Чем решительнее стремился онк безусловному, тем более случайной, сомнительной казалась ему егожизнь; но и те мгновения ясности, которых он так искал и которых он не выдерживал, жизнью тоже, разумеется, не были; не длились; выпадали из жизни.
А ведь это и должно быть, собственножизнью, это внезапное, редкое. Должно быть, должно быть.
И он все снова и снова принуждал себя, конечно, к усилию; и пытался, и вновь пытался продлить его сколько мог; и собирал свои мысли; ловил свою мысль; и останавливался; и начинал все сначала; и опять останавливался.
Но все старания были бесполезны; все усилия ни к чему не вели; всякий раз неожиданно давалась ему искомая ясность, вожделенная собранность; удержать удавшееся, повторить его он был не властен; чем дальше шло время, тем глубже делался этот разрыв: между данным и должным, искомым и подлежащим преодолению, отрицанием иотсутствием жизни.
14
А между тем, я (живущий теперь здесь, поворачивая обратно) я (живущий теперь здесь) познакомился однажды с одним, очень маленького роста человеком, уже при первой встрече поразившим меня, я помню, своей внезапной улыбкой, своими удивительно спокойнымиили, может быть, наоборот: своими спокойно-удивленнымии словно отсылавшими куда-то, к чему-тоглазами:с тем, следовательно (так думаю я теперь) уже не раз, втайне, упомянутым мною, но еще не названным, еще не введенным на эти страницы персонажем моей истории (если это история), которого он, Макс (истинный герой ее), встретил много позже, впоследствиикоторого ему, Максу, предстояло впоследствии встретитьсовсем другой, давным-давно и сразу же отмеченной на карте зимоюранним утром, морозным и ясным, в трамвае с обледеневшими стеклами я же познакомился с ним, в общем, случайно, у своих, каких-то, тогдашнихс тех пор я потерял их из видутоже, в общем, случайных знакомых, в серединеили уже в конце, может быть? почти в конце этой ранней, далекойэтой первой, если угодно, и тоже, в общем, холодной зимы.
Его звали Алексей Иванович: имя, к которому я очень долго не мог, я помню, привыкнуть: с которым я очень долго не мог, я помню, смириться. Оно решительно не подходило ему; но когда я пытался представить себе, какое имя подошло бы ему, иличто то жекогда я пытался найти для него какое-то другое, настоящее имя, мне всякий раз казалось, я помню, и до сих пор кажется, что такого имени нети не может быть: и как если бы (думал ядумаю я теперь) как если бы он, Алексей Иванович, вообще ни в каком имени не нуждался.
Мы вышлислучайновдвоемиз гостейна улицу, пустую и темную. Алексей Иванович тоже, как выяснилось, жил в старой части города; нам было с ним по дороге; уверенно и вместе с тем осторожнокак будто обдумывая каждый свой шагступал он по чистому, мягкому, за вечер наметенному снегу.
Чем вы занимаетесь? спросил он вдруг.
Я сообщил ему свои внешние (запретные) обстоятельства.
(Сказать ли, думаю я теперь, решусь ли я, наконец, сказать, что, как и Макс, истинный герой моей истории, я, живущий теперь здесь, в этой маленькой, за дюной притаившейся деревушке, что, как и он, Макс, я посещал в ту пору, в ту зимуи в другие зимы, конечнонекоерешимся и скажем такучебноеили, может быть, учебное, так сказать, заведение, где меня ничему, разумеется, не научили и котороекак и он, Макс, я рассматривал, в первую очередь, как простое средство спасения от несравненно более страшного а впрочем, думаю я теперь, достаточно, на этой странице, для этой страницы, одногонарушенного запрета. Как бы то ни было, я посещал его: если не каждый, то почти каждый день, если не каждое, то почти каждое утро, и я относился к нему примерно так же, как он, Макс, к своему: с той смесью презренья и ненависти, мучительного чувства зависимости и тайного ощущения свободы, которую, т. е. смесь, я уже почти бессилен представить себе теперьна берегу моря, на краю, соответственно, мира. Но все это, разумеется, в скобках. Закроем их) Алексей Иванович, сообщив мне свои, улыбнулся: внезапнойи даже как будто для него самого, Алексея Ивановича, неожиданной (так я подумал) улыбкой. И мы еще долго шли молча, по улицам, вглубь переулков; и была ночь, снег; были темные, безмолвно стоявшие вокруг нас дома; деревья, сугробы; кружились, в темноте, в пустоте, одинокие большие снежинки; и только изредка, вдруг, вылетала откуда-то заблудившаяся среди домов и деревьев, фонарей и сугробов машинаи вспыхнув фарами, заскрипев тормозами, вновь уносилась куда-то, в тишь и темень, снег, ночь.
Не правда ли, проговорил, наконец, Алексей Иванович, не правда ли, ночью этот город бываетдаже красив?..
Да, правда, сказал я в ответ. Но, разумеется, только его старая, егоскажем такподдающаяся описанию часть.
Вот именно, он опять улыбнулся: внезапной, всегда внезапной улыбкой.
Вообще, сказал я, есть что-то тревожно-влекущее в этих безмолвных, ночных домах переулках, улицах, перспективах.
Разумеется, так он ответил. Они кажутся простым порождением некоей мысли с которой мы вдруг совпадаем. Вот здесь я живу.
Это был узкий, не слишком длинный, всего в пять или шесть домов, переулок, как будто затерянный: в сплетении и путанице таких же, как и он сам, старых, безусловно поддающихся описанию улиц, переулок, давным-давно и отлично известный мне: много раз, много лет проходил я мимо этих пяти или шести, быть может, домов, а значит, и мимо вот этого, зеленой краской выкрашенного забора, мимо вот этой, почти сливавшейся с забором калитки: и ни разу, должно быть, не спросивсебя самогочто там, за этим забором, за этой калиткой, и есть ли там вообще что-нибудь. А там был маленький, едва различимый в темноте двор; деревья: с обведенными снегом ветками; и наискось, слева от калитки, стена какого-то, фасадом, должно быть, в соседний переулок выходившего дома: стена и дверь, навес и крыльцо.
Здесь-то и жил, как выяснилось, Алексей Иванович.
Если хотите, зайдем ко мне.
Было поздно; я отказался.
Тогда заходите в другой раз, сказал он: и посмотрев на меня своими удивительно спокойнымисвоими: спокойно-удивленными, быть может, глазами, пожал мне руку и скрылся; и калитка, я помню, захлопнулась за нимс протяжным, долгим, что-то напомнившим скрипом; и через несколько дней я снова встретился с ниму тех же, его и моихслучайных, в общем, знакомых; и в другой разнарушим запретдля меня, здесь, почти все явления жизни запретнына некоемда, нарушимконцерте; и в конце концов, в какой-то, я помню, очень холодный вечер, оказался у него дома; пересек дверь, поднялся по лестнице, нажал на кнопку звонка:и вот так (думаю я теперь) той далекой и очень далекой зимою, он, Алексей Иванович, уже возник в моей жизни: с внезапной, всегда внезапной улыбкой.
Его улыбка намекала на что-то; его глаза отсылали куда-то; его имя не подходило ему точно так же, как не подошло бы ему никакое другое; во всем его облике, шагах и жестах, словах и движениях не было (или так мне казалось) ничего (или почти ничего) лишнего: и как если бы (думал ядумаю я теперь) как если бы все, что он делал, и все, что он говорил, одновременно прибавляло: что-то к чему-то: жест к жестам, слово к словам, и вместе с тем избавляло его, Алексея Ивановича, от чего-то такого, что, однако, немедленно возвращалось и от чего (думал я) он, Алексей Иванович, тут же и совершенно спокойно, вновь избавлялся: следующим жестом, следующим словом.
Мне казалось, он почти не теряет себя из виду; я понимал, что это немыслимо.
Я наблюдал за ним; я пытался поймать его, так скажем, врасплох, в минуту рассеянности; я понял вдруг, что и он занят тем же: что, в свою очередь, объяснило мне и внезапностьулыбки, и спокойное удивлениев глазах, и те мгновенные паузы, ту, всякий раз неожиданную, напряженнуюмне тоже, всякий раз, сообщавшуюся на мгновениескованность, которую, время от времени, не очень часто, я замечал в нем.
Он следил за собою; вдруг, посреди разговора, умолкал, я помню, с каким-тонастороженным выражением лица, как будто прислушиваясь к чему-то, удивляясь чему-то, в себе; или вдруг несколько раз подряд повторял какой-нибудь жестпростейший; какое-нибудь словопростейшее; поднимал руку, вновь опускал ее; говорил: здравствуйте; здравствуйте и это всякий раз было так, как будто что-то совсем неожиданное открывалось ему в этом слове, движении; как будто он сам не знал, что ему со всем этим делать; как будто сталкивался вдруг с неким препятствием;преодолев же егои как будто, еще раз, введя этот жест, это слово в систему и целое всех других слов, прочих жестоввнезапной, всегда внезапной улыбкой отмечал свою победу над ним, окончание паузы.