Времени до вечера было полно, а делать решительно нечего. Наталью подмывало спуститься вниз к Ивану, но она опасалась Машеньку. Промаявшись минут пятнадцать, она оделась и, спустившись этажом ниже, постучала в дверь.
Наталья? обрадовался Иван. Проходи.
Ты один? шепнула Наталья.
Один, Машенька за покупками ушла. Это ее страсть. Я стараюсь от этого увильнуть, он радостно рассмеялся.
А Максим напился, лежит в номере, вздохнула Наталья.
Так пойдем, гульнем? предложил Иван.
Я бы с удовольствием, улыбнулась Наталья.
Они весело шли по свежевыпавшему снегу, скрывшему под сугробами следы человеческой жизнедеятельности в виде бесчисленного мусора и грязь на тротуарах. На улицу высыпали счастливые детишки, лепили снеговиков и снежных баб и играли в снежки.
А тут небезопасно, рассмеялась Наталья, когда один снежок угодил ей за шиворот.
Они с Иваном бесцельно бродили по живописным улочкам в центре Мюнхена, любуясь немецкими пряничными домиками, маленький пятачок перед каждым из которых был любовно украшен рачительными хозяевами, радуя глаз переливающимися оленятами или Санта Клаусами в санях и с мешком за спиной.
Начало смеркаться и они направились к Мариенплац, чтобы своими глазами увидеть, как загорится всеми огнями праздничная ель. На площади уже яблоку негде было упасть, все ждали, когда случится чудо. Слышалась все та же какофония звуковс одной стороны немолодая пара тихо переговаривалась на немецком, с другойгромко что-то друг другу объясняли молодые люди на итальянском, за спиной слышался какой-то китайско-японско-корейский. Вдруг все разговоры смолкли, Наталья затаила дыхание. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, вся эта игольчато-мохнатая громадина, обвешанная гирляндами и игрушками, превратилась в пылающий костер, выжав из кровожадной толпы громкий вздох.
Елочка, гори, прошептала Наталья, зачарованно глядя на увеличенную в сотни раз ель из ее детства.
А ты знаешь, Иван поправил на носу очки и важно начал свою речь, что именно предки немцев первыми стали украшать ель. «Почему именно ель?» спросишь ты. Историки объясняют это тем, что немцы считали ёлку «чистым» деревом, так как в нём жил Дух лесов, защитник правды. Сначала ёлку украшали яблоками, сладостями, орехами, а затем в Саксонии её впервые украсили новогодними игрушками.
Откуда ты все это знаешь? удивленно спросила Наталья.
В путеводителе прочитал, засмеялся Иван, убегая от Натальи, которая целилась в него снежком.
Возвращаться в номер совершенно не хотелось и, видимо, ни ей одной, потому что Иван спросил:
Может, пойдем, кофе выпьем с булочкой, Иван плотоядно облизнулся.
Пошли, рассмеялась Наталья.
Они зашли в ближайшую кофейню, соблазнявшую посетителей ароматами кофе, ванили и корицы.
Иван за обе щеки уплетал булочку, шумно прихлебывая из чашки горячий кофе. Наталья смотрела по сторонам, время от времени отпивая из чашки крепко заваренный чай.
Вдруг к их столику на нетвердых ножках подбежала девочка лет двух, в теплом комбинезончике и с парой любопытных глаз. Она остановилась, с интересом изучая незнакомцев.
Какая прелесть, умилилась Наталья. Ты чья такая красивая?
Тут же подбежала немецкая мама, что-то лопоча и широко улыбаясь. Наталья с Иваном, не понимая ни слова, тоже во весь рот улыбнулись и помахали оглядывавшейся девочке, которую вела за руку заботливая фрау.
Наталья вздохнула.
Наталья, обратился к ней Иван. Можно я задам тебе бестактный вопрос?
Конечно, ответила Наталья.
Почему у вас с Максимом нет детей? Ты не подумай, я не из праздного любопытства спрашиваю. Просто ты, как взрослая женщина, должна понимать, что чем ты становишься старше, тем тебе сложнее будет родить и выносить ребенка.
У меня не может быть детей, резко ответила Наталья, отворачиваясь. На глаза навернулись предательские слезы.
Почему ты так решила? не сдавался Иван.
Давай прекратим этот разговор, попыталась отделаться от него Наталья.
Ответь на вопрос, настоял Иван.
Мне поставили диагноз «бесплодие», нехотя ответила Наталья.
Когда?
Около одиннадцати лет назад, Наталью огорчал этот разговор.
Ты беременела до этого?
Да, но я неудачно упала и потеряла ребенка. Мне сделали сложную операцию.
Ты сдавала после этого анализы? Проходила дополнительные обследования? пытал Наталью Иван.
Нет, какой смысл? Прекратим этот неприятный для меня разговор.
А такой, ответил Иван, полностью проигнорировав ее последние слова, что прошло одиннадцать лет, и медицина за это время далеко продвинулась, существует, как ты знаешь, искусственное оплодотворение Я не хочу читать сейчас лекцию, но когда вернешься, мой тебе советпройди обследование. Я не хочу давать тебе напрасную надежду, но попытаться стоит.
Ты, правда, думаешь, что не все потеряно? с надеждой в голосе спросила Наталья.
Еще раз повторяю, что не хочу давать никаких прогнозов, пока я не видел результатов твоих анализов, но имеет смысл попытаться.
Наталья чуть не разрыдалась. Неужели ей дадут еще один шанс?
Она благодарно сжала руку Ивана, лежащую на столе.
Максим с Натальей покинули город-сказку и вернулись в неумытую Москву, которая, в отличие от самоуверенного и надменного Мюнхена, билась в агонии пробок и людской жадности, стоя на коленях, словно бабушка-пенсионерка в переходе, в мольбе воздевая вверх руки, она молила о помощи и взывала к сыновнему состраданию. Но «сыны», пряча украденные у народа деньги на оффшорных счетах, а жирные телеса в министерских кабинетах, оставались глухи и слепы к ее мольбам.
Едва они ступили на родную землю, как российская действительность в лице вначале паспортного контроля, промурыжившего уставших после ночного перелета пассажиров несколько часов в длинной очереди, а затем таможенной службы, встретившей сограждан «теплым» приемом, словно обухом по голове ударила. Досмотр соотечественников был гораздо строже, чем в Мюнхене. Тетка в зеленой форме с каменным лицом, так отличавшимся от улыбчивых и приветливых лиц европейцев, рявкнула:
Что везем?
Да так, сувениры, одежду, как всегда, растерялись Максим с Натальей.
На какую сумму?
А что, вернулись советские времена? спросил с улыбкой Максим.
Но улыбкой такую закостеневшую черствость было не пробить.
Отвечайте, взвизгнула она.
Ну, где-то на девятьсот евро, смущенно ответил Максим, чувствуя себя без вины виноватым.
Часы, драгоценности приобретали? не отставала тетка.
Нет, блеющим голосом ответила Наталья.
Следующий, гаркнула тетка, как подачку швырнув Максиму с Натальей многострадальные паспорта.
Повторно досмотренный чемодан, наконец, вернули. Правда, без колес. Но это такие пустяки, на которые в нашей стране едва ли стоит обращать внимание. Убрались подобру-поздорову и уже счастливы.
Наталью с Максимом, волоком тащивших лишенный колес чемодан, взяли в оборот ушлые таксисты, наперебой предлагая «машинку до города».
В общем, к тому моменту, когда они добрались до дома, силы были на исходе. Бросив калеку-чемодан в коридоре и приняв душ, они без задних ног упали на кровать и провалились в глубокий сон.
Утро было хмурым, под стать настроению. Пощелкав пультом, Максим, тяжело вздохнув, выключил телевизор. По большинству каналов вещали продажные политиканы, потрясая с экрана кулаками и давая лживые обещания, в которые отчаявшийся народ давно перестал верить.
Как утопающие за соломинку, Максим с Натальей цеплялись за воспоминания об их последнем дне в Мюнхене, словно отматывая назад пленку.
Позавтракав в отеле, они отправились гулять, впитывая в себя атмосферу вечного праздника и беззаботности. В этот день все казалось еще притягательнейлюди были еще приветливее, краскиеще ярче, едаеще вкуснее. Наталье не давал покоя один единственный вопроспочему? Почему у них все сделано для людей? Почему у них не приходится краснеть за стыдливо отводящих глаза пенсионеров, протягивающих руку в метро? Почему у них не рыскают по городу несчастные измученные животные в поисках пропитания? Почему у них можно быть спокойными за оставленных в садике или школе детей? Почему у них не кричат с экрана политики о том, как много было сделано в этом году, а просто делают? Почему у них, при малейшем недовольстве народа на улицы стекаются митингующие с плакатами наперевес? И еще сотни таких почему. От такого неравного сравнения на глаза наворачивались слезы обиды за наш многострадальный народ, за нашу прекрасную страну, растаскиваемую по кускам алчущими «слугами народа». Несмотря на всю окружающую красоту, сердце сжималось от боли за родину-мать, за наших стариков, считающих копейки до следующей пенсии, за наших сирот, оставленных без жилья и средств к существованию, за нашу русскую глубинку, некогда воспеваемую поэтами и прозаиками, а теперь содрогающуюся в пароксизме боли, за наших врачей и учителей, превратившихся из уважаемых людей в объект насмешек, за наших деградирующих в погоне за Западом детей.