Писсарро не мог оторваться от полотна.
Слыхал. Он учился у Томá Кутюра, когда я учился у Коро.
Сквозь полукруг зрителей пробилась женщина, нарочито осмотрела сверху донизу всю картину, после чего прикрыла рукою глаза и поспешила прочь, обмахиваясь, точно сейчас же лишится чувств.
Не понимаю, сказал Лессар. На выставке здесь сотни ню. А они держатся так, точно ни одной раньше не видели.
Писсарро покачал головой, оглаживая уже седевшую бороду (хоть ему тогда и было всего тридцать три). Он не мог отвести взгляда от картины.
Те другие богини, героини, мифы. А тут иначе. Это все и меняет.
Слишком тощая, что ли? спросил булочник, стараясь понять, отчего люди насмехаются над сценой, в которой вроде бы ничего смешного нет.
Нет, слишком настоящая, ответил Писсарро. Завидую я этому Мане работе его, отнюдь не той неловкости, что он сейчас, должно быть, переживает.
Это ему-то неловко? прозвучал у него возле уха знакомый женский голос. Не ему же пришлось голым задом сидеть целый день на траве.
* * *
А Эдуару Мане казалось, что весь Париж выстроился в очередь, чтоб только плюнуть ему в лицо.
От этой картинки весь город рассвирепеет, сказал он своему другу Шарлю Бодлеру неделей раньше. Нынче же ему хотелось поскорее отписать поэту (тот уехал в Страсбург) и выдохнуть в письме весь ужас, в коем он пребывал оттого, что над его работой смеются.
Мане исполнился тридцать один он был сыном судьи, получил недурное образование и располагал семейным состоянием. Широкоплечий, узкобедрый, светлую бородку постригал согласно последней моде. Ему нравилось бывать на людях в кафе, беседовать с друзьями об искусстве и философии, быть в центре внимания. Он был остроумец, балагур и чуточку денди. Однако сегодня ему хотелось слиться с мрамором этих стен.
Он вытащил из цилиндра масляно-желтые перчатки и сделал вид, будто сосредоточенно их натягивает, а сам шел прочь из зала, надеясь, что внимания удастся избежать. Но, огибая мраморную колонну у выхода, услышал его окликнули по имени. И он совершил ошибку глянул через плечо.
Месье Мане! Прошу вас
К художнику подошел высокий хорошо одетый молодой господин. Его сопровождал неказистый субъект с жидкой эспаньолкой и в ношеном льняном костюме, а по другую руку шел молодой крепыш с окладистой темной бородой, в прекрасном черном сюртуке. Из рукавов его выглядывали кружевные манжеты.
Прошу прощения, месье Мане, сказал высокий. Меня зовут Фредерик Базилль, а это мои друзья
Художник Моне, представился юноша с кружевными манжетами. При этом он щелкнул каблуками и чуть поклонился. Честь для меня, сударь.
Ренуар, назвался худой субъект, пожав плечами.
А вы разве не художник? спросил Мане, заметив краску на манжетах Ренуара.
Вообще-то да, но с самого начала в этом лучше не признаваться вдруг придется занимать деньги.
Мане рассмеялся:
Публика судит жестко даже без предварительного знания, месье Ренуар. Сам могу сегодня свидетельствовать.
У них за спинами какая-то женщина хихикнула, разглядывая картину Мане, а беременная девушка притворилась, что ей дурно. Ее мужу, якобы оскорбленному увиденным, пришлось героически увести ее подальше. Мане поморщился.
Это шедевр! произнес Базилль, стараясь отвлечь старшего коллегу от такой критики. Мы все так считаем. Мы все учились в студии у месье Глейрá.
Его друзья согласно кивнули.
Базилль только что провалил свои экзамены по медицине, добавил Ренуар.
Базилль свирепо глянул на него:
Ты вот зачем ему это сказал?
Чтоб он не так переживал из-за того, что люди смеются над его картиной, ответил Ренуар. Которая великолепна, хоть девушка на ней и худосочна.
Она зато настоящая, сказал Моне. В том-то и гениальность.
Мне нравятся девушки с солидными попами. И Ренуар очертил в воздухе предпочитаемую солидность поп.
Вы писали на пленэре? поинтересовался Моне. Они все в последнее время работали на природе, в студии Глейра писали только фигуры ну, или в Лувре копировали работы мастеров.
Наброски делал в поле, но писал у себя в ателье, ответил Мане.
А как назвали? спросил Базилль.
«Купание», ответил художник. Ему стало немного легче ну и пусть зрители говорят, что хотят. Вот перед ним разумные молодые люди, они разбираются в живописи, понимают, что он хотел сказать, и им картина нравится.
Дурацкое название, неожиданно произнес женский голос где-то рядом. Она даже не мокрая.
Молодые художники расступились. К их компании присоединилась женщина в черных испанских кружевах.
Быть может, мы наткнулись на них перед купанием, сказал Мане. Мотив это классический, мадам. В «Суде Париса» у Рафаэля то же самое.
И мне вот показалось, что позы знакомые, сказал Базилль. Я видел в Лувре гравюру с картины.
Тогда понятно, произнесла женщина. В Лувре все слишком ханжески, нет? Куда ни кинь дротиком наберешь трех Мадонн и Младенца Иисуса. А Рафаэль ленивый был хлыщ.
Он был великий мастер, ответил Мане тоном разочарованного школьного учителя. Хотя, мне кажется, Салон не уловил отсылки к классике. И он вздохнул.
Салон ни шиша не смыслит, заметил Базилль.
Сплошь лицемеры и политики, сказал Моне. Да принеси им сам Рембрандт картину, они не поймут, что она хороша.
Одну мою в этом году приняли, промолвил Ренуар.
Все повернулись к нему даже дама в кружевах.
Ты это к чему? осведомился Базилль.
Ренуар пожал плечами:
Не продалась.
Прошу прощения, сказал Моне. Ренуар у нас такой художник, который только художник. Приличное общество для него загадка.
Мане улыбнулся.
Поздравляю вас, месье Ренуар. Позвольте пожать вам руку.
Ренуар весь расплылся от внимания старшего коллеги.
А может, и не очень худосочная, произнес он и пожал протянутую руку Мане.
В общем, она сухая, сказала женщина. На картине никакие не купальщики. По мне, так она решает, с кем из этих двоих сейчас пойдет куролесить в кущах.
Теперь к женщине повернулись все молодые люди просто онемели от смущения и восторга. Мане же и вовсе пришел в ужас.
Если уже не совершила это деянье, продолжала меж тем женщина. Посмотрите, у них завтрак везде разбросан. И лицо у нее такое, будто она говорит: «Ну еще бы я их обоих выебла. Прямо на завтраке».
Мане перестал на секунду дышать. В жаре у него кружилась голова, и он оперся на трость, чтобы не рухнуть.
Первым дар речи обрел Ренуар.
Мне кажется, взгляд у нее загадочный. Как у Моны Лизы.
А что, по-вашему, нам сообщает Мона Лиза? Женщина пихнула Моне локтем под ребра для наглядности и подалась к нему поближе. Мммм? Mon petit ours?
Я э-э Раньше его никогда не называли «медвежонком», и он не очень понимал, как к этому отнестись. Посмотрел на Мане вдруг старший коллега его спасет.
Быть может, я назову ее «Завтрак на траве», произнес Мане. Раз уж я забыл, что натурщицу надо писать мокрой. Он пристукнул тростью, она подпрыгнула, и художник перехватил ее в воздухе, как фокусник, показывающий, что представление сейчас начнется. Мадам, прошу меня простить, мне нужно идти. Господа, было приятно. Если сегодня вечером свободны, не откажите мне в любезности давайте выпьем в восемь в «Баденском кафе» на бульваре дез Итальен.
Он пожал всем руки, раскланялся с дамой, резко развернулся и зашагал прочь. С таким чувством, словно только что успешно избежал покушения.
* * *
Месье Мане в зарослях был на ней сверху, произнесла женщина в кружевах, разглядывая картину через плечо Моне. Как считаете?
Не мне судить, ответил тот. Художник и его модель
Вы же сами художник, нет? Вы здесь все художники, верно?
Верно, мадмуазель, ответил Базилль. Но мы предпочитаем писать на пленэре.
На улице то есть? Средь бела дня? О, как это мило, сказала она. К вашему сведению, когда вы тащите свою натурщицу в кусты, подстилайте одеяло. Просто из вежливости.
В зале вдруг что-то рявкнул сердитый мужской голос. Женщина вздрогнула и огляделась.