Ньетэ...позвал я.
Мышцы расслабились; длинный хвост, постучав по простыням, улегся вдоль живота, только кончик его еще вздымался и трепетал. Я пошевелил пальцами и издал негромкое, идущее из глубины гортани ворчание. Тут Ньетэ повалилась на бок, и словно откуда-то из-под нее донесся хриплый рык. Я подождал еще немного, памятуя о молниеносных рефлексах кошачьих. Потом, очень медленно, опустил руку. Чувствуя ее приближение, Ньетэ в сладострастной неге приоткрыла пасть. Она подвинулась, подставляя бок, подобно коже питона испещренный черными точками.
Девочка...
Мои пальцы коснулись загривка Ньетэ, и по ее туловищу пробежала судорога удовольствия. Прикусив кончик языка, она зажмурилась. Все, она моя. Я начал по-хозяйски трепать ее, сначала в крестце, потом в холке. Она вытянула все четыре лапы и испустила счастливый вздох. Когда я заговаривал с нею, веки ее, окаймленные рыжей полоской, которая, словно начертанная косметическим карандашом, уходила к вискам, с усилием приподнимались, налитые негой, и приоткрывали золотистую, как ликер, радужную оболочку. Под пушистым бедром я щупал влажную и мягкую, подернутую жирком плоть живота, такую нежную вокруг сосков. Потом я кулаком два-три раза легонько боднул ее в голову и поднялся. Ньетэ разочарованно открыла глаза, зевнула, облизала себе нос. Я почесал ее еще, за ушами.
Так, понятно,сказал я.Ничего страшного.
Мириам и ее служанка не могли опомниться от изумления.
Интересно, как же вы смогли...начала Мириам.С ее-то характером... Ронга, пойди приготовь кофе, господин Рошель, надеюсь, не откажется выпить чашечку.
Признаюсь, я был весьма горд собой. Я снял с себя теплую курткуестественным движением, уверенный, что могу себе это позволить. Я испытал странное ощущениебудто стал хозяиноми не удивился, когда Мириам предложила мне сигарету. Более того: я, человек некурящий, в то утро курил с удовольствием.
Как вы ее кормите?спросил я. Мясом, три раза в день?
Да. Так мне посоветовал Филипп.
Доктор Виаль, возможно, неплохой врач, но в животных он ничего не смыслит.
И мы рассмеялись как два заговорщика. Я хочу обратить ваше внимание на то, что было еще под спудом, но уверенно заявляло о себе. Как Ньетэ покорилась мне в некоем подобии дикого любовного порыва, так и Мириам уже принадлежала мне. Она позабыла о том, что она едва одета, не причесана и не накрашена. Мы по-свойски болтали в спальне, где повсюду была разбросана женская одежда, и чувствовали себя так непринужденно, как если бы много лет прожили вместе. Все мыживотное, женщина и яутопали в этой атмосфере приязни, мы касались друг друга взглядами, и в центре покоились мои руки, пахнувшие хищником и любовью. Внизу, в кухне, гудела кофемолка. Мне хотелось остаться подольшетак приятно обволакивала меня нега.
И я, словно во сне, слышал собственные слова:
Ей нужны овощи, растертые с мясным соком... в общем, мешанка. Вы не согласны со мной?
Ну что вы. Просто мне забавно это слышать. Супчик для Ньетэ!
Чтобы не расхохотаться, она зажала рот своими удлиненными ладонями. Пальцы были свободны от колец.
Ты слышала, Ньетэ?продолжала она.Ты будешь умницей? Будешь слушаться меня, как слушалась месье?.. Но вы еще придете, не так ли?
В уголках глаз у нее были тонкие морщинки, и, когда она не улыбалась, обрамлявшие лицо крашеные белокурые волосы придавали ему выражение печали.
Конечно, приеду...
Там бы я ее мигом вылечила,сказала Мириам.Туземцам известны потрясающие снадобья... ну да, уверяю вас.
Крестьянам болот тоже. Пока мы ограничимся классическим лечением. Все необходимое у меня в машине.
Под видимой банальностью реплик по-прежнему таился ток воодушевления, взаимного интереса.
Кофе готов,прокричала Ронга.
Давайте спустимся,предложила Мириам.
Знаете, поначалу я испытал потрясение,признался я.Доктор Виаль не упомянул мне о вашей служанке. Так что, когда она открыла мне дверь...
Вы решили, что это я!
Мириам расхохоталась, потом достала платочек и вытерла глаза.
Какая прелесть, Господи... Но учтите, я настоящая африканка. Я родилась в Маюмбе и бегло изъясняюсь на диалектах Камеруна.
Мы были на пороге. Мириам удержала меня за запястье.
Ронгадочь вождя,негромко проговорила она.Так что не обманывайтесь: из нас двоих истинная негритянкаэто, несомненно, я. Вы бывали в Африке?
Никогда.
Жаль! Как там дышится!
Мы спустились на первый этаж, и Мириам ввела меня в комнату, которую она назвала гостиной. Огромное помещение, где царил беспорядок, который поначалу меня смутил. Повсюду стояли полотна: на стульях, на столах, вдоль стен. Пол был заляпан пятнами краски. Там и сям валялись палитры. Меж двух окон высился мольберт. На нем был прикреплен набросок портрета негритянки: крупный чувственный рот, тяжелые налитые груди; портрет был пронизан светом.
Это Ронга,упредила мой вопрос Мириам.Она мне позирует. Разумеется, сходства я не добиваюсь. Просто когда я ее рисую, то вспоминаю... Переношусь мыслями туда.
Она смежила веки и на какой-то миг стала похожа на своего гепарда. Я не отрывал от нее взгляда.
Садитесь,предложила Мириам.
Обнаружив, что все стулья загромождены, она просто-напросто смахнула с одного из них картины, потом разгребла на столе и позвала Ронгу.
В живописи я не силен,произнес я,но, как мне кажется, у вас прекрасные способности.
Я принялся рыться в полотнах. Мириам следовала за мной с чашкой в руке, дуя на чересчур горячий кофе. Я видел тамошние деревья, тамошние цветы, тамошний океанвсе это было изображено густыми, сочными красками с преобладанием разнообразных оттенков охры.
Вам нравится?
Я утвердительно кивнул, хотя, по правде говоря, еще толком не разобрался, нравится мне это или нет. Я слишком привык к неприхотливой гамме моих родных пейзажей: трава и глина. И однако, буйство красок на этих полотнах пробуждало во мне жажду солнца и тепла.
Если бы я осмелился...
Так осмельтесь!
Я бы попросил вас подарить мне какую-нибудь из этих картин.
Выбирайте... какую захочется.
Я не узнавал себя, да и ответ Мириам показался мне чересчур поспешным, в нем прозвучала слишком явная готовность. Пойманный на слове, я никак не мог решиться. Наконец я приметил картину поменьше, в рамке из простого черного багета.
Вон ту.
Представьте себе холм, разрезанный по вертикали, как пирог. Вверху, на самом обрыве,несколько ярко-зеленых деревьев; затем бурая линия земли и, наконец, почти красный отвес скалы. В самом низуржавые рельсы, перевернутые вагонетки, металлический хлам. Карьер. Все это вырисовано наскоро, несколько небрежно, что придает полотну неповторимый блеск вдохновения. Держа картину перед собой на вытянутых руках, я обернулся. Из комнаты едва ли не на цыпочках выходила Ронга. Что до Мириам, то она поставила чашку и теперь задумчиво потирала ладони. Она уже не улыбалась.
Нет,произнесла она негромко.Только не эту.
Кровь прихлынула к моим щекам. Я почувствовал себя униженным. У меня едва не вырвалось, что я готов заплатить. Мириам деликатно забрала у меня картину и прислонила ее лицевой стороной к стене.
Мне давно следовало ее уничтожить,объяснила она.Она будит слишком неприятные воспоминания... Вот, держите... Эта гораздо лучше. Мой французский период. Надеюсь, она из удачных.
То был автопортрет. Она сидела в шезлонге, слегка запрокинув голову, выронив на колени книгу. Солнце, пробиваясь сквозь невидимую листву, играло на ней медными бликами. Я растерялся. Этой картине в моем доме явно не место. Тем не менее я поблагодарил Мириам и, дабы скрыть замешательство, напомнил ей, что я тороплюсь: меня ждет трудный день. Я допил кофе. Мы поговорили еще немного о моем ремесле, о его сложностях. Мириам проводила меня до машины, и там я вручил ей лекарства для Ньетэ. Она так небрежно сунула их в карман халата, что я счел нелишним еще раз предостеречь ее: недомоганием гепарда не стоит пренебрегать.
Ну, раз теперь есть вы...протянула она.
Да, но есть и Гуа!
Мы пожали друг другу руки, и я пустился в обратный путь. Гуа! Разумеется, я не мог про него забыть и ехал как только мог быстро: счет шел уже на минуты. Если мне придется остаться на острове, все мои клиенты начнут трезвонить мне домойнам уже две недели как установили телефон,и Элиана не на шутку переполошится. По мере удаления от Мириам я в некотором роде вновь обретал самого себя. Нет, я не хочу сказать, что я себя осуждал. Но обычно я с собой не церемонюсьсвойство, как мне кажется, всех робких людей. Разумеется, мне не в чем было себя упрекнуть. По крайней мере, пока. И тем не менее я не мог отрицать, что Мириам сильно на меня подействовала. По ее милости во мне пробудился другой человек: чуждый мне и неприятный. Я скосил глаза на портрет Мириам, лежавший на сиденье. Что делать с этой картиной? Мириам в моем доме. Нет. Это представлялось мне невозможным.