Я вижу, вы листали книжки. Там много любопытного
Да.
Заводить разговор о количестве сильфов в этих книжках Санька не желаллитературные беседы ему не давались, он знал слишком мало, а теперь развелось неимоверное множество сочинителей, которых нужно знать и помнить, не только французских, но и русских. Державин, Львов, Капнист, Хемницери все беспрестанно что-то пишут и издают! Да и на что танцовщику стихи?
Жан явно не знал, о чем теперь говорить с гостем.
У нас есть свежий номер «Лекарства от скуки и забот», угодно?
Благодарю.
Этот журнал Саньке как-то попался в руки, но читать его было затруднительноязык возвышенно-невнятный, простому человеку не понять ничего, кроме стихотворной загадки.
Всякий раз, кратко отвечая Жану, Санька отмечал эту неожиданную шейную судорогу, тело предупреждало: от горестей и бедствий могу взбунтоваться. В последний раз мотнув головой, он сел, сжал на коленях кулакии ощутил невероятный озноб, вплоть до зубовного треска.
Тогда Жан прошелся взад-вперед, вздохнул, посмотрел на большие напольные часы.
Пойду потороплю Трифона, сказал он и вышел.
Санька обхватил себя руками, съежилсяозноб не унимался. Нужно было прижаться к печке, раз уж нет возможности завернуться в одеяло. Забиться в угол между стеной и печкойтам наверняка все пройдет. Но угол оказался занят клеткой с попугаем, который дремал на жердочке и не пожелал приветствовать незнакомца. Птица была дорогая, по-своему красивая, о такой мечтала Санькина матушкапопугаи в столице жили во многих домах, ценились за разговорчивость, ими похвалялись перед соседями, их нарочно учили, тратя на это немалое время.
Дурак попинька, попинька дурак, тихонько твердил ему Санька, нагнувшись над клеткой, в надежде, что общеизвестное попугайское приветствие как-то подействует и прозвучит ответ.
Озноб не унимался, хотя печка была совсем рядом и тепло от нее шло животворное. За спиной тихонько и очень деликатно кашлянули. Санька стремительно выпрямился и повернулся. Он увидел высокого и полного кавалера, немолодого, далеко не красавца, с умным взглядом, одетого по моде, но причесанного кое-какволосы не взбиты и напудрены, а напротив, стянуты в косицу, так что чрезмерно высокий лоб весь на виду.
Я знаю обстоятельства ваши, господин Румянцев, сказал кавалер, выделывая губами какие-то странные экзерсисы. Сядем и потолкуем. Рекомендовать меня некому, потому я самАндрей Михайлович Келлер, по ремеслу типографщик. Выполняю также поручения некой высокопоставленной особыдля того я тут Жан! Ступай к нам!
Вошли двое: юноша нес огромный фарфоровый чайник, служительподнос с чашками и угощением.
Мы тут по-свойски, объяснил Келлер. Без чинов. Их нам заменяет степень таланта. Жаннадежда наша, через два или три года вы гордиться будете, что преломили с ним мясной пирог! Его комические оперы уже сейчас замечательны. Лучшие умы наши от него в восхищениисам господин Княжнин!
Санька посмотрел на юношу с удивлениемнадо же, не солгал, и впрямь сочинитель. Про Княжнина он зналкто ж, будучи служителем Мельпомены, не слыхал сего имени? Его прозвали «российский Расин» и за талант прощали многоесама государыня, когда он растратил шесть тысяч рублей казенных денег, сумму для Румянцева немыслимую, и определением военного суда был приговорен к разжалованию, помиловала его и вернула ему капитанский чин. Легкий и красивый стих Княжнина ей нравился чрезвычайносама она писала комедии прозой и честно сознавалась, что не создана для поэзии.
Санька сел на стул и отвернулсяему было неловко за свою дрожь, хоть ее со стороны и не видно.
Соберитесь с духом, господин Румянцев, сказал Келлер, самолично разливая по чашкам напиток. Чтобы некая особа могла вам помочь, ей следует собрать сведения.
Отчего эта особа вздумала мне помогать? спросил Санька, вдруг забеспокоившись. Таинственный благодетель мог оказаться богатой знатной старухой, которой ничего не стоит вырвать из лап управы благочиния двадцатилетнего молодого человека, а потом приставить к своему ложучитать французские шаловливые сказочки на сон грядущий. В этом деле, увы, сама государыня давала примери многие дамы в годах решили, что им все дозволено.
Оттого, что тут совпадение интересов, объяснил Келлер. Сия особа не менее, чем вы, желает найти убийцу Глафиры Степановой. Как подняли телонам известно. Про вашу маску с инициалами, найденную у тела, тоже известно. Как она туда попала?
После представления я очень спешил прочь из театра, я сам не помню, как сорвал ее и бросил, честно сказал Санька.
Жан меж тем подвинул к себе большую тарелку с пирогами и принялся их не есть, но пожирать со скоростью человека, мало смыслящего в кулинарных тонкостях и видящего смысл еды в том, чтобы поскорее добиться блаженной наполненности брюха.
Бросил казенное имущество? Не сдал костюмерам? Как же так?
Не знаю.
На самом деле он уже начал понимать, как это произошло. Он спешил и опомнился только у дома Глафиры, в шубе поверх театрального костюма. А маска обременительна, и его безмерно раздражало все, что крало у него хоть мгновение
Сорвали и бросили, не уронили?
Наверно я очень спешил
Куда же вы спешили? Господин Румянцев, мы оба, и Жан, и я, вам лишь добра желаеми хотим получить полную картину всего, что было в тот вечер, сказал Келлер. Может быть, вы не понимаете, в каком положении оказались?
Понимаю, тут Санька вспомнил Федьку, которая обещала как-то помочь. И немного пожалел, что позволил юноше привезти себя в этот дом. Ведь придется говорить о Глафире и ее любовнике, а это нестерпимо. Федька хоть не задавала вопросов.
Видимо, он молчал слишком долго.
Тогда говорите! Дайте возможность людям, которые к вам благосклонны, спасти вас! крикнул Келлер. Господи, ведь говорил мне Жан, что от береговой стражи толку не добьешься!
Андрей Михайлович! Среди них есть и выпивохи, и просто дураки, но господин Румянцев не выпивоха и не дурак! Я это ясно вижу! И к тому же в береговой страже служит по крайней мере один приличный человек, которого все мы знаем
Вот вам философская тема для нашего журнала, Жан: о том, как добродетель своим простодушием более вреда причиняет, чем самое злокозненное зло, сказал, успокаиваясь, Келлер. Распишите ее поехиднее.
Сия тема скорее для «Лекарства», возразил Жан. Туманский любит милые парадоксы. Я третьего дня видел гранки, там целый трактат о нескромности в любви. И так все вывернуто наизнанку, что дамам, оказывается, нескромность любовника милее оных достоинств!
Тут Санька, несмотря на скорбь и озноб, навострил ухо. Сам он как раз был любовником, вынужденным охранять репутацию дамы, и тема трактата показалась ему полезной. Но Келлер, видимо, уже мало интересовался такими причудами.
Ты гранки, надеюсь, прихватил? спросил он. Сейчас не до того, а потом как-нибудь, на досуге
Я буду сегодня в типографии у Туманского, сказал Жан. А сейчас мне пора на службу. И тоеле выпросился, с утра-то
Ступай с богом, Жанно.
Господин Румянцев, я вечером, коли не в театре, так тут буду, пообещал юноша.
Ты сразу во флигель заходи, господину Румянцеву там комнату отведут, ту, угловую.
Да там к крыльцу не подойтиснегу по пояс.
Я велю расчистить дорожку.
Когда Жан ушел, Келлер помолчал немного и опять взялся пытать Саньку. Тот уже и сам понимал, что лучше бы рассказать правду. Пока излагал событияозноб куда-то подевался.
Диковинно. Стало быть, посредник между бедной Глафирой и ее любовникомкто-то из береговой стражи? удивился Келлер. Это новость! Теперь кое-что становится понятным.
Что?
Каким образом она с ним сговаривалась. Ведь к ней домой писем не носили, это я знаю точно. И кто же это может быть? Придется вам, сударь, взяться за перо и составить список товарищей ваших.
Не всех, возразил Санька. Тот человек был в костюме и в маске адского призрака. А нас, призраков, которые уводят Альцесту, всего шестеро, со мной вместе. Это был не явыходит, пятеро.
Это уже лучше. Так кто эти люди?