Да, я, киваю и хвалю себя за то, что при слове полиция у меня сработал условный рефлекс и я взяла с собой паспорт.
Вы согласны дать показания по озвученному делу?
Я киваю и замечаю, что неосознанно скрестила руки на груди. Когда-то Дима вывез, что, мол, люди так делают всегда, когда им не комфортно, и что этомой любимый жест. Я начала возражать, помнится, но после этого реальнобудто ловила себя с поличным. Даскрестила руки на груди. Дачувствую себя не уютно. А как еще можно чувствовать себя в компании трех напрягающих меня мужчин?
С сержанта хоть спрос маленький, он в моих интересах меня напрягает.
А эти двое
Нет, мило, конечно, что они зашли, но Мне бы хватило пары предложения в Вайбере. От обоих.
Анжела Леонидовна, не могли бы вы как можно точнее обозначить время инцидента?
Когда я оказалась запертой в деннике? Могу, конечно. Без десяти час.
Такая точность, сержантик придирчиво щурится, вы смотрели на время?
Меня ждали на обеде, я торопилась, бесцветно откликаюсь я.
Это не тот ответ, который я хотела бы давать при Тимирязеве.
Я не хочу, чтобы он знал, что я хотела к нему прийти. Много чести.
Он уже сделал свой выбор, вот пусть и тащится к этой своей Которую он в себя всосать пытался.
И все же он слышит.
И я гребаным периферийным зрением вижу, как именно после этого ответа его пальцы, стиснутые на предплечье, два раза по нему постукивают.
Эх!
Ну что ж, пусть хоть как-то поставит галочку в моей строчке и проваливает.
Он мне только босс. И ничего больше.
На остальные вопросы я отвечаю сухо, как можно короче, побыстрее, отчаянно желая как можно меньше личного выложить сейчас наружу. Увы, это сложно.
Кто может желать вам вреда? последний вопрос сержанта заставляет меня зависнуть.
Речь ведь о сильной неприязни, да?
Сержант кивает, только усложняя мне задачу.
Я не самая приятная личность, да и призвание у меня такоебыть занозой в чужих задницах. Но рабочие мелкие склоки не тянут на такое.
Тут я человека должна прям до трясучки бесить.
Возможносгодилась бы Юля, если бы она знала о моей ночи с Ольшанским и о том, что именно ему принадлежит пятьдесят процентов генного фонда моего ребенка. Но для Ника это воспоминаниетабу, если он во сне не разговариваето своей измене он не проговорился.
А за то лишь, что конь мой её не призналтак не факт, что она вообще знает, что это был мой конь.
Может, это просто был тупой челлендж не самых умных подростков? Затаиться в конюшне и для зашкаливающей крутизны кого-нибудь где-нибудь запереть, как в школьном туалете?
На ум приходит Вяземский. В принципе, он испытывает ко мне достаточно сильную неприязнь, чтобы подкупить кого-нибудь для такого вот фортеля.
Или та девица Артема
Наша с ней стычка на ипподроме вполне себе тянет на повод для неприязни. Она неровно дышит к Тимирязеву, а он отдал предпочтение мне на тот момент.
Но она точно была с ним, в ресторане, да и говорить о ней в присутствии самого Артема я не хочу. Нафиг мне не нужны все эти моя девушка не такая. И так тошно.
Не могу ответить так сразу, покачиваю головой, чтобы подвести точку в разговоре сейчас, может, оставите мне ваши контакты, я вам перезвоню.
Обязательно, сержант вручает мне визитку, я тоже позвоню вам, если у нас появятся дополнительные вопросы.
Да что угодно, лишь бы не отвечать на вопросы в компании лишних да еще и настолько неподходящих ушей.
Выздоравливайте, на прощанье желает мне сержант и бодрым шагом направляется к металлическим дверям выхода из отделения.
Что ж, человек, который меньше всего меня напрягал, покинул поле зрения.
Остались еще двое.
Ох, я бы тому сержантику еще и приплатила, если б он этих двоих с собой забрал!
Так, как бы их понежнее послать? Вот так чтобы вняли и оставили меня в покое?
Нет, в самом деле.
С чего они вообще решили, что могут взять и припереться по мою душу? Одинбывший друг, решивший, что мои чувства для негокакая-то плохая шутка, второймои недоотношения, выбравшие другую женщину для своих хотелок.
Пока я облекаю свои матерные мысли в цивильную формулировку, Артем разворачивается от окна вполоборота, и я даже вздрагиваю, узрев на правой стороне его челюсти внушительную ссадину.
Это еще что за?
С лошади упал?
Пассия норовистая оказалась?
Может быть, ты свалишь уже наконец? резко роняет он, и я сначала удивляюсь, с чего бы такое хамствоя вроде на больничном, а не на Гавайях с чемоданчиком уставного капитала клуба. А потом понимаю, обращались не ко мне.
А может быть, свалите вы, Артем Валерьевич? прохладно, но с весьма ощутимым вызовом интересуется Ник.
Так, что происходит? я стаскиваю с носа очки, просто потому что наблюдать этот цирк в подробностях у меня нет никакого желания. Смею напомнить, выв больнице. И вот это все Вы ради этого сюда приехали? Так я не заказывала петушиные бои, вы точно ошиблись адресом.
И ведь ни один из двух взрослых, мать его, зрелых поганцев, не желает мне отвечать. Таращатся друг на друга, будто пытаются испепелить взглядом на месте.
Нет, определенно я лишняя в этом страстном любовном дуэте.
Что ж, была рада вас видеть, на пределе терпения подвожу черту я, пойду посплю, пожалуй.
Еще до того, как я успеваю развернуться обратно, в свой коридорчик, происходит сразу две вещи.
Ник плавным движением поднимается на ноги и тяжелая ладонь Тимирязева падает на мое плечо, заставляя остановиться.
Я с трудом удерживаю себя на местена самом деле мне хочется шарахнуться от него, как от прокаженного. Его касания жгут. Как жгут неисполнившиеся мечты, нереализованные надежды
Я дура, да, я помню. Всегда ей была.
Пытаюсь снять его руку с моего плечаа он ловит меня за ладонь и стискивает её, и вырвать руку из его хватки, не распрощавшись с парой пальцев, кажется нереальным.
Нам надо поговорить.
Она не хочет, тихо произносит Ник.
И это почему-то бесит меня еще сильнее, чем все остальное. Какого черта он опять на себя берет?
Я за себя сама отвечу, Николай Андреевич, сквозь зубы цежу я, впиваясь в серые глаза Ольшанского с острой злостью, без суфлеров.
Хорошо, ответь сама, Ник говорит будто на пределе терпения, я надеюсь, что он тебя услышит.
Нет, определенно надо было слать их матом.
Вопрос лишь только в том, что любое слово в моей голове проходит цензурирование, особенно когда речь идет об общении с коллегами по работе.
А эти двоемои коллеги.
Ужасно, но факт.
Я хочу поговорить с Артемом Валерьевичем наедине, холодно улыбаюсь я.
Этого ответа Ник, кажется, не ожидает. Лишь жестче стискивает зубыо, я знаю этот жест, когда Ольшанский бесится от чужого упрямства, но вместо того, чтобы продолжить спор, Ник наклоняется и вытаскивает из-под кресла спортивную сумку. И как я раньше её не заметила?
Видимо, просто было не до того?
Какая у тебя палата? звучит сухой вопрос.
Двести семнадцатая, отвечаю я на автомате, скорее от удивления, а потом спохватываюсь, тебе вообще зачем? Тебя не пустят!
Да ну? Ник ядовито изгибает бровь. Ну тогда пускай медсестрички сами тащат два кило твоей одежды, косметичку, три литра минералки и три кило фруктов. Потому что тебе я это нести не позволю. Не после того, как ты на моих глазах со скамейки встать не могла.
Такого яростного отпора я не ожидала. И слова возражений как-то заканчиваются, что вполне устраивает Ника, сверкнувшего глазами и двинувшего по коридору.
Я слышу, как он добирается до стола дежурной медсестры, как на три тона ниже любезно просит у неё разрешения пройти в палату.
И ведь
И ведь его пропускают!
А я так надеялась на вселенскую женскую солидарность!
Ну вот мы и одни, Снегурочка, хрипло выдыхает Тимирязев за моим плечом, требуя внимания, и ты можешь залепить мне столько пощечин, сколько твоей душе угодно.
Ох, дьявол!
Я понимаю, насколько я поспешила, сорвавшись на Ника.
Потому что вот это вот все
Я совсем не готова к этому.
Я только вчера приземлила носом в грязь свою увлекшуюся этим мужчиной дурочку. И сейчас я так отчетливо понимаю, что она от этого падения переломала себе все кости