А этот господин,начал я,я имею в виду директора галереион не мог бы сам за ними приехать?
Нет! Мне бы совсем не хотелось, чтобы он видел мои ранние картины.
Ну так найми машину!
Может, ты и прав. В любом случае какая-то машина у нас будет. Я посмотрела график приливов. В следующее воскресенье отлив будет в девять вечера. Это самое подходящее для нас время. Мы уедем тайноэто совсем не в моем стиле, но мне кажется, что тебе будет спокойнее проехать по Бовуару ночью. Так ведь?
Я буду ждать тебя у ворот своего дома с дорожной сумкой на обочине, как положено путешествующему автостопом,горько сказал я.
Ничего подобного! Я надеюсь, ты будешь настолько любезен, что приедешь заранее и поможешь мне погрузить багаж в машину. Ведь я буду одна. И к тому же мне кажется, что будет лучше, если мы уедем прямо отсюда вдвоем. Это будет хорошее предзнаменование. Ты же знаешь, как я суеверна.
Каждой фразой Мириам все крепче опутывала меня, словно сетями. Мне бы следовало отбиваться, всеми силами рвать невидимую паутину. Но нет! Я колебался. Терял понапрасну время. Подбирал контрдоводы, как будто логикой можно выиграть дуэль! Но я был вынужден признать, что план Мириам почти безупречен. Единственным моим решительным возражением, которое сейчас я и не хотел обнародовать, была Элиана! Но Мириам видела меня насквозь.
Скажи мне, что все-таки происходит с твоей женой?
Ничего,ответил я вставая.Ты требуешь от меня слишком многого!
Франсуа, прошу тебя, выслушай меня внимательно... Отступать уже поздно. Будь ты врачом, я бы поняла, что ты должен остаться при ней. Но ведь не ты ее лечишь. И не твое присутствие! Она же не одна! У вас есть служанка. У нее есть деньги. Так в чем же дело? Когда ты будешь далеко, у нее, я уверена, все наладится. И нисколько не сомневаюсь, что она скоро выздоровеет.
Что ты имеешь в виду?
Ты прекрасно понимаешь что. Она тоже станет совершенно свободной. Может быть, вернется в Эльзас и устроит жизнь по своему вкусу.
Ты в этом уверена?
Мириам нежно улыбнулась и, подойдя, положила голову мне на плечо.
Ты не перестаешь меня удивлять, милый. Ты как будто не жил никогда. Конечно, уверена... потому что знаю женщин.
Она сделала шаг по направлению к лестнице, к спальне, но я устоял.
Нет?прошептала она.Неужели нет? Ты уже уезжаешь? Ну так поцелуй меня, Франсуа, любовь моя...
Ее губы принудили приоткрыться мои. Руки ее сомкнулись у меня на бедрах. Я попался в ловушку. Ее язык искал моего, горячее дыхание обжигало. Я невольно представил себе пчелу, впившуюся в цветок, и грубо отстранил ее. Мириам по-прежнему улыбалась.
Ты приедешь в воскресенье? Я буду ждать тебя с половины девятого... До скорого, Франсуа, любимый... И не волнуйся так из-за своей жены... Все уладится...
Она подтянула узел на моем галстуке, потом, поцеловав кончик своего указательного пальца, приложила его к моим губам.
Поезжай быстрее, сейчас тебе совсем не время тонуть...
Я вышел не оглянувшись. Я знал, что она смотрит мне вслед. Наверняка обойдет вокруг дома, чтобы посмотреть, как я уеду. Я яростно рванул машину с места. Ну что ж, тем хуже для Ронги. Я с удовольствием простился бы с ней, пожелал бы ей удачи. А теперь? Приеду ли я к Мириам? Я приехал выведать ее намерения. И попался. Торг оказался таким, каким я его и предвидел: мой отъезд против жизни Элианы. И этот договор мы молчаливо подписали. Мириам будет меня ждать. Билеты на самолет у нее, разумеется, в кармане...
Начиная с этого утра каждая минута будет приближать меня к катастрофе. Да, к катастрофе, потому что я не желал уезжать. Бесспорно, жизнь Элианы драгоценна, ну а моя? Она что, совсем уже ничего не стоит?
Гуа я пересекал с зажженными фарами. Справа и слева чернело море. Темными пятнами проносились буйки, и иногда вдали белое крыло чайки задевало край ночи. Где счастливые зори поры расцвета моей любви? Теперь я крадусь из одного дома в другой в густых потемках. Я сделался боязлив, мысли мои болезненно двоились. Чтобы не шуметь, я остановил машину на дороге и вошел через заднюю калитку. Прошел через сад и открыл дверцу гаража. Я повторял путь Элианы, когда она возвращалась из города на велосипеде. Прибежал молчаливый Том и уткнулся мне в ладонь мокрым носом. Теперь ему нечего бояться Ньетэ. Я щелкнул зажигалкой и поднял ее над головой: люк закрыт. Я отогнал Тома и на цыпочках поднялся на второй этаж. Элиана спала. Я опасался, что, раздеваясь, разбужу ее, и отправился ночевать в кабинет. Я лег и без обиняков задал себе вопрос: соглашусь ли я уехать? Если я уеду, Элиана не простит меня никогда, это я знал твердо. Она цельная натура, никогда не кривит душой. И всегда выбирает либо все, либо ничего. И даже если впоследствии я порву с Мириам, то все равно не дождусь дня, когда мог бы переступить порог этого дома: я стану Элиане чужим. Я могу спасти ей жизнь и навсегда потерять ее любовь. А объяснять ей коварные ловушки Мириам бесполезно, это я тоже знал заранее. И с другой стороны, как может не понимать Мириам, что своим напором она не привлекает меня к себе, а отталкивает? Как может не чувствовать, что я стал ее тайным врагом? Короче: остаться? Невозможно! Уехать? Тоже невозможно!
Избавлю вас от всевозможных романтических фантазий, при помощи которых я надеялся выйти из положения: я играл в эти игры только из добросовестности, желая убедиться, что испробовал все. Решение пришло само собой: я провинился перед Элианой и должен расплатиться за свою ошибку. Я оставлю ей покаянное письмо с признанием во всех своих грехах и уеду с Мириам. Через несколько недель или месяцев я расстанусь с Мириам. Останусь один, потеряв все на свете. По сути, мне оставалось только смириться со своим несчастьем. Но этого-то я и не мог! Против этого восставало все мое существо. Если уж быть совсем откровенным, я понимал, что больше всего на свете не хочу никаких перемен. Я напоминал себе бычка, которого гонят палкой к вагону, а он с налившимися кровью глазами, уперевшись до дрожи в ногах, не двигается с места. Но к утру я смирился с переменой. И когда на рассвете на ватных ногах я подошел к окну и распахнул его, то на раскинувшиеся луга взирал совершенно равнодушно: я уже был чужаком. Я был измотан до крайности, но мне показалось, что я вышел из положения все-таки по-мужски.
Элиана проснулась. Она повернула ко мне свое лицо с выпуклым лбом и заострившимся носом.
Как рано ты встал!прошептала она.
Я взял ее руки, они были горячими.
Плохо себя чувствуешь?
Нет. Кризис миновал.
Я наклонился к ней и поцеловал ее искренне, горячо, от всего сердца. Я понимаю, что злоупотребляю вашим терпением, копаясьвпрочем, без всякого удовольствияв своих чувствах, угрызениях совести, раскаяниях. Поверьте, что и на меня это действует угнетающе. Но сказать об этой живой, настоящей нежности мне приятно: она принадлежала Элиане, такой у меня никогда не было к Мириам. Все утро я со смиренной радостью неофита занимался домашними делами. Разослал в газеты объявление о перерыве в работе и стал обдумывать письмо-исповедь, которое оставлю Элиане. Кстати, из этого письма и родилось то, что вы сейчас читаете. Занимаясь делами в доме, я время от времени поглядывал на дорогу. Вот показался утренний автобус. Из-за крутых поворотов при выезде из Гуа он ехал медленно, и я узнал силуэт сидевшей позади шофера Мириам. Она ехала в Париж. Все очень реальноее поездка, самолет, Мадагаскар. Я прекрасно знал, что все это реально, но почему-то должен был беспрестанно себе это повторять. К двенадцати пришел Малле. После десятиминутного осмотра покачал головой и сказал:
Недурно! Совсем недурно! Вы неординарный больной, госпожа Рашель! Но продолжим наш режимпитание наилегчайшее и отдых.
Потом он пришел ко мне в кабинет выкурить трубочку, что стало у нас уже привычкой.
Голубчик, я теряюсь в догадках! И, думаю, любой из моих коллег плавал бы точно так же! В конце концов это желудочное недомогание может оказаться Бог весть чем. Но пока нет рентгена, ничего сказать невозможно. Когда вы едете в Нант?
Через три дня. Ей лучше, по-вашему?
Ну разумеется, лучше.
Меня это не удивляло. Я даже мог бы гарантировать доктору, что ей будет все лучше и лучше и рентген ничего не покажет. Но предпочел сделать вид, что успокоился. Разумеется, я перестал следить за каждым глотком и каждой ложкой Элианы. Время этих предосторожностей миновало. Назавтра температура у Элианы спала, и она стала вставать. А я начал писать ей письмо. По мере того как она набиралась сил, я уточнял подробности моего отъезда. Это было странное и трагическое время. Никогда еще мы не были так близки. Впервые я подолгу оставался дома. Устроил себе что-то вроде каникул. На первый взгляд я действительно ничего не делал: ездил в Бовуар за покупками, болтал с одним, с другим, пересказывал новости Элиане. Но мысленно прощался с деревьями, полями, солнцем и тучами этого края. Над обитателями я скорее посмеивался. А вторую половину дня посвящал животным. Я пешком обошел все пастбища. Долго-долго бродил вдоль отлогих склонов. Лошади с храпом шарахались от меня. Коровы не двигались, даже когда я похлопывал их по хребту. Они жевали. Слышно было их тяжелое дыхание и хруст отщипываемой травы. Порывами налетал ветер, и трава, чем ближе к горизонту, казалась все темней. Я больше не горевал. Я стал пустым и гулким, словно раковина. Ходячим мертвецом. Сразу по возвращении домой я запирался у себя в кабинете и принимался писать. Иногда это было сладко, иногда жестоко. Но решения своего я не менял. Мне достаточно было взглянуть на Элиану, чтобы понять: я поступаю единственно правильным образом. Как только Мириам уехала из Нуармутье, Элиана выздоровела словно по мановению волшебной палочки. Она прекрасно ела, желудок ее со всем справлялся, и у нас на столе появились привычные блюда. Да, чуть не забыл: рентген ничего не показал. Мириам отстала от Элианы. Значит, я должен соблюдать наш договор. Небольшую часть своих денег я перевел в Париж. Основную же сумму Элиана найдет у меня на столе вместе с моей исповедью и прощальным письмом. Откладывал я и то, что собирался увезти. Элиана украшала цветами комнаты, гладила белье, готовила пятичасовой чай. Иногда я останавливался посреди лестницы или возле двери в сад и произносил вслух: «Нет, это невозможно!» Я не узнавал даже собственного голоса. Пятница прошла очень мирно. Почти целый день шел дождь. Я долго писал. Мне хотелось, чтобы Элиана чувствовала мою любовь, и, возможно, я пытался приготовить будущее примирение. К вечеру Элиана ушлауж и не помню, куда она собралась, но я ждал ее ухода с нетерпением. Оставшись один, я мигом отнес свои два чемодана в машину и прикрыл их старым плащом, который носил зимой. Затем написал записку с просьбой прочитать до конца все, что я написал. Оба послания я уложил в конверт. Все, приготовился. Мне даже хотелось уехать нынче же вечером. Нетерпение точило меня, как подспудный приступ лихорадки. В субботу я притворился, будто занимаюсь собачьей будкой, чтобы иметь возможность побыть в саду и понаблюдать за дорогой. Мириам непременно должна была проехать мимо ограды. Я вряд ли смог бы увидеть ееведь я не знал, какой марки машину она купила,но я уже не управлял своими желаниями. Я вкапывал столбики для конуры и, стоило раздаться рокоту мотора, поднимал голову. Поднимал даже слишком частоведь день был субботний. Но Мириам так и не увидел. И вот настало воскресеньеторжественный день, последний. Я в последний раз принес Элиане завтрак. Что бы я ни делал, я знал: я делаю это в последний раз. Изо всех сил я старался насладиться этими последними минутами, но ощущал только горечь. Я не создан жить в преходящем настроении. Мне необходима надежность, длительность, повторяемость. Стоило мне подумать, что через три-четыре дня я буду на другом конце света, как во мне просыпалась ненависть к Мириам и у моего воскресенья появлялся вкус пепла. Как сейчас помню, Элиана напекла пирожков с салом. Впрочем, я помню все мелочи. с пугающей отчетливостью. Я помню звонящие в Бовуаре колокола и снова и снова вдыхаю погребальный запах роз, которые Элиана поставила в вазы на нашем камине. Помню, что она слушала по радио «Страну улыбок». Помню, что вечером мы ели пирог с клубникой. Помню, что с наступлением сумерек я вышел выкурить трубку на дорогу. Жалобно переквакивались лягушки. Я поклялся себе, что ничего этого не забуду. Мириам, может, и способна начать свою жизнь с нуля. А моя, по-настоящему моя жизнь в этот вечер заканчивалась. Я вернулся понурив голову. В туалете горел свет. Элиана стояла перед раковиной. Она повернула ко мне побледневшее лицо.