главное, свои разборки решить, а потом уже про насдетейвспомнить. Вот и война эта Из-за кого? Из-за них же и началась. Это только говорят, что во всем правительство виновато. А на самом деле всегда и во всем виноваты сами люди. Особенно взрослые!