Простите, говорю я, огибая их.
Она отвечает добрым взглядом и снова поворачивает голову к едва шаркающему мужу. Это любовь, думаю я. И на какую-то долю секунды жалею, что Джек не пошел со мной.
Новая медсестра на ресепшн приветствует меня. Я киваю ей и записываюсь на прием.
Марта в отпуске?
Ушла на пенсию, объясняет онаКупила мотоцикл и вместе с бойфрендом путешествует по стране.
Рада за нее.
Я пытаюсь представить мягкую, седоволосую, ласковую женщину, долгое время улаживавшую всю возню с бумагами, вопросы насчет страховки и визитов к врачу, за рулем «харлея».
Я беру стул в комнате ожидания и сажусь, избегая встречаться глазами с другими пациентами. Как с самого первого визита, когда я случайно встретила взгляд мужчины и он сорок пять минут излагал мне историю своего «ракового путешествия». И закончил приглашением в еженедельную группу поддержки. Всю свою жизнь я где-то состояла. В школев обществе чести, драматическом клубе, обществе «Школьники против наркотиков», в группе чирлидеров. В колледжеакадемическое братство «Фи Каппа Фи», общество «Студенты за освобождение Тибета», американский футбол и ЛидерШейп. Но это скопление раковых больныхклуб, в который я вступать не хотела.
Пристенные столики завалены журналами, но я смотрю прямо перед собой, на часы, подгоняя время. Хочу быстрее переместиться в завтра, на мой романтический уик-энд с Джеком, где в последний раз можно сделать вид, что у меня нет рака. Прежде чем в понедельник мне вынесут приговор.
Пока я думаю о будущем, пальцы левой руки ощупывают прошлое: неровный шрам, идущий от правого локтя к середине бицепса. Рана давно зажила, но ощущается так, словно кожа была зашита слишком туго. Шрам часто чешется, и в самое неподходящее время, как, например, когда я провожу презентацию в классе или жду по ночам, пока сон меня одолеет.
Зато шрампрекрасная тема для начала разговора на вечеринке.
Ох, это! Шестидюймовый порез, спасший мне жизнь.
Остается дождаться непременных охов и ахов от собеседника, а потом и вопроса:
Как?
Я рада, что вы спросили. Была последняя неделя моего выпускного года, и целая компания собралась в моей квартире, чтобы подготовиться к экзамену. Просто наш профессор был известен любовью к вопросам об абсурдно мелких деталях биографий теоретиков когнитивного развития.
Я собиралась приготовить домашние энчиладас с курицейистинное утешение для студентови потянулась к верхней полке открытого кухонного шкафа, где держала стеклянные контейнеры для запеканкии БАМ! Прозрачная лавина валится мне на голову. Должно быть, какое-то блюдо раскололось в воздухе и, ударившись о мою протянутую руку, располосовало ее, как рыбак свежующий форель.
В приемном покое, когда доктор рассматривал рентгеновский снимок, чтобы убедиться, что в ране не осталось осколков, он кое-что заметил, но не на руке, а в груди, которая попала на край снимка.
Видите эту небольшую массу? спросил он, показывая на пленку, свисавшую со светового короба. Возможно, это ничего не значит, но на всякий случай нужно сделать биопсию.
Оказалось, что эта масса значила, и очень много. Потому что оказалась раком. Во время операции, когда удаляли опухоль, оказалось, что метастазы уже поразили лимфоузлы. К счастью, небольшая химиотерапия и облучение помогли. Но если бы разбитое блюдо не порезало мне руку, не возникла бы необходимость в снимке, скорее всего, опухоль так бы и не обнаружили вовремя.
Но пересказывая свою историю, я не упоминаю о трех панических атаках, которые перенесла, пока ждала результаты биопсии. Не упоминаю о двух операциях, которые пришлось перенести «благодаря» позитивному допустимому пределу (звучит безобидно, но на самом деле он вовсе таким не является) и высокому количеству канцерогенных клеток в лимфоузлах, после первого удаления опухоли. Я уже не упоминаю о том, что единственным лечением были химиотерапия и облучение из-за трижды негативного рака груди. То есть результат оказался негативным для всех трех рецепторов, реагирующих на хорошо известные и высокоэффективные методы гормонотерапии, вроде тамоксифена и герсепина. Когда речь идет о раке, люди любят хэппи-энды. Неутомительные подробности.
Когда я заканчиваю свою историю, реакция собеседников варьируется.
«Поразительно». «Бог милостив». «Вот и говори о судьбе». «Так это счастливый шрам».
Я не знаю, кто прав: судьба это, удача или божественный промысел. Но я рада знаете, чему? Когда мама помогала мне расставлять посуду в новой квартире, я проигнорировала совет поставить посуду для запеканки в нижний шкаф, а не в верхний.
Они слишком тяжелые, сказала она. Опасно ставить их высоко. Что, если они упадут?
Дейзи Ричмонд.
Огромная черная женщина с планшетом-зажимом для бумаг называет мое имя.
Она ведет меня в смотровую, и я колеблюсь у двери. Та же самая комната, где доктор Сандерс четыре года назад сообщил мне плохие новости. Тогда он писал сухим стираемым красным маркером на белой доске, чтобы показать положение опухоли в груди. Объяснил, что удалять ее будет хирург-онколог, рассказал о допустимых пределах, а потом о том, как действует облучение. К тому времени, как он закончил лекцию, доска кровоточила от рисунков, диаграмм и плохого почерка.
Это дурной знак? Может, лучше потребовать другую смотровую?
Я сажусь на тот же неудобный голубой стул около двери и смотрю на чистую белую доску, висящую напротив.
Мобильник вибрирует во внешнем карманчике сумки. Новое сообщение.
Я вытаскиваю телефон.
Кейли: «Уверена, что не хочешь, чтобы я пришла после школы?»
Мне хочется кричать: «Я в порядке. Это всего несколько анализов! Ничего особенного!»
Но я знаю, что Кейлихорошая подруга. Знаю, что это крошечное проявление сочувствияничто по сравнению с тем, что вытворяла бы на ее месте моя мать. Хотя Джек прав, и мне следовало позвонить ей, я рада, что не позвонила. Потому что сколько бы ни повторяла: «Ма, это вся информация, которая у меня есть прямо сейчас», она бомбардировала бы меня вопросами, на которые у меня не было ответа. А потому впала бы в драматизм и стала рыдать, и немедленно проехала бы полтора часа от Атланты до Афин, чтобы тревожиться рядом со мной целый день, и спрашивала бы каждые пять минут, как я себя чувствую. Иногда приятнее быть одной.
«Уверена», отправляю я ответное сообщение. И едва нажимаю «отправить», как дверь в смотровую открывается и вплывает доктор Сандерс.
Дейзи! тепло восклицает он, и мне мгновенно становится легче. Если бы для докторов тоже существовала бы оценка Загата, доктор Сандерс получил бы пять звезд за отношение к больным. Хотя он звонил мне с результатом каждого анализа, я не видела его с тех пор, как закончила облучение три года назад. Это медсестры брали кровь и зажимали мою грудь между холодными металлическими пластинами. И как ни странно, я поняла, что скучала по нему. Пока он обхватывает мою руку уютной медвежьей лапой, я быстро оцениваю несоответствия между моим воспоминанием о нем и им самим во плоти. Немного меньше волос на макушке. Немного больше жира на талии. Но брови совершенно такие, как я помню: густые и лохматые, как два черно-белых меховых червяка, лежащих над бифокальными очками в проволочной оправе.
Не могли держаться подальше от этого места?
Он кладет папку на стойку рядом с моим стулом и начинает ее листать.
В последний раз я так здорово повеселилась, что захотела все повторить.
Он хмыкает, смотрит на мою карточку и складывает ладони вместе.
Хорошо, как я сказал вам по телефону, биопсия маленькой опухоли, которую нашли на маммограмме, оказалась положительной. Но ваши опухолевые маркеры и печеночные энзимы повышены немного более, чем я хотел бы видеть для такой маленькой массы, так что давайте сделаем позитронно-эмиссионную компьютерную томографию и МРТ, чтобы убедиться, что опухоль не дала метастазов. Вы сегодня ничего не ели и не пили, верно?
Я подтверждаю, что следовала полученным инструкциям, и поскольку никогда не умела ждать, спрашиваю:
Мне придется снова делать химию?
Он кладет руку мне на плечо.