Он поискал глазами, он нашел то место, на набережной, где он простился, только что, с Сергеем Сергеевичемон уже не думал о немни о чем не думал, быть может, и уже ни о чем, быть может, не думая, но с тем же, все тем же, не покидавшим его, хотя и удивлявшим его по-прежнему чувствомоблегчения, завершения смотрел, по-прежнему, на безмерное, серое, под серым небом и серыми тучами, дождем и рябью подернутое пространство Невы, на Петропавловскую, с ее золотым шпилем и кусочком песчаного берега, крепость, дворцы набережной, фасады дворцов. Прогулочный, белый, совсем крошечный в окружавшей его безмерности катер проплыл и скрылся в Малой Неве; длинная, тонкая, оставшаяся от него и понемногу расходившаяся волна, с тихим и отчетливым звуком, ударилась, докатившись до них, о ступени; набежала, помедлила, отступила он же, Макс, еще очень и очень долго стоял, наверное, так, под дождем, ни о чем не думая, на Стрелке, у самой воды.
6
Как они кружат в пространстве, эти поезда, электрички, подрагивают на ходу, грохочут, гудят. Иногда, по ночам, мне кажется, я вижу их сразу все, слышу их сразу все: и ту, что увозила нас с Максом, повернувших обратно, в город, ту, с которой я начал, и ту, через день после Максовой, вполне неожиданной, в совсем другом городе, встречи с Сергеем Сергеевичем, ту, в которой мы ехали в Павловск, волшебное место, точку в пространстве. О, как они кружат в нем (в без конца расширяющемся, полном тревоги, трепета, ожидания), проводят линии, вычерчивают узоры, подрагивают и грохочут, и медлят на пустынных, каких-то, без названия, станциях, и снова стремятся, и вдруг поворачивают: и тогда тот, кто едет в первом или во втором, к примеру, вагоне, выглядывает из окна, и видитсзади, вдалиширокой, огромной дугою, под небом, низким и темным, весь поезд: вагон за вагоном.
Сергей Сергеевич? Невероятно.
И сидя в поезде, глядя в окно, я пытался представить себе эту встречу (только что мною описанную) и думал, конечно, о тойданевстрече с Сергеем Сергеевичем, о той невстрече, с которой я начал, о том мгновении, следовательноя поворачиваю обратнос которого (думал я) с которого я и начну.
Был снова пасмурный, серый, осенний, задумчиво, тихо, печальнокак будто силясь что-то припомнитьно вместе с тем, в глубине этой печали, чему-то, может быть радуясь, вспоминаяосенний, серый и пасмурный, печально, тихо, задумчиво проплывавший за окнами день. Мы ехали в Павловск, волшебное место.
Вот с этогоя поворачиваю обратновот с этого я и начну вот с этого мгновения в сумерках.
Я уже знал, как сказано, гдездесь, в деревне за дюнойя еще не знал, разумеется, когда это будетзимою, весною;икак бы то ни былокогда бы то ни былосидя в поезде, глядя в окно, пытался представить себе какую-то, первую, скажем, фразу, вторую и третью и вспоминал, как мы шли вместе с Максом (сидевшим напротив, смотревшим в окно) к той же станции и по той же тропинке, по которой я шел, одинв августе а значит, думал и о самом этом августе, неправдоподобно-далеком, об этом августе, темном и пасмурномтаком же пасмурном, может быть, как проплывавший за окнами темный, пасмурный день.
Да и как же не думать о нем? Оттуда все исходит, туда все возвращается; там, в глубине его, в дожде, тумане и холоде, таится, может быть, что-то с тех пор, быть может, утраченное.
Макс, сидевший напротив, улыбался, я помнюпроплывавшим мимо деревьям.
И я скажу о нем сразу же, сразу же во второй, к примеру, главе.
И потом, когда мы сошли с поезда, и деревья остановились, день тоже, и Павловск, волшебное место (где я очень давно не бывал и куда он, Макс, созвонившись со мною, предложил мне съездить в тот деньпогулять в паркепочему бы и нет?..) Павловск, волшебное место, с его холмами, аллеями, влажным воздухом и дымкой в низинах, с его серым, осенним, огромным, нависшим над деревьями небом, разворачивался, раскрывался, распахивался перед нами (заворачивал, закрывал, запахивал нас в себе, в себя) я думал по-прежнему о Сергее Сергеевиче: устроителе, режиссере, о встречах с ним и невстречах, и о театре: на маленькой площади, и о томединственном, конечно, событии, о котором (так думал я, может быть) мне тоже стоит, наверноепредстоит, наверноесказать почти сразу, о котором мне еще нечего, пожалуй, сказать, которое втайне присутствует здесь, в моей истории, с первой страницы, и конечно, об августе: начале всего и он, Макс, по-прежнему улыбалсяулыбкой, всякий раз, отмечая внезапное, всегда внезапное появление знакомых статуй, притаившихся за деревьями, павильонов, беседок, лужайки с еще по-летнему зеленой травою, ручья с мостиком, отражавшимся в тихой воде, островерхой башенки на берегу.
И так, значит, шли мы, все дальше и дальше, по пустынному, огромному, под серым небом, Павловску, через парк, по холмам и снова по парку.
И конечно, теперь, когда я уже знаю, что будет дальше и чтовернее: когомы встретили (встретим) в глубине одной, очень длинной, бесконечно раскрывавшейся перед нами и вдруг, когда мы встретили, наконец, увидели, наконец, еговернее: еезакрывшейся, запахнувшейся за нами аллеи, все это: и эта аллея, по которой мы шли, и пожелтевшие липы, и желтые листья, и далекие очертанья дворца, и пруд, оставшийся где-то внизу, и скамейки, и статуи, и вся эта наша поездка (в Павловск: волшебное место) все это кажется мне теперь простым приближением к ней, еще не названной, но ужепочтипоявившейся; тогда же (думаю я теперь) все это было, конечно, само собою, само по себе; и мы просто шли, очень медленно, по раскрывавшейся перед нами аллее; и он, Макс, улыбался, шагая; и я уже ни о чемв свою очередьни о чем, быть может, не думал; и отделяясь от меня самого, какие-тоуже почти не мысли, быть может, тихо звучали рядом (рядом со мной, рядом с Максом), завершая самих себя, замолкая; и когда мы увидели ее, наконецзавершились, замолкли; и она, сидевшая на скамейке, подняла голову, и посмотрела на нас, приближавшихся к ней, и снова ее опустила; а мы все шли и шли, очень медленно, по этой бесконечной, осенней и темной аллее, все приближаясь и приближаясь к ней, уже появившейся; шли так же медленно, долго, как мы шли с ним когда-то, навстречу друг другу, в какое-то, отчасти похожее на этот день, темный и пасмурный, пасмурное и темное утро, в августе, в начале всего; и было так же тихо, совсем тихо вокруг; и она, Соня, тихо сидевшая на скамейке вот так (думаю я теперь) вот так, вот так мы и кружим в пространстве.
Мы кружим в пространстве, сближаясь и расходясь, проходя мимо и оборачиваясь:и так же медленно, долго шли мыв обратную сторону, и было все так же тихо, совсем тихо вокруг, и только темный гравий аллеи поскрипывал у нас под ногами, и тихо шуршали листья:и когда мы подошли к нейс другой стороны, и она, Соня, вновь подняв голову, посмотрела на нас, на меня и на Макса, на Макса и опять на меня, аллея, до сих пор раскрывавшаяся, распахивавшаяся перед нами, запахнулась, исчезла, оставив нас, значит, втроем, в глубине этого пасмурного, тихого и темного дня, в парке и в Павловске, среди сомкнувшихся, над нами и вокруг нас, деревьев.
Макс, подойдя к Соне, напомнил ей об их краткомпечально-кратком: сказал онзнакомстве.
Вы меня, конечно, не помните.
Нет, отчего же, я отлично вас помню и помню тот вечер, на море, два года назад.
И тут я заметил вдруги он, Макс, тоже, конечно, заметили тут мы оба вдруг заметиликнигу, лежавшую у нее на коленях; и сказав Максу, что она его помнит, узнав его, улыбаясь, но с еще как будто замедлившим, не поспевшим за нею удивленным выражением лица, глаз, она положила ее, обложкой вверх, на скамейку:и это, к нашему собственному удивлению, оказался некий роман, отлично известный Максу и отлично известный мне: одно из тех, весьма немногочисленных сочинений, в которыхпри полном несходствея видел, и вижу, некое тайное, необъяснимое, скрытое, и все-таки несомненное для меня соответствиемоей собственной (так думаю я теперь) еще только приближающейся к осуществлению истории (если это история) моему собственному, если угодно, роману;роман, который я перечитывал и вчера, и сегодня, который я беру сейчас в рукивот сейчас: шум прибоя за дюнойперелистываю, снова откладываю (я привез его, конечно, с собою: среди прочихнемногихвтайне связанных с моей историей книг).