Глупо спрашивать. Она только и может говорить что о своей книге, книга не дает ей спать; и папа жалуется, что она просыпается среди ночи, озаренная новыми мыслями, и пишет ночи напролет. Что касается меня, я жду не дождусь ее новых страниц. Иногда мне казалось, что это не могло случиться с ней самой, что она все сочиняет. Что она изображает кого-то, как яМалькольма.
Джори, спросила она вдогонку, ты не трогал мою рукопись? Я не могу найти некоторые главы.
Что ты, мама, ты ведь знаешь, что я не стану читать без твоего разрешения, а я его не получал.
Когда-нибудь, когда ты станешь мужчиной, рассмеялась мама, я буду настаивать, чтобы ты прочитал мою книгу. Иликниги. Она все возрастает в объеме, и вскоре, я полагаю, материала хватит на две книги.
А откуда ты черпаешь идеи? спросил Джори.
Наклонившись, она достала откуда-то старую потрепанную книгу:
Из этой книги и из своей памяти. Она быстро перелистала страницы. Взгляните, как крупно я писала, когда мне было двенадцать. С возрастом почерк у меня стал мельче и отчетливее.
Внезапно Джори выхватил книгу из ее рук и отошел к окну, успев прочитать несколько строк, прежде чем она отобрала у него книгу.
Ты делала ошибки в правописании, мама, усмехнулся он.
Как я ненавидел их духовную связь, столь очевидную! Они были как двое приятелей, а вовсе не как мать с сыном. Я ненавидел это бумагомарание, а потом перепечатывание начисто. Ненавидел все эти ее любовно подобранные ручки, карандаши, ножички, новые книги, которые она всегда покупала.
У меня не было другой матери! У меня не было отца. Никогда. Никогда не было настоящего отца. Никого, даже любимого животного.
* * *
Лето подходило к концу, взрослело, как и я. Кости мои были хрупкими и старыми, а уммудрым и циничным. Со мной происходило то же, что и с Малькольмом. Как он писал в своем дневнике, ничто теперь не казалось таким, каким бывало прежде, и никакая любимая игрушка уже не радовала, лишь приносила разочарование. Даже особняк моей бабушки стал мне казаться маленьким и нисколько не загадочным.
В бывшем стойле Эппла, в моем заветном месте для чтения, я обычно лежал на сене и пытался прочесть те десять страниц, что Джон Эймос предписывал мне ежедневно. Иногда я прятал книгу в сене, иногда носил ее под рубашкой. Я начал читать, найдя нужную страницу благодаря взятой у мамы кожаной закладке:
«Я ясно помню тот день, когда в свои двадцать восемь лет я вернулся домой и обнаружил, что овдовевший мой отец наконец женился. Я в изумлении глядел на его юную жену, которой, как я вскоре выяснил, было лишь шестнадцать. У меня не было ни тени сомнения, что такая юная и прекрасная девушка вышла замуж за него лишь из-за денег.
Моя собственная жена, Оливия, никогда не была красивой, но в те времена, когда я женился на ней, она казалась мне привлекательной во многих отношениях. К тому же ее отец был очень богат. Когда же она родила мне двух сыновей, в ней не осталось более никакой привлекательности для меня. В сравнении с Алисией она была так скучна и бесцветна А Алисия была моей мачехой».
Я уже читал прежде эту любовную чепуху. Черт возьми, я перепутал страницы! Но обычно я перескакивал со страницы на страницу, читая то тут, то там, особенно когда наступали щекотливые описания с поцелуями. У Малькольма часто случались такие описания. Странно, что, настолько ненавидя женщин, он хотел целовать их.
Вот, кажется, я нашел потерянную страницу.
«Алисия родила своего первенца. Я страстно надеялся, что это будет девочка, но родился сын, еще один сын моего отца, с кем мне придется делиться наследством. Я помню, как ненавидел и ее, и ее сына, которого она нежно прижимала к себе, а я стоял и глядел на них в бессилии.
Она улыбнулась мне невинной улыбкой, такая гордая своим материнством, а я сказал ей ласково, подражая отцу:
Моя дорогая мачеха, твой сын не доживет до отцовского наследства, потому что я не допущу этого.
Как я возненавидел ее, когда она спокойно и уверенно ответила мне:
Мне не нужны деньги твоего отца, Малькольм. Мой сын тоже не возьмет их. Мой сын не станет пользоваться деньгами, нажитыми другими мужчинами; он станет мужчиной и сам заработает их. Я научу своего сына истинным ценностям жизнитем, о которых ты и не ведаешь.
Я готов был ударить ее по этому прекрасному, умному лицу»
Странно, о каких таких ценностях она говорила? Какие еще бывают ценности, кроме денег, цены на недвижимость?
Я вновь вернулся к дневнику. Малькольм перепрыгнул через пятнадцать лет и писал о своей дочери:
«Моя дочь Коррина с возрастом становится все больше и больше похожа на мою мать, которая бросила меня, когда мне было пять лет. Я наблюдаю, как она меняется, превращается в женщину, и я часто смотрю на ее молодую, едва наметившуюся грудь, которой суждено однажды соблазнить какого-нибудь мужчину. Однажды она заметила мой взгляд и вспыхнула. Мне это понравилось: по крайней мере, она скромна.
Коррина, сказал я, поклянись мне, что ты не выйдешь замуж и не оставишь своего отца доживать в старости и немощи. Поклянись, что никогда не оставишь меня.
Она так побледнела, будто боялась, что я запру ее опять на чердаке, если она откажет мне в моей простой просьбе.
Коррина, я оставлю тебе все мое состояние, все до последнего цента, если ты пообещаешь.
Но, отец, проговорила она, склоняя голову и чуть не плача, я хочу выйти замуж и иметь детей.
Она клялась, что любит меня, но по ее глазам я видел, что она оставит меня при первой же возможности.
Я же всю жизнь следил, чтобы в ее жизни не появлялись мужчины: она посещала школу для девочек, строгую религиозную школу, не допускавшую никаких вольностей»
Я закрыл книгу и пошел домой. По дороге я думал о том, что не стоило Малькольму жениться и заводить детей, но, подумав еще немного, я понял, что тогда у меня не было бы бабушки. И хотя она лгала мне и предала меня, мне хотелось любить ее и верить ей вновь.
На другой день я лежал на сене и читал о Малькольме, которому уже было за пятьдесят. Теперь он редко делал записи в своем дневнике.
«Происходит что-то возмутительное и постыдное между моим младшим сводным братом и моей дочерью. Я шпионил за ними, надеясь поймать их в момент объятия или хотя бы переглядывания, но они оба слишком осторожны. Оливия твердит мне, что мои подозрения беспочвенны, что Коррина не может иметь таких чувств к своему родственнику, сводному дяде, но Оливия тоже женщина, и ей свойственны все грехи их лицемерного женского пола. Будь проклят день, когда я поддался на ее уговоры взять этого мальчика в наш дом. Это была ошибка, наверное, самая крупная ошибка в моей жизни»
Значит, и Малькольм ошибался, но только в отношении людей, которые были членами его семьи. Не понимаю, почему он так не хотел, чтобы его сыновья были музыкантами? Или чтобы его дочь вышла замуж? Если бы я был на его месте, я был бы рад избавиться от нее, как теперь я хотел и молился, чтобы Синди куда-нибудь исчезла.
Я зарыл дневник Малькольма в сено и направился к бабушкиному дому, досадуя на Малькольма за то, что он не пишет о властии как заполучить ее; о деньгахи как добыть их; о влиянии на людейи как заставить их подчиняться. Получалось, что он писал лишь о том, как он страдал от своих сыновей, своей жены и дочери, не говоря уже о сводном брате, который влюбился в Коррину и нарушил всю его жизнь.
Здравствуй, мой милый! воскликнула бабушка, когда я проковылял в ее гостиную. Где это ты был? Как мама?
Плохо, отрезал я. Врачи говорят, что она никогда больше не сможет танцевать.
Ах, вздохнула она, как ужасно. Так жаль.
А я рад, сказал я. Теперь они с папой не станут танцевать дни напролет в гостиной, как раньше, не пуская нас туда.
Бабушка явно опечалилась. Отчего бы это?
Бабушка, моя мама не хотит знать тебя.
Надо говорить правильно, Барт, поправила бабушка, украдкой смахивая слезы. Надо было сказать: не хочет знать тебя, но как ты можешь судить об этом, если она даже не знает, что я живу здесь?
Иногда мне кажется, ты ее любишь.
Мне так жаль, что я больше не увижу ее на сцене. Она всегда была такой легкой и грациозной, что казалась частью музыки. Твоя мама была рождена для балета, Барт. Я представляю, насколько пустой и потерянной кажется ей жизнь.