Красивый? Умный? Вот это фокус я не считал себя ни тем ни другим. Но было приятно это слышать. Она вселила в меня надежду, что я не хуже Джори, а может быть, и так же талантлив. Вот это настоящая бабушка! Такая, какая мне нужна. Такая, которая будет любить меня, только меня одного, и никого больше. Может, Джон Эймос все наврал про нее.
Снова я сидел у нее на коленях и позволял кормить себя с ложечки мороженым. Она дала мне печенье, кусок шоколадного пирога и стакан молока. С набитым желудком я чувствовал себя гораздо приятнее. Я снова устроился у нее на коленях и откинул голову на ее мягкую грудь. От нее пахло лавандой.
Коррина любила лаванду, бормотал я, засыпая с засунутым в рот пальцем. Спой мне песню: никто никогда не пел мне колыбельной, как мама поет Синди на ночь
«Спи, мой мальчик»
Она тихо пела, а мне снилось, что мне всего два года и что я сижу точно так же на маминых коленях давным-давно давным-давно это было я помню и она так же поет мне песню.
Просыпайся, милый, проговорила бабушка, проводя рукавом платья по моему лицу. Пора домой. Родители будут беспокоиться, а они и так намучились, не стоит заставлять их страдать из-за тебя.
Из-за угла показалась фигура Джона Эймоса. Он подслушивал! В его водянистых голубых глазах сверкнула опасная усмешка. Он не любит бабушку, моих родителей, не любит Джори и Синди. Он не любит никого, кроме меня и Малькольма Фоксворта.
Бабушка, прошептал я так, чтобы ему не было видно движение моих губ, бабушка, никогда не говори при Джоне Эймосе, что жалеешь моих родителей. Вчера он сказал, что они не заслуживают сочувствия.
Я почувствовал, как она вздрогнула. Я не сказал ей, что Джон стоял рядом.
А что это значитсочувствие?
Она вздохнула и крепче обняла меня.
Это такое чувство, когда ты понимаешь страдания других. Когда ты хочешь помочь, но не можешь ничего сделать.
Тогда что же хорошего в сочувствии?
Ничего особо хорошего в конкретном смысле. Просто хорошо, когда видишь, что ты еще человек и можешь сострадать. А лучше всего, когда сочувствие заставляет человека действовать и решать проблемы.
Когда я крался домой в вечерних сумерках, Джон Эймос прошептал:
Бог помогает тем, кто помогает себе сам. Запомни это, Барт.
Он мрачно вернул мне страницы маминого манускрипта:
Положи это точно в то место, откуда взял. Не запачкай. А когда она напишет еще, принеси, и тогда ты сможешь наконец решить все свои проблемы. Ее книга сама подскажет тебе как. Разве ты не понимаешь: она поэтому и пишет ее.
Со времен Евы
Итак, она приезжает. Приезжает из Грингленна, Южная Каролина, где могил, как травы в поле. И каждый день, возвращаясь домой, я буду видеть, что она уже там. Ее злые глазки на безобразном лице будут разглядывать меня.
Моя собственная бабушка в тысячу раз лучше. Тем более я уже несколько раз видел ее без вуали. Она даже слегка подкрашивалась, чтобы мне было приятно, и мне очень понравилось, в самом деле. Иногда она даже одевалась красиво, но только для меня, чтобы не видел Джон Эймос. Только для меня она хотела быть красивой. А для Джона она была, как всегда, вся в черном, с вуалью на лице.
Барт, прошу тебя, не проводи с Джоном слишком много времени.
Джон много раз предупреждал меня, что ей это не понравится.
Нет, мэм. У нас с Джоном ничего общего.
Я рада. Потому что он злой человекхолодный и бессердечный.
Да, мэм. Он не любит женщин.
Что, он говорил тебе об этом?
Ага. Говорил, что любит одиночество. Еще, что вы обращаетесь с ним как с грязью и не разговариваете целыми днями.
Ну и оставь его в покое. Приходи ко мне, а его избегай. Тыэто все, что у меня осталось.
Она указала мне на место на софе рядом с собой. Теперь я знал, что, когда Джон уезжает в город, она пересаживается на удобную мягкую мебель. Он часто ездил в город.
А что он делает в Сан-Франциско? спросил я.
Нахмурясь, она притянула меня к себе, прижав к шелковому розовому платью:
Джон старик, но у него аппетит на удовольствия.
А что он любит поесть? заинтригованный, спросил я, потому что знал, что, кроме мусса, желе и размоченного в молоке хлеба, Джон, как правило, ничего не ел. Его искусственные зубы не могли сжевать даже курицу, не говоря уж о мясе.
Она усмехнулась и поцеловала мои волосы:
Расскажи лучше, как дела у твоей мамы. Она стала ходить лучше?
Хитрая, свернула на другую тему. Не хочет говорить мне о том, что ест Джон. Ну что ж, я сделаю вид, что не заметил.
Поправляется понемногу, как она обычно говорит папе. Но теперь совсем другое дело. Когда папы нет, она ходит с тростью, но папе она об этом не велела говорить.
Почему?
Не знаю. Она только играет с Синди или пишет. Вот и все, что она делает! Эта книга для неето же самое, что танцы, так что иногда она ничего не слышит из-за нее и вся озабочена.
Как я надеялась, проговорила бабушка еле слышно, что она ее бросит
Да, я тоже надеялся. Но похоже, что зря.
Совсем скоро приедет бабушка Джори! Я, наверное, сбегу из дома, если она остановится у нас.
И снова она огорченно вздохнула, но ничего не сказала.
Ба, я не люблю ее. Я люблю тебя.
Ближе к полудню я пошел домой, переполненный мороженым и печеньем. (Я и в самом деле начинал ненавидеть сладкое.) Мама перед балетной стойкой делала упражнения. Там было длинное зеркало, и мне надо было исхитриться так проскользнуть позади кресла, чтобы остаться незамеченным.
Барт, это ты там прячешься за креслом?
Нет, мэм, это Генри Ли Джонс
В самом деле? А я как раз его ищу. Я рада, что он наконец нашелся я давно его ищу.
Я захихикал. Это была наша с мамой давнишняя игра. Еще когда я был совсем маленьким.
Мама, пойдем сегодня на рыбалку?
Прости, но у меня на сегодня все распланировано. Может быть, завтра
Завтра. Ну конечно, всегда завтра.
Я спрятался в темном углу и вообразил себя таким маленьким и незаметным, что никто не сможет найти меня. Иногда, следуя украдкой за мамой, передвигающейся по комнатам в коляске, я шел сгорбившись, на цыпочках, как Малькольм. Так мне рассказывал о нем Джон Эймос, который знал его в расцвете его силы и власти. Я разглядывал ее. Я отгадывал ее. По утрам, среди дня, вечеромя все решал и решал загадку, на самом ли деле она такая порочная, как о ней говорит Джон Эймос.
Барт! Джори всегда находил меня, куда бы я ни спрятался. Что ты делаешь? Когда-то мы с тобой вроде неплохо ладили. Веселились. Ты, бывало, рассказывал мне что-то. Теперь ты ни с кем не разговариваешь.
И не буду. Я разговариваю только с бабушкой и Джоном. Я научился так же язвительно улыбаться, как Джон, так же кривить губы в усмешке, наблюдая за мамой, ставшей такой же неуклюжей, как и я.
Не дождавшись ответа, Джори оставил меня, а я не знал, чем еще заняться, кроме как изображать Малькольма. Неужели мама и вправду порочная женщина? Как мне теперь разговаривать с Джори, если я узнал, что мама мне лгала про моего отца? Ведь Джори никогда не поверит. Он до сих пор думает, что мой отецдоктор Пол.
За обедом мама с папой перекидывались глупыми шуточками, смеялись, и Джори вместе с ними, а я сидел и глядел на желтую скатерть. Отчего по воле папы эта скатерть появляется на столе раз в неделю? Отчего он повторяет маме, что ей надо научиться забывать и прощать?
Мама, заговорил вдруг Джори, у нас с Мелоди сегодня памятная дата. Я веду ее в кино, а потом в суперклуб, конечно без крепких напитков. Как ты думаешь, можно будет поцеловать ее на прощание?
Очень насущный вопрос, засмеялась мама, а я глубже вжался в свой угол. Конечно, поцелуй ее на прощание и не забудь сказать ей, что вечер прошел для тебя превосходно и ты благодарен ей вот, пожалуй, и все.
Да, мама, насмешливо улыбаясь, ответил он. Я выучил твой урок наизусть. Мелодимилая, нежная, невинная девушка, которую непозволительно оскорбить, воспользовавшись ее доверием, так что придется мне ее оскорбить тем, что не воспользуюсь ее доверием.
Она состроила ему гримасу, но он отразил ее улыбкой.
Как там наша книга? пропел он, выбегая из-за стола, чтобы помечтать в своей комнате над портретом Мелоди, который всегда стоял у него на ночном столике.