В бой!
Коротко приказал я, бросаясь в приоткрытую дверь оружейки. В лицо дыхнуло морозом. Завидев меня с оружием вертухай среагировал почти мгновенно, длинная очередь вспахала под моими ногами натоптанный снег, взметая вверх фонтанчики грязи.
Вперед!
Тело, словно стало отдельно от мозга. Знало все само и наперед. Перекат, короткая очередь, перекат. Пулеметчик палил вслепую, не давая выйти моему отряду. Ничего! Совсем скоро пареньку надо будет перезарядиться и тогдаВыстрелы смолкли. По лагерю заиграла длинная тягучая сирена тревоги. Пора! Я оттолкнулся от земли, пальнул наугад, уходя в сторону, сокращая стремительно дистанцию, потом еще раз, не давая противнику высунуться и поднять голову. Еще разПерекат, прыжок, выстрелСердце бешено ухало в груди от притока адреналина. В ушах застряла тугая вата от громких очередей. Ну же! Еще! ОчередьЯ основательно приложился плечом о камень, заметенный снегом, ушел в сторону, очередь. Десять метров до вышки, дальше нельзя, чтобы не попасть под перекрестный обстрел. Позади меня сопели зэки, толпой двигающиеся вдоль стеночки. Вояки, вашу мать! Сказал же рассыпаться! Пора! Я вскочил на ноги, прицеливаясьСейчас очередь и метнуть гранату, и дело сделано! Еще чуть-чуть иППШ разочарованно щелкнул пустым казенником. Я еще раз ошеломленно попробовал выстрелить, не понимая, то диск опустел. Черт! В проеме вышки мелькнуло испуганное лицо срочника. Вот и всеЛадони вспотели, и приготовленная для броска гранат чуть не выпала в снег. Я стоял на открытой местности прямо напротив заряженного пулемета, готового прошить мою грудь насквозь. ИтогРука метнулась сама, выбрасывая под опоры гранату с сорванной чекой. Но еще раньше оглушительно громко прогремела длинная очередь снова заработавшего пулемета. Тело мое отбросила назад острая боль, и последнее, что я услышал был оглушительный взрыв, прогремевший под вышкой. Мир померк, укрывшись черной пеленой, и я потерял сознание.
Где-то тут должен быть адреналин! Быстро! голос Качинского я услышал, как сквозь тугую вату. Чьи-то быстрые шаги, скрип плохо подогнанных половиц.
Все под замком! даэто кажется был Матвей.
Так сбей его к х..ям! рявкнул Лев Данилыч.
Перевяжите его сначала посоветовал рассудительный голос Седого где-то над головой. Кровищи вон уже сколько натекло
Хотелось пить. Во рту пересохло, а в левой груди жгло огнем. Я попытался открыть глаза, но не смог. Тело отказалось повиноваться, предпочтя провалиться в блаженное забытье.
Мне снилась Валя. Ее грустные глаза смотрели на меня, а нежная задумчивая улыбка заставила потянуться к ней, чтобы обнять.
Валя
Живой еще! Где этот бляский адреналин? Мотя!
Усилием воли я открыл глаза. Мы находились в медпункте. Там, где первый раз увиделись с моей Валентиной в этом страшном месте. Я лежал на кушетке. Все медицинские приборы были разбиты, стол перевернут, бумаги разбросаны по полу, а среди них, бесстыдно раскинув ноги лежал мертвая Бергман. Рот приоткрыт, глаза наполнены ужасом творившегося с ней бесстыдства.
Он очнулся, Лев!
Сашка! страшную картину с медсестрой закрыл собой Качинский. На щеке ссадина. Но живой и вроде бы внешне вполне себе целый. Саша! Мы смогли! Мы победили!
Темнота снова подступила ко мне со всех сторон. Тошнота подкатила к горлу, я кашлянул и снова провалился куда-то вглубь собственных видений и снов.
На этот раз мне приснилась мама. Она тоже молчала. Лишь горестно утирала краем платка слезы. Седая, измученнаяВыглядевшая намного старше своих лет.
Живи! неожиданно попросила она, улыбаясь. Живи, Сашка!
Коли! словно разряд молнии подбросил меня на столе. Я открыл глаза, вырываясь из плена видений. Надо мной стоял Качинский с длинным стеклянным шприцом в руках.
Теперь жить будешь! Нам это лекарство не раз на войне помогало, товарищ отвернулся от меня, снимая резиновые перчатки. Мы теперь находились в здании администрации. Я лежал на столе в кабинета Коноваленко, а самого Андрея стянули на пол. На зеленой гимнастерки виднелись три аккуратных пулевых отверстия. Меня вырвалоЗахлебываясь рвотой, я кашлял, пока желудок не перестал судорожно сжиматься, пытаясь выплеснуть наружу все свое содержимое. И смерть стольких того стоило?
Мы уж с Седым думали, что всеКонец Чекисту пришел! улыбнулся Лев Данилыч, поправляя висящий на плече автомат.
Мне пришлось вымученно улыбнуться. Боль в плече была терпимой. Простреленное насквозь оно ныло, но особых неудобств не доставляло.
Что ты мне вколол? спросил я бывшего белого офицера, когда смог сесть на столе, утирая рукавом телогрейки лицо.
Обезболивающее. На них ты сможешь некоторое время продержаться в дороге, пояснил Лев, устанавливая рядом со мной черный чемоданчик.
В дороге? не понял я. Голова еще шумела, отказываясь включать мозги на полную катушку.
Лагерь в наших руках. Никого из администрации не осталось. Мы победили! проговорил Седой, занявший место в уголке комнаты. Казалось, что несколько дней в ШИЗО стали для вора чуть не месяцами. Появились глубокие морщины, разрезавшие тонкое породистое лицо ему глубокими бороздами, лицо осунулось и похудело.
Только вот Ковригин оказался прав. В Саранске находится часть НКВД, рядом соседний лагерьСовсем скоро все очухаются и бросятся на подавление бунта. Если мы все отсюда сорвемся, то не продержимся и суток на воле, пояснил Качинский.
Потому Лев предложил такой план начал Седой. Уйдем мы трое. Ты, я и Мотя! Сядем на машину и попробуем прорваться в город, там лесами выйдем к железке, сядем на проходящий товарняк и уйдем.
Искать вас не будут, хмуро продолжил Лев Данилыч, мы продержимся сколько сможем, а потом сожжем лагерь! Я уже распорядился разнести по баракам горючее. После пожара тут будет такая мешанина из костей, что никто и не спохватится о вас.
А ты? схватил я его за руку. Как же ты?
А я останусь здесь, Саша, грустно подтвердил мою догадку Качинский, точнее мы с Малиной, кивнул он в сторону молчаливо стоявшего у двери вора, надо же кому-то командовать обороной этого всего. Сутки я вам обещать не могу, но часа четыре легко, даже с такими вояками, как зэки
Не сметь! рявкнул я, забыл, что рука у меня все же ранена, и поморщился, когда острая боль от резкого движения прошила ее до самых пальцев. Идешь с нами, или мы все остаемся здесь!
Не дури, Саш грустно улыбнулся Качинский. Кому-то придется это сделать! Почему бы не мне! Попав в лагерь, я даже мечтать не мог о такой смертиВ бою, да с большевиками! Знаешь, я ненавижу этот строй! Я ему служил, но искренне ненавидел. То, что творится в стране сейчас, эти чистки, страх, боль, беспредел, это все не по мне. Я старая гвардия, белый офицер, контраМне важнее другие ценности. Их в вашем государстве нет! Моя страна погибла много лет назад, я был обязан погибнуть вместе с ней. Теперь судьба мне дала еще один шанс! Видать, отец Григорий позаботился там он усмехнулся и крепко меня обнял. Останься верен себе, Саш! Помни, что единственная высшая мера твоих поступков в жизни вот тут, он грубо ткнул в мою грудь заскурузлым пальцем, в душе! И никакой суд, никакие лагеря, никто не сможет изменить приговор, который выпишет тебе твое сердце и твоя голова. Прощай, друг!
Мы крепко обнялись. Я потом очень часто вспоминал последние слова этого замечательного человека, оставшегося верным своей присяги до конца, честного и отличного друга. И когда приходилось принимать непростые решения, перед глазами у меня вставали усталые глаза Качинского, которые словно бы повторяли:
Высшая мера однатвоя душа!
ГЛАВА 30 вместо эпилога
Июль 1945 года Харьков
Я шел по знакомым улицам родного Харькова, наслаждаясь теплой летней погодой и счастливыми лицами людей, спешащих мне навстречу. Фашисты город снесли почти до самого основания, почти везде, словно зияющие раны виднелись шрамы прошедшей войны: глубокие воронки, покореженные деревья, разбитые трамвайные пути, старые, еще дореволюционной постройки дома зияли глубокими оконными провалами.
Мы победили! Победили в самой ужасной и страшной войне, которую знало человечество, но только здесь, в давно уже мирном городе я ощутил, насколько высокую цену наш народ заплатил за эту победу.