Когда сели за стол, выяснилось, что Бориска принес за пазухой. Это были исписанные листы, среди которых помещалась толстенькая книжица.
Опять совета жаждешь? спросил Шапошников, глядя на бумаги, выложенные между блюдом с нарезанным холодным мясом и другим блюдом с немецкими сосисками (пряники оказались выдумкой хорошего хозяина, у коего в любое время сыщется, чем гостей попотчевать).
Жажду, Дмитрий Иванович.
Замысел твой мне приятен, только проку от него будет мало. Ты ведь пишешь про тот нелепый балет, который у нас сейчас имеется, а надо бы написать про инойкоторый должен быть. В котором никто не выйдет на сцену плясать в маске. То бишьисправлять нравы обращением к идеалу. Угощайтесь, сударыня, сейчас поспеет чай.
Но есть персонажи, которые требуют масокэто фурии, тритоны, ветры, фавны. Какой же тритон с человеческим лицом? спросил Бориска.
А отчего бы нет? вопросом же отвечал Шапошников. Мир изображался в виде вставшей дыбом географической карты, и его одежды украшались большими надписямина груди «Галлия», на животе«Германия», на ноге«Италия», и наше счастье, что в Парижской опере смутно представляли себе, что есть Россия, страшно подумать, куда бы они ее поместили. Или вот Музыкаона являлась в кафтане, исчерченном нотными линейками, и со скрипичным ключом на голове. Это были аллегории, достойные того века, но для нас они грубы. Если выйдет красивая девушка с лирой в рукахмы поймем, что это Музыка, и без скрипичного ключа. Мы поумнели, сударь!
Откуда вам все сие известно? удивился Бориска.
Я читал «Письма» господина Новерра.
Вон оно что И я из них куски беру Но погодите! воскликнул Бориска. Маски в большом театре необходимы! Для тех, кто смотрит балет с галерей! И не знает его содержания! Когда танцовщики в масках зеленых или серебристыхто они тритоны. Когда в огненныхдемоны! В коричневыхфавны! Маски нужны для ролей маловыразительных! Что выражает Ветер кроме силы стихии? Он же ничего не говорит пантомимически, он лишь крутится и проделывает турдефорсы! И он не может держать все время щеки надутымикак же без этих щек публика догадается, что онВетер?
Есть еще одна причина сохранить маски, сударь, добавила Федька. Вы не видали наших танцовщиков в зале на репетициях, а я видала и знаю, какие они корчат рожи, выполняя трудное движение. Уж лучше маски, чем эти страшные рожи, ей-богу!
Я рож не корчу! возразил Бориска.
Федька хотела ответить язвительно: ну так ты и турдефорсов не проделываешь. Но пожалела приятеля. Да и какие турдефорсы у береговой стражи? Ей блистать не приходитсяэто первый дансер должен проделать пируэт в семь оборотов или двойной кабриоль, да чтобы ноги после каждого удара икрой об икру раскрывались четко, внятно, а береговая стража, коли сделает разом и в лад антраша-катр, то и отлично.
Это аргумент, согласился Шапошников. Возражать не смею. Но я заметил любопытную вещьпри турдефорсах корчат рожи мужчины, женщины же умудряются удерживать на устах улыбку. Выходит, сие возможно, и роживсего лишь от неумения и распущенности.
Женские проще и легче мужских, сударь, возразила Федька. На сцене женщины делают антраша с четырьмя заносками (она показала руками, как обычно показывают танцмейстеры, скрещение в воздухе натянутых стоп), а у мужчиншесть, у виртуозоввосемь. Женщины лишь недавно стали делать пируэты, у нас в труппе двойной делают только госпожи Казасси и Бонафини, но не очень хорошо. И еще я, недавно выучилась. А у мужчинпируэт в шесть и в семь оборотов, того гляди, за кулисы улетишь или в декорацию уткнешься.
А еще? господин Шапошников, видимо, забавлялся Федькиным азартом.
Еще кабриоль. Сделать простой кабриоль вперед нетрудно, это и вы, сударь, сможете. Главноепосле удара четко раскрыть ноги. Кабриоль у нас все девицы делают, и вперед, и назад. А двойнойтолько мужчины, и не все.
Тут же память представила Саньку, который учился делать двойной кабриоль, но получалась какая-то мазня.
Да что ты, сударыня, про такие скучные предметы заговорила! не выдержал Бориска.
Вы любите танцевать? спросил Федьку господин Шапошников.
Это мое ремесло.
Ремеслом и из-под палки занимаются. Танцевать вы любите, сударыня?
Да, подумав, ответила Федька. В конце концов, что у нее в жизни было?
Стоило выходить на сцену хотя бы ради того, чтобы перед тобой там преклоняли колено, почтительно брали за руку, заглядывали в лицо умильно или страстно. Только на сцене Федька и ощущала себя женщиной
Но вы ведь в береговой страже состоите?
У меня нет покровителя.
Это плохо?
Федька вспомнила толстого откупщика, которого подцепила Анюта Платова.
Нет, это не плохо, ответила она строптиво. Я на хорошем счету, а что будет дальшену как Бог даст
Вы избрали своим покровителем Бога?
Ну Да.
На самом деле Федька не была великой молитвенницейда и театр располагает не столько к истовой вере, сколько к тысяче суеверий. За попытку насвистеть танцевальный мотив могли и прибитьсвист к большой беде, к провалу премьеры, к плохим сборам. Все крестились перед выходом на сценуи почти все заводили интриги, мало беспокоясь о венчании.
Это хорошо, сказал господин Шапошников. Этот не подведет.
Глава пятая
Молодая женщина, сидя у туалетного столика, готовилась отойти ко сну. На ней поверх вышитой ночной сорочки был алый бархатный шлафрок, и она смотрела в зеркалонаблюдала, как горничная девка надевает ей пышный, отделанный дорогим кружевом, батистовый чепчик, и улаживает под него густые русые волосы, накрученные на папильотки.
Не так, назад сдвинь, приказала она. Вот дура еще Ну что за дура. Пошла вон. Ты, мамзель, бери книжку, читай. Так, глядишь, продержимся, пока мой не приедет.
В зеркале отражалось правильное лицо, почти идеальноено идеал был рукотворным. Чуть-чуть румян в нужных местах, чуть-чуть сурьмы, а главноемраморная неподвижность. Лицу не позволялись даже улыбкиа не то что гримасы. Оно было вышколенным, это удлиненное лицо, и женщина привыкла сдерживать те чувства, что чреваты морщинами.
Поэтому кавалеры, глядя на ее красоту, дали бы ей от силы двадцать пять, а дамы не пожалели и тридцати, даже тридцати двух.
Часы в гостиной пробили полночь.
Чтица, несмотря на поздний час, одетая, как для визитов, и зашнурованная, взяла две книжкина выбор.
Изволите русскую или французскую? спросила она.
Какая у нас русская?
«Душеньку» в прошлый раз приказывали читать, сочинение Богдановича.
Нет, сон нагонит. Нет ли чего новенького? Сказывали, ты днем сидела, в тетрадку что-то списывала.
Новую стихотворную сказку господина Княжнина, сударыня, про попугая. Принесли на два часа.
И что, долгая?
Долгая, сударыня, и пресмешная. Войдет в большую моду.
Неси тетрадку. Хоть повеселиться
Девка, которая еще не убралась, помогла хозяйке лечь, подмостила ей под локоток и под шейку подушки, укрыла одеялом, и тогда только, поклонившись в пояс, ушла.
Чтица села на стул у постели и поднесла тетрадь близко к лицу.
Не дура ль ты, мамзель? Ведь ослепнешь когда-нибудь. Возьми другую свечку.
Сказка была не совсем для дамского чтенияо том, как попугай, воспитанный богомольной старушкой, нахватался неудобь сказуемых словечек, и что из этого получилось. Но дама, лежавшая в постели, одобрительно кивала. Смеяться она не желала, а чтица уж привыкла к такой причуде.
Читала она внятно, выразительно, меняя голос всякий раз, когда говорила за старушку, ее дочку, ее сынка-повесу и самого главного герояречистого Жако. Тут в дверь спальни поскреблись, и девка в щелку доложила, что прибыл барин.
Ступай, мамзель, пройди через гардеробную, приказала дама. Завтра поедешь со мной по лавкам.
Это была наградазакупая себе лент, кружев, пряжек, пуговиц и чулок, дама обычно делала подарки той, которая была звана с собой. А прислуга в доме жила достойная: кроме чтицы учительница музыки и пения, француженка-куаферша, компаньонка Марья Дормидонтовна, знавшая чуть не сотню пасьянсов, компаньонка фрау Киссель, умевшая раскладывать карты на все случаи жизни, от пропажи до бракосочетаний. И все эти женщины имели горничныххотя бы одну на двоих, и все должны были одеваться по моде, чтобы не позорить хозяйку. Что касается фрау Киссель, то от нее особого блеска не требовалосьфрау под шестьдесят, но чтице приходилось модничать не на шутку, а она была пухленькая и всякий раз, утягиваясь, маялась.