И все опять:
Ура!
А Димыч такой:
Офигеть! Прямо как у киборга!
А я ему с чувством:
У говниборга, и закрыл коробку. А мама сразу серой стала. И такая:
Ренат, ну ты что? Хоть посмотри, какая!
А я так холодно, исподлобья:
Какая?
А мама, наоборот, с дрожью:
Хорошая! Дорогая! Оксане спасибо скажи. Ты с такой даже в футбол играть сможешь.
Я молча кивнул. Так, никуда не глядя. А Оксана этану вообще доверчивая! Сразу защебетала:
Я вам говорю, эти немцыэто суперкачество! Тебе же понравилось, правда? Ну, Ренат, скажи!
А я уже сказал. Она что, не слышала? Но ради такого дела можно ведь и повторить.
Да, подтвердил я торжественно. Именно о таком подарке я всю жизнь и мечтал.
И еще так глаза закатилиронично. Чтобы до этой бестолковой Оксаны наконец дошло, что я обо всем этом думаю. А она, видно, решила, будто я такое про нее думаю. И сразу покраснела.
А мама тожекак вспыхнет:
Ренат! Тебе не стыдно? Люди ради тебя старались.
А я посмотрел на нее в упор и сказал:
Пусть будет стыдно тому, кто из меня калеку сделал. А мне все равно.
Лег и отвернулся к окну. А Богдан Тамирович такой:
Ничего, парень. Мы им еще покажем! и так бодренько мне по спине хлоп-хлоп.
Ну понятно. Он таких, как я, по сто раз на день видит. Вон, целый этаж лежит как нас там мутантов? Нет, ампутантов!
Но я ничего не сказал. Хотя, может, и зря. Спасибо так уж точно мог бы выдавить. Богдан Тамирович хороший. Сильный, раз с такими, как я, возится. Говорю же, целый этаж, и это только в нашем корпусе!
Но вообще я правильно сделал, что смолчал. А то пришлось бы и маме спасибо говорить. И Оксане этой. А за что, спрашивается? И почему именно сейчасв мой день рождения?! Это разве подарок? Нет, это мучение какое-то!
Неужели они не понимают, что для меня эта ногане нога! А еще одно напоминание о том дне. Обо всем, что случилось тогда со мной и с папой. Да не надо мне таких подарков! Мне вообще ничего не нужно. Только он.
Но где? Где такое можно заказать? Чтобы он вернулся и больше никогда не исчезал. Богу, что ли, позвонить? Дал бы кто его номер.
Потом все ушли. Богдан Тамирович по своим делам, а мама с Оксаной пить кофе. А ногу мне оставили. Я лежал к ней спиной и думалдикость какая-то. Нога лежит у меня за спиной. Ну серьезно, да? Обалдеть какой подарочек!
У меня даже голова разболелась. Так теперь всегда бывает, если я злюсь или как-то нервничаю. Врач еще в больнице мне объяснилвся эта боль потому, что от контузии еще никто так просто не отходил, и что мне категорически нельзя волноваться. А второй врач, который уже здесь, реабилитологкаждый раз говорит, что волноваться можно и даже нужно, но только позитивно.
Думаю, он надо мной издевается. Но волнуюсь, чего уж там. Врачей надо слушаться. Вот как подумаю о папесразу такая волна! Я в нее с головой заныриваю, хоть и плаваю так себе, на троечку. Но там внутри ничеготишина и спокойствие. А вначале, конечно, мотает!
Но всегда-всегда помогает. Это уже проверено.
Мама вот наоборотдаже не говорит о нем. Ни слова! Думает, что меня это ранит. Но меня-то ранит другое! Ее молчаниевот что. То, как быстро она про папу забыла. Я понимаю, что она не забыла. Но зачем тогда молчать? Как будто его и правда нет. И никогда не было.
Поэтому я стараюсь думать сразу за двоих. Много-много! По сто раз на день, с перерывами на обед.
А сегодня Я решил, что сегодня это вообще будет безо всяких пауз. Потому что мой день рожденияэто же наш с ним день. Тот самый, один-единственный в году, который мы всегда проводили вместе. И то, что его теперь нет, это вообще ничего не меняет.
Тем более что он есть. Главное, не забывать о нем думать.
Но я и не забываю. Я думал с самого утра, как только проснулся. И думал бы дальше, если бы мама с Оксаной не пришли и с этой ногой не начудили.
«Но кто мешает начать все с начала!» подумал я заново и, зажмурившись, стал воскрешать папу во всех подробностях.
Начал с того, что вспомнил прошлый годкак мы с близнецами в пиццерию пошли, а мама опоздала. И хорошо, потому что они там такое устроили! Сёма кувшин разбил, а Ерёма официанта укусил. Он такойвсех кусает, даже тех, кто ему нравится. А уж если наоборот
А папаон как-то умел с ними. Хоть и баловал, конечно. Даже сверх. Как по мне, детям нельзя столько всего разрешать, сколько он мог. Но, возможно, я и не прав. Близнецы-то его слушались. Меня и мамуникогда, а вот егода.
Хотя что удивляться? Папу по жизни все дети любили. И взрослые, кстати, тоже. Вот тогда в пиццерии Он пошел и тут же обо всем договорился. Вообще без всяких проблем. За кувшин просто заплатил, а за Ерёмин укус не стал, потому что у официанта, как выяснилось, своих двое и он все понимает. Хороший оказался. Да там вся пиццерия такая была. Как мама говорит, душевная. Жаль, что она тоже сгорела.
Воспоминания эти. Я лежал и представлял ту дорогу, по которой мы возвращались домой. Прямо видел, как мы идем по ней впятеромтакие счастливые. Вот яразмахиваю руками и что-то рассказываю. По-моему, про нашу химичкукак она визжала, когда мы на уроке покрасили ей парик реактивом.
Папа смеется. Он идет, слегка покачиваясь, потому что несет близнецов, а маманаоборот, слишком уж ровно. Ну, осанка же для нееглавное правило жизни. А папа всем этим страшно любуется и говорит, что у нашей мамы королевская походка. А в руках у нее цветы, которые он подарил ей в честь меня. Папа делает это каждый год, с самого первого моего рождения. Делал. Двенадцать лет подряд. А на тринадцатый год уже не успел.
Я проглотил набежавшую слюну и почувствовал, что она не идет. Собирается и стоитуже полный рот набрался, но дальше никак, вообще не двигается. Я сразу понял, что это из-за того кома.
Он всегда незаметно растет. Никак не чувствуется. Я просто в какой-то момент вдыхаю и выдыхаю, а в следующий раз уже всёне могу. Горло пережато. И этот проклятый, ненавистный звук внутри: «Зы-ы-ы, зы-ы-ы». У меня от него все ребра синие.
Я уже сто раз в зеркало смотрелся, думал, может, увижу, где он там застрял. Так попрошу мазь какую дать. Ну или как-то вытащить. Невозможно все время терпеть, как эти синяки ноют.
И в глубине души ведь понимаюих уже ничем, ничем не залечишь. Только если дышатьровно так, чтобы выдохнуть панику. Тогда помогает. И ком этотон тоже по чуть-чуть проглатывается. А потомбамци нет его. Разве что живот немного болит.
Вот и сейчас то же самое. Не успел я как следует запаниковать, а все вдруг прекратилось. Но не само собой, конечно! А потому, что я случайно переключился с тех папиных цветов на другое.
Я решил, что сам их маме подарю! Понимаю, звучит как бред. Я себе так и сказалты что, совсем уже?
Но я не сошел с ума, нет. Это точно! Просто в какой-то момент почувствовал, что ком отступает. Как будто мои мысли его куда-то вниз толкали. Понятно, что я об этом вроде как в шутку подумал. Ну, про маму и цветы. А оно вдруг помогло! И я как-то сразу сообразил, что нужно думать и дальше. Просто держаться мыслями за эту идею. Повторять про себя: «Цветы, маме, подарю». Одно и то же и по многу раз.
А еще лучше так и сделать! Не просто сделать, чтобы сделать. А чтобы нормально задышать.
Вот так, в одну секунду я до всего этого додумался. Взял и вскочил. Не на ноги, естественно, а таксел просто. Потянулся за костылями и тут же вспомнил, что мама их вчера на подгонку отдала, а то все время кренит направо. И коляски нет. Ее Тихоня забралпокатил на процедуры.
С коляской этой тожебеда. Она же у нас, как у мушкетеров, одна на всех.
А надо, чтобы у каждого своя была! Чтобы сел и поехал, если что. Мало ли куда человеку надо? Вот мне, например, за цветами. Маме. Подарить.
Фух!
Но кого что волнует? У них вон и за протезами очередь, как в тот рай. Хотя по смыслу, конечно, больше ад подходит. Такого никому не пожелаешь.
А очередь эта и правдаадская. Мама говорит, что приличный протез вообще нереально достать. Ну, по крайней мере бесплатно. А не бесплатно еще нереальнее. Потому что там такая цена! Надо как минимум что-то продать, чтобы его получить. Скорее всего, что-то из органов.
До меня только сейчас и дошло, что мама тогда про протез говорила. Мол, скажи спасибо, люди старались. Это, получается, Оксана, что ли, за него заплатила? Ну конечно, она, а кто еще? Сами бы мы не смогли.