А это вы тогда мялись в дверях; я узнал вас.
Была поздняя осень, был вечер, сырой и печальный, и как если бы это само собой разумелось, Макс, замедляя шаги, пошел рядом с Сергеем Сергеевичем, вместе с ним, по пустому и тихому переулку, в какую-то, ему, Максу, как будто незнакомую сторону.
Да, говорил Сергей Сергеевич, отвечая на его вопросы, театр открылся, в общем, недавно, несколько лет назад. Нет, в нем играют не только настоящие, с позволенья сказать, актеры; это нечто вроде студии, если угодно. Ставят ли они какие-нибудь новые спектакли? Конечно. Какие же? А вот какиеесли эти названия вам что-нибудь говорят. И даже многое? Тем лучше, тем лучше.
Куда они шли, собственно? Он не знал, куда они шли.
Да, вы правы, это как раз и будет совсем непохоже на то, что мы играем сейчас. Это будет немножко театр в театреи о театре (растягивая слова). Как вы сказали? Известная отстраненность. Вот именно.
Сама обстановка располагает к чему-то подобному; сам зал, сцена.
Сергей Сергеевич сбоку посмотрел на него.
Пожалуй.
Нет, он не узнавал ни этих домов, ни этого переулка, ни этой улицы, в которую свернули онипочему-то вдруг замолчав.
А вы.? сказал, наконец, Сергей Сергеевич, снова, сбоку, посмотрев на него. Уже не в первый раз я вас вижу в театре.
Мне все это очень нравится, сказал Макс, и маленькая площадь, ивсе остальное.
Приятно слышать. Вы, наверное, и сами хотели бы.
Простите?
Ну, у вас тоже есть, должно быть, какие-то (с мгновенной усмешкой, растягивая слова) какие-то театральные помыслы?
Я не знаю. Я никогда не думал об этом. Разве это возможно?
Он вдруг представил себесебя, выходящим на сцену из-за кулис.
Это, наверное, очень страшно?.. сказал он.
Что именно?
Выйти на сцену, встать перед залом.
Конечно. Особенно поначалу. Потом: входишь в роль, привыкаешь.
Да, сказал Макс, но это, наверное, совсем особенное и ни с чем не сравнимое ощущениекакой-то как бы сказать?.. раскрытости, может быть. Это очень трудно, наверное, выдержать выстоять.
Конечно, снова сказал Сергей Сергеевич, сноваи снова посмотрев на него. В этом есть даже что-то беспощадноеесли угодно. Но вместе с тем, вот в чем дело, вы укрыты и спрятаны за той ролью, которую вы играете. Это уже не выэто ваш персонаж выходит на сцену. Так, во всяком случае, так должно быть.
Ах, вот где они оказались:он вдруг узнал и улицу, по которой они шли, и узкий, короткий переулок, проулок, в который они свернули, и ближайший дом, и следующий за ним, и водосточную трубу, и тумбу, и подворотню: они сделали полукруг, они должны были выйтивыходили уже на тот самый, почти всякий раз повторявшийся в его осенних блужданьях бульвар. Они не пошли по нему: лишь на мгновение, пересекая ее, увидел онбоковую, столь любимую им аллею, с ее совершенной прямизной, волшебной перспективой, убегающими скамейками: там горели уже фонари, и влажным блеском отсвечивали последние, уже давным-давно облетевшие, конечно, с деревьев, но еще медлившие на сырой и темной земле, желтые, бурые листья.
Да, выйти на сцену, встать перед залом. Это тоже, подумал он вдруг, это, наверное, тоже какое-то исключительное мгновенье.
Куда вы идете, собственно?
Домой, Макс сказал адрес. А вы?
Я-то иду к метро, ответил Сергей Сергеевичуже как будто прощаясь.
В самом деле, метро было рядом, почти у самого выхода: с бульвара на улицу.
Ну что же весьма приятно было познакомиться с вами всего наилучшего и: до свидания.
О нет, постойте, прошу вас. Я понимаю, это, может быть, с моей стороны но: мне бы очень хотелось когда-нибудь если это возможно побывать, к примеру, на репетиции.
Сергей Сергеевич сложил руки на груди; пошевелил пальцами.
Я подумаю, так он ответил. Позвоните мне: вот телефон. Или просто зайдите как-нибудь: второй этаж, прямо по коридору.
Спасибо.
Значит, в последний раз взглянув на Макса (в последний раз убедившись, что Макс перед ним), значит, какие-то театральные помыслы у вас все-таки есть?..
Никаких театральных помыслов у неговсе-такине было; простившись с Сергеем Сергеевичем, он снова свернул на бульвар; пошелв обратную сторонупо боковой, конечно, аллее; исовсем иначе, конечно, увиделось ему все это: и эта аллея, сужавшаяся вдали, и скамейки, убегавшие вдаль, и желтые, и бурые листьяуже не шуршавшиескользившие у него под ногами, и влажный сумрак и отблески фонарей. Совсем иначе увиделось ему все это: с той ясностью, которую он открыл в себе, блуждая по городу, и которойв присутствии Сергея Сергеевичау него, Максав нем, Максеразумеется, не было, и не могло, наверное, быть.
Ее и не могло быть конечно. Присутствие другого, так думал он, может быть, отделяет нас от нас же самих от того, что мы видим или не видим не можем увидеть.
Но что же но что же делать с этим иным незримым присутствием в нас же кого-то?.. Ведь мы всегда, почти всегда с кем-нибудь говорим к кому-нибудь, всегда, обращаемся.
Он, Макс, оставшись один, вновь, следовательнотут же и разумеетсяоказался лицом к лицу со всеми своими открытиями. И он не знал, конечно, по-прежнему, что ему со всем этим делать; и помедлил, наверное, у какой-нибудь, в конце бульвара, скамейки; и вновьи вновь посмотрел на эти деревья, с их ветками, совсем уже черными, эти листья на влажной земле; и пошел дальше, не справляясь с усилием; ускоряя шаги, обращаясь к кому-то и только, может быть, вдругпройдя бульвар целиком и сворачивая, например, в переулоквновь, может быть, представил себесебя, в какое-тоисключительное мгновение, выходящим на сцену из-за кулис.
12
Теперь вот что важно. Все эти открытия, блуждания и встречия ничего не знал о них. Я увидел Макса однажды, закрывая дверь, в проеме арки, совсем неожиданно; и потом, выбежав в переулок, еще раз, со спины, уходящим; но встречи, блуждания, открытияя не знал о них ничего, они разыгрывались без меня. Ветер набрасывался на город, гонял по улицам листья, мусор, обрывки газет; потом стих, смирился, отправился восвояси; первый снег засыпал деревья, крыши, растаял; и пустынная, тихая, поздняя осень еще очень долго медлила, не превращаясьи затем превратилась все-таки в зиму; а я жил там, в том городе, огромном, таинственном, невероятномсвоей собственной жизнью; и разыгрываясь где-то рядом, где-то поблизости, на тех же улицах и в тех же, соответственно, переулках, его, Максовы, блуждания, встречи, открытия разыгрывались сами по себе, без меня:и чтобы только теперь, здесь, в этой маленькой, в ту пору, в ту осень, в ту зиму еще, ни мне, ни Максу, неведомой, и значит, несуществовавшей еще деревушке, чтобы только теперь, здесь, на берегу моря, на краю мира, поступить, наконец, в мое распоряжение, в мое, если угодно, ведение.
А между тем (думаю я) какие-то, еще совсем смутные мыслио чем же? я еще сам себе не решался сказать о чемкакие-то, еще бесконечно-далекиеот чего бы то ни былопомыслы, стремления и планы уже, наверное, были у меня в ту далекую осень, и в ту, не менее далекую зиму.
Я жил, значит, там (еще и еще раз) там, в том, огромном, таинственном, невероятном, самом странном на свете городе, в его, как сказано, старой, поддающейся или почти поддающейся описанию части; я бродил, как и Макс, по улицам; я видел деревья, небо, видел снег, видел листья; я знал этот город; я даже любил егоиногда; у меня были в нем свои, особенные маршруты, отличавшиеся от общеизвестных. Я ходил переулками, проходил дворами, отыскивал кратчайшие расстояния или, наоборот, отклонялся в сторону и тот, в августе, в начале всего, впервые услышанный намипризыв: я тоже слышал его, слышал его и здесь, и хотя здесь, как сказано, в городе, на этих улицах, среди этих домов, услышать, расслышать его было, конечно же, гораздо, несравненно труднее. Но я все-таки слышал его (на этих улицах, среди этих домов); и вдруг останавливаясь, пытался не просто увидетьсо всей доступной мне ясностью, прямо напротивноя еще и сам не знал, быть может, зачемзапомнить, сохранить, удержать: и листья, летевшие по ветру, и обрывок газеты, взлетавший в конце переулка, и первый снег, и крыши под снегом, и какие-нибудь разводы розоватого дыма над городом.