И чего же они хотят от нас, эти разводы дыма, деревья в снегу? Они хотят, чтобы мы их увиделивот, я их вижу.
Да, я вижу их, эти деревья, уже вполне зимние, черные, с наростом снега на ветках. Но призыв их не умолкает, призыв их да, призыв их звучит все настойчивее. К чему-то совсем иному, быть может, к чему же они нас призывают?..
Я еще и сам не знал, конечно, к чему; я уже чувствовал себявдругя очень хорошо это помнюстоящимпоставленным: перед какой-тоеще не только невыполнимойеще совершенно неопределеннойуже и все же: задачей.
Но это были, конечно, только мгновения, предчувствия, внезапные остановки (в проеме арки, в глубине какого-нибудь двора):и еще минуту помедлив, я вновь, конечно же, возвращался в свою, тогдашнюютеперь и отсюда уже едва различимую жизнь, со всеми ее отношениями, знакомствами, встречами, обстоятельствами, в той или иной мере случайными, с ее сменою дней, вечеров и утр, засыпаний и пробуждений, (и с ее мучительной причастностью к какой-то иной, превышавшей ее саму и как бы вбиравшей ее в себя, к какой-то, тоже, если угодно, жизни, принудительно-обязательной, невозможно-неописуемой): жизнь (думаю я теперь), в которой присутствовал, разумеется, Макс (истинный герой моей истории: если это история), но в которой он, Макс, присутствовалнет, не совсемпочти так же, быть может, как присутствовали в ней все другие и прочие ее персонажи (еще не введенные мною или вообще не подлежащие введению на эти страницы): как простая данность, если угодно, не зависящая от моей воли, моих желаний, стремлений, смутных помыслов, тайных надежд.
Как бы то ни было (выпадая из жизни, возвращаясь в нее), я все-таки, значит, запомнил исквозь все изменения, превращения и переходы, позднейшие временавсе-таки, значит, донес, сохранил и эту осень, с ее неистовым ветром, и снег, и крыши под снегом, и тот, к примеру, какой-то, в самом начале зимы, светлый, снежный, хотя и без солнца, легкой дымкой окутанный день, когдауже вечером, у меня дома (в той комнате, думаю я теперь, которая была когда-то моею и вокруг которой, когда-то, располагались для меня все улицы, переулки, ожиданья и встречи, дни, вечера) он, Макс, впервые рассказал мне о театре (на маленькой площади), о Сергее Сергеевиче (режиссере и устроителе), о репетиции (на которой побывал он в тот же день), иуже ночью, мы вышли на улицувпервыекак я теперь понимаюзаговорил со мной о своих осенних, важнейших открытиях.
Зато теперь, здесьтеперь и отсюдакак будто с двух сторон (моей и Максовой) вижу я этот день (подобно осени, только что мною описанной, поступившийпоступающийнаконец, в мое распоряженье и веденье) тот день, следовательно и с его стороны, когда, созвонившись, в самом деле, с Сергеем Сергеевичем, договорившись с ним, он, Макс (истинный герой моей истории: если это история) впервые оказался на маленькой площади утром, зимою (она показалась ему чуть менее маленькой, чем казалась осенью, по вечерам), вошел в пустое фойе, пустой зал, открыл и снова закрыл за собою некую, до сих пор для него, Макса, запретную дверь, прошел большое, темное, заваленное какими-то, почти неразличимыми в темноте предметамистульями, поставленными друг на друга, фрагментами декораций, быть можетпомещение за сценой, поднялся, по темной, опять-таки, лестнице, на второй, в самом деле, этаж, и мимо еще каких-то дверейпрямо по коридорудошел, наконец, допятиугольной, как выяснилось, комнаты Сергея Сергеевича; Сергей Сергеевич, крикнув: входите, пожав ему руку и извинившись, тут же вышел куда-то; Макс остался один; осмотрелся: дальняя, без окон, стена шла, удивительным образом, наискосьи вдруг загибалась, образуя еще один угол и, соответственно, еще один, узкий простенок (кресло, афиша). И были еще афиши, развешанные по стенам; еще одно кресло; стол; диван у стены; пахло жепылью, табачным дымом, крошащимся деревом.
Он подошел к окну: маленькая площадь, заметенная снегом; какая-то девушка, в черной короткой шубке, идущая через площадь к театру; соседняя крыша; редкие, большие снежинки.
Ну, вот уже и зима с радостью, но и с тайным сомнением в возможности его имени, на этих страницах (а между тем, его так действительно звали; я, впоследствии, очень хорошо его знал) с радостью, хотя и с тайным сомнением, ввожу я на эти страницы, впускаю в историюим, т. е. Максом, уже виденного на сцене актера (он узнал его, обернувшись), каковой, войдя неожиданно в комнату, быстрыми, легкими шагами подойдя к Максу, к окну и сказав, зачем-то, чтовот уже и зима, представился: Фридрих.
Как, простите?
Фридрих; а что?
Да нет, пожалуйста, как вам будет угодно.
Они оба рассмеялись, должно быть.
Все всегда удивляются, но так меня и вправду зовут.
И таким же быстрым, легким движениемнепонятно откуда, из какого-то, во всяком случае, невидимого кармана достав сигареты (на нем был длинный, серый, широкий, с треугольным вырезом свитер), предложив одну Максукурите? нет? закурив другую, взмахнул вдруг рукою, почти полный круг описал ею в воздухеи бросив уже погасшую, разумеется, спичку во вполне неожиданно возникшую на столе, Максом, во всяком случае, не замеченную до сих пор пепельницу, оказался вдруг на диване, ногу закинул за ногудругая пепельница возникла рядом с ним на полупокрутил носком, посмотрел на свои ботинки, на Макса
А вы, соответственно кто же?..
Но тут возвратился Сергей Сергеевич, вошла, вслед за нимв черной, по-прежнему, шубкета девушка, которую он, Макс, видел, только что, из окнакоторую видел он и на сценеон узнал ее, наконец, Лиза: так ее звалипосмотрела, в свою очередь, на Макса, на Сергея Сергеевича
Это Макс, сказал Сергей Сергеевич просто, он посидит сегодня на репетиции.
Ага, понятно, сказала Лиза, и сбросив на диван свою шубку, остановилась, в свою очередь, у окна, рядом с Максом, улыбнулась, встала на цыпочки, заложила руки за спину, подняла их над головою, потянулась, тряхнуласветлыми, с рыжеватым отливом, тут же рассыпавшимися по плечамволосами. Но как же все-таки, сказала она, как же хочется все-таки спать. Еще так рано так рано.
Ничего себе рано, сказал Сергей Сергеевич. Уже одиннадцать.
Для нее это рано, сказал Фридрих. Для меня, впрочем, тоже.
Ну да, она повернулась вдруг к Максу, если вечером вы играете.
Потом гуляете целую ночь, сказал Фридрих, гася сигарету.
Ах нет, вовсе нет, она смотрела на Макса по-прежнему. Не верьте ему. Он сам целыми ночами гуляет. А я, она опять улыбнуласьи улыбнувшись, приблизиласьи приблизившись, вдруг словно выступила из собственных своих очертаний; Макс, глядя в ее светло-карие, но с очень темными, вдруграсширившимися, вдругсузившимися зрачками, глаза, вдруг и почти пугаясь, почувствовал, что он почти теряется в них в мгновенном наплыве ее духов, томительных и тягучих; вдохнул и выдохнул вместе с нею. А впрочем, я тоже не всегда сижу дома.
Вот-вот, сказал Фридрих.
Ис кем еще познакомился он в тот день? С Юлей? возможно; с Марией Львовной? наверное; с Володей, быть может, помощником Сергея Сергеевича, заглянувшим в комнату и объявившим, чтовсе уже в сборе?..; еще, может быть, с кем-то?..; он был, конечно, в растерянности; имена и лица сливались для него в единое, смутное целое; лишь войдя, может быть, вслед за Сергеем Сергеевичем, в пустой и темный по-прежнему зал, справился он, наконец, с охватившим его замешательством.
Садитесь здесь где-нибудь где хотите вот здесь.
И после тех сборов, ожиданий, приготовлений, той легкой путаницы, которая (мы оба, впоследствии, не раз убеждались в этом) всегда предшествует репетиции, началу ее, все опять исчезло куда-то и пятиугольная, скажем, комната Сергея Сергеевича, и лестница, и коридор на втором этаже, иза черными окнамималенькая площадь, дома. Ничего этого не было больше; был только темный, по-прежнему, зал; и не очень ярко, на сей раз, но все-таки освещенная сцена; и какие-то ящики, и стулья на сцене; и подобие столика, за которым сидел Сергей Сергеевич, устроитель и режиссер: простая доска, собственно, положенная на спинки передних кресел; и лампа, зажженная им и он, Максон сидел в предпоследнем рядувновь, наверное, представил себесебя, выходящим на сцену из-за кулис; на сцену же вышел Фридрих; вышла, вслед за ним, Юля: только что мной упомянутая; еще, может быть, кто-то: из еще не упомянутых мною актеров (я, впоследствии, знал их, кажется, всех; Макс, разумеется, тоже); Сергей Сергеевич, пошевелив пальцамиМакс видел его наискось, со спиныпопросил сыграть целиком весь отрывок; затемизменив мизансценуснова сыграть его; и странно выхваченный из недоступного ему, Максу, целого, этот маленький, минут на десять, допустим, фрагментему, Максу, лишь по названию знакомой, может быть, пьесы (совсем не той, все еще, которую сам я видел впоследствии, впервые оказавшись в театре: некоейкомедии, собственно: ее тоже, впрочем, я видел впоследствии) фрагмент этот сыгран был и дважды, и, наверное, трижды; и разложен на отдельные фразы, движения; и снова сыгран весь целиком; и Сергей Сергеевич, подходя к сцене, делал свои замечания; и просил Фридриха встать здесь, Лизу там; и поднявшись на сцену, показывал Юле, как, по его мнению, следует ей играть; и садился где-нибудь во втором, в третьем ряду; и вновь возвращался за свойс горевшею лампоюстолик; и хотя он, Макс, почти не понимал поначалу, а затем уже почти и не думал, быть может, о том, что, собственно, происходит на сцене, чем дальше, тем удивительнее казалось ему само это повторение: одних и тех же слов, жестов; возвращение времени и как бы сгущенье его; и он все снова и снова пытался представить себе, как он стоял бы там, на сцене, обращаясь к кому-то и с таким, наверное (думал он) с таким острым, наверное, чувством своего присутствиятамкакое лишь очень и очень редко бывает у нас (думал он) посреди нашей, если угодно, жизни к которому мы так стремимся, которого мы не выдерживаем.