Вернувшись к хозяйскому подворью, Иван Кузьмич соскочил с лошади и велел Бармасову принести ему вечером отчет по податям с задолжавших сел. Сам же, довольный тем, что все объехал и все увидел, с чувством исполненного долга, неспешно прошествовал дальше.
Возле птичника на подворье копошились в песке вышедшие погулять куры и утки. Воробьи тут как тут: шмыгали возле мисок, стремительно и весело взлетали, громко чирикая, стремятся поскорей стащить из-под зазевавшейся птицы хотя бы малое зернышко. Из раскрытых дверей хлева до слуха фабриканта донеслось сердитое мычание быков и коров, желающих тоже погреться на солнышке.
Ухтомцев миновал дедов дом и еще издали заприметил стоящую возле входа в хозяйский дом высокую и тощую фигуру француженки. Та прикрыла глаза и блаженно грелась на солнышке, накинув на плечи старый заячий тулупчик.
Лукаво усмехнувшись, Ухтомцев подкрался к ней сзади и гаркнул прямо в ухо:
Ты что окопалась.?
От неожиданного окрика француженка ойкнула и схватилась за сердце. Рассерженно повернулась к хозяину и залопотала что-то непонятное по-французски.
Чего кудахчешь, глупая баба? Все равно ни черта не смыслю, что ты там бормочешь. Ишь, как сыплет., частит как горох, ухмыльнулся фабрикант и похлопал рассерженную гувернантку по плечу. Затем резво взбежал по ступеням.
Дверь за ним уже захлопнулась, но вслед продолжали нестись оскорбленные вопли.
«Вот же забористая эта французская Маруся. А по виду не скажешь. Понять бы ещё, что лопочет Сейчас наверно, к Ольге помчится жаловаться Ну, и пускай. Шутка ли? Пройти мимо такого смешного и драного тулупа. Ха-ха»! подумал Иван про себя и беззлобно усмехнулся.
В душе-то он понимал, что поступает нехорошо. Однако же не видел в этом вины и относился к своим действиям легкомысленно. Когда ему приходилось и самому по молодости стоять за торговым прилавком и обслуживать покупателей, уже тогда любил он съехидничать или беззлобно подшутить над зазевавшимся сонным приказчиком, тихонько подкрасться и гаркнуть над ухом. Подобное шутовство не порицалось в торговой среде, а наоборот, приветствовалось, добавляя веселья и смеха в рутинную и тяжелую работу за прилавком. И хотя, подобное скоморошничание в глазах жены, вышедшей из дворянской среды, представлялось особенной дуростью, которую нужно изжить, Иван не прекращал подшучивать и скоморошничать при случае. И эта въевшаяся в него привычка была такой же особенностью его яркой и самобытной натуры.
Иван Кузьмич направился в спальню, где находилась жена.
5
Ольга Андреевна стояла у залитого солнечным светом окна. Подняв руки, она скручивала свою русую косу на голове в какой-то немыслимо замысловатый и тугой узел и глядела через окно на двор.
От центральной усадьбы хозяйское подворье и находившиеся там постройки отделялись широкой дорожкой, мощенной красным кирпичом. Вдоль дорожки тянулись аккуратно постриженные кусты диких роз, которым в эту пору еще не пришел черед цвести. Они создавали подобие невысокой естественной изгороди. За кустами, на расстоянии нескольких аршин, возвышались аккуратные беленные известью задники сараев, навесов и амбарови тот самый старый купеческий дом, с которого когда-то всё и началось: освоение владимирской земли и строительство кирпичного завода.
Дедов дом именовался домочадцами флигелем. Он имел в себе множество комнат, подсобных мастерских и кладовых, которые использовались под разные хозяйственные нужды. На втором этаже флигеля располагались жилые комнаты для Бармасова и еще двух приказчиков, уезжавших отсюда с торговыми поручениями в Москву и обратно. Приказчики были местными жителями, и почти постоянно проводили время в дороге, во флигеле жили только, когда останавливались с дальней дороги. В нескольких верстах отсюда, в деревне они имели на своем попечении крестьянские дворы и многочисленные семейства.
Под старым флигелем находился вместительный подвал с холодными кладовыми комнатами, в которых хранились всевозможные съестные припасы.
В торце старого флигеля, через узкую каменную дорожку, упиравшуюся в невысокую ограду за ним, стоял еще один небольшой каменный флигель, который служил кухней. За этими зданиями, находились шумный птичий двор и любимая домочадцами баня. А еще поодаль, за этими зданиями и парком, разбитым полукруг дома, располагались конюшня, псарня и хлев, с живущей в нем немногочисленной скотиной. Также здесь находилась и контора управляющего. А сам большой скотный двор находился на дальней заимке, в нескольких верстах от главного подворья.
Я вижу, ты уже встала. Как спалось, радость моя? проговорил Иван Кузьмич, по-хозяйски любуясь, свежей прелестью своей жены.
Он подошел к ней и пощекотал ей пальцем по мягкой атласной шейке. От него пахло свежестью ясного утра и запахами весенних парных полей. Постояв около жены, он отошел и сел на зеленый, обитый бархатом диван. Сладко зевнул и вытянул на паркет свои длинные ноги в грязных сапогах, облепленных рыжей глиной.
День-то сегодня, до чего хорош, благость и тишина! Весна проговорил он расслабленно, невольно любуясь очертаниями её женственной и статной фигуры.
Ольга стояла перед ним вся облитая лучами солнечного света, пронизывающего спальню, необыкновенно волнующая и красивая. Глаза ее загадочно блестели, нежные полные губы улыбались.
«Хороша! До чего же ты хороша, душа моя!» улыбаясь, думал Иван и с удовольствием глядел на жену. Глаза его заблестели, а губы непроизвольно раздвинулись в хищной и плотоядной улыбке.
Всей душой чувствовал Иван пьянящую полноту и радость жизни, которая появлялась в его душе всякий раз, когда он по-хозяйски взглядывал на свою жену, или любовницу, как на принадлежащую ему собственность: или же окидывал взглядом вокруг себя пробуждающуюся к новой жизни сельскую природу.
Он точно знал, что в Москве, в торговой и шумной людской сутолоке никогда не испытает такого прекрасного, пьянящего и свободного чувства, какое испытывает только здесь, в деревне. И даже близость жены, детей, их семейное благополучие не сделает его таким счастливым, живи он все время в Москве. Там в его суетливой торговой жизни, за частоколом вылезающих на него из всех углов разных и важных дел, никогда не приходил он в состояние такой безмятежной и спокойной отрешенности, которая случалась с ним только здесь, в деревенском имении.
В Москве Иван почти никогда не замечал пробуждения природы. Лишь, иногда, стоя в церкви на службе, и после, слушая гулкие переливы колокольных звонниц, или же сидя в экипаже и направляясь куда-нибудь по своим срочным делам, он поднимал голову вверх, и неожиданно замечал, что над нимослепительно светит солнце, ярко синеет московское небо и величественно плывут вдали позолоченные церковные купола. Но это было другое солнце и другое небо. Не его, не Иваново.
Но здесьв деревне для него, все было по-другому! По-другому, Ивановы глаза смотрели на окружающий мир. По-другому, свободно и вольно дышала грудь, и успокоено билось сердце. Другими, простыми и понятными мыслями наполнялась здесь, в деревне его душа и голова. Простыми и незыблемыми казались здесь многие жизненные истины, которые принято называть философскими.
У себя в деревне Ухтомцев особенно был хозяин. И только здесь появлялось у него в душе чувство особенно радостного удовлетворения, когда год выходил урожайный. Земля давала ему это чувство удовлетворения, земля воспитывала в нем чувство красоты: единение природы и человеческого труда более всего были близки Ивану.
Однако он не слишком задумывался над простым и естественным вопросом: почему же ему в деревне так легко дышится и вольнее, кажется? И почему, его сердце так и льнет к земле. Он просто наслаждался размеренной деревенской жизнью и дышал полной грудью. Никогда не сравнивая эти две составляющие своей жизни, в шумной сутолоке Москвы и в деревне, он продолжал просто жить в неутомимом и бесконечном круговороте своих коммерческих и торговых дел. Однако, он хорошо знал, что когда в его голове крутится назойливый рой цифр и деловых вопросов, то ему уже точно не до поэтики.
Сегодня успели объехать все пашни и выгоны. Представляешь, видели зайца. Пострел убежал прямо в лес. Эх, жаль, Кудлатку не взял, а то погоняла бы, с сожалением выдохнул Иван. Он был заядлым и страстным охотником, а Кудлаткалюбимой гончей, которая неизменно сопровождала его на охоте.