Пошто? Не совсем дурочка. Щеки ее полыхнули таким жаром, что на глазах влага выступила. Помолчала, справляясь со смущением. Разглядела дразнящую усмешку в чижиковских глазах, решилась. Маркел Зыряновволк. И отец его, Пафнутий, даром что старик, и сын Пашкавсе волчиной породы А Онуфрий Лукичпервейший человек в волости. И руки, и душачистые
«Вон ты какая! удовлетворенно подумал Чижиков. Видно, недаром добром поминали тебя челноковцы, не верят, что причастна к поджогу».
Я ведь чего тебя пригласил, Катерина Пойдешь к нам на работу?
В чека?!
Чего удивилась? Будешь у нас рассыльной, Дело нехитрое, а человек нужен надежный.
Может, я ненадежная?.. само собой сорвалось с языка.
Катерина испугалась собственных слов, но Чижиков сделал вид, что не заметил ее испуга. Спокойно подтвердил:
Возможно. И после короткой паузы:Только думается мне, не должна ты рабоче-крестьянской власти изменить. Не должна. Во всяком разе, мы тебе верим.
Не того ждала Катерина, не к тому готовилась, шагая по темному коридору. Сопровождавший ее Арефьев всю дорогу жужжал: «Напрасно, голубушка, отмалчивались. Пожалеете, и не раз. Сами себя в капканчик загнали» И все чего-то недоговаривал, на что-то намекал, до того растравил потревоженную душу, что, перешагнув чижиковский порог, Катерина едва удержалась на ногах. А когда поотошла немного, пригляделась, страх вдруг растаял, и она неожиданно почувствовала, что не боится этого человека с усталым скуластым рабочим лицом, прямым, открытым и резким взглядом, не по росту большими руками. Он притягивал цельностью и какой- то необъяснимой распахнутостью. «Что в глазах, то на устах», вспомнилась бабкина приговорка о добром человеке. Оттого-то так скоро и освоилась и помимо воли разговорилась Катерина. А теперь вот, когда он предложил пойти в рассыльные, снова засомневалась и меж ними быстро-быстро начала расти стена отчуждения. Может, это хитрость, капкан, о котором говорил Арефьев? Чижиков, будто почуяв ее тревогу, улыбнулся по-мальчишечьи широко и светло.
Знаешь, как в Вятке невесту сватают? Ходит она разряженная по лавке взад-вперед, а рядом свахи раскрытый мешок по полу волокут и упрашивают: «Скаци. Ну, скаци!» А невеста янится, плечиками играет, глазками стреляет и фасонисто ответствует: «Хоцускацу, а не хоцуне скацу». И так ходят, пока она не соблаговолит в мешок прыгнуть, тут ее и волокут к суженому И сам же первым захохотал над своим рассказом.
Катерина смеялась вместе с ним.
Ну, так как, скоцишь? подмигнул веселым глазом Чижиков.
Боюсь я вас, опять неожиданно для себя выпалила Катерина и, чтоб смягчить сказанное, добавила:Все боятся
Пройдет. Когда меня сюда прислали, я тоже со страху чуть умом не тронулся. С пятнадцати лет кузнечил в паровозном депо. А тутцелая губерния. Да какая! И свой, и чужойв одинаковых полушубках, обаземлей пахнут. По обличью врага от друга не отличить. А легко ли в чужую душу заглянуть? Надо бы сюда пограмотнее человека, да где взять? Образованные-то кто? Офицеры, чиновники и прочие шкуродеры. Их, что ли, в чека? Пойми это, Катя. Нам такие, как ты, позарез нужны. По рукам?
Не знаю
Не гадай. Тут твое место. Ну?
Коли не шутите
Какие шутки теперь? Построжал лицом. Вздохнул. Посмотри, что делается. Советская власть погибает с голоду. Ни купить, ни занять. Никто хлеб задарма отдавать не хочет. Тут уж не до шуток, Катя. Зайди сейчас в шестнадцатую комнату, оформят тебя
У него была неширокая, но очень твердая и сильная рука. Кожа ладони шершавая, в бугорках сухих, застарелых мозолей. Он был совсем молодой, наверное, ровесник ей, а подле запавших глаз кучились морщинки, и отвесный лоб изрезан волнистыми линиями. Синие полукружья под глазами, заострившиеся скулы, сероватая бледность лицавсе говорило о переутомлении, перенапряжении. Катерине стало по-матерински жаль Чижикова. Замордует себя, загонит, запалит У Вениамина вон тоже каждая жилочка натянута, наструнена, все ходуном. Всегда куда-то торопится, о чем-то думает. И любит торопливо и жадно, будто крадет. Заласкает, занежит, а поостыв, сразу мыслью ускользает от нее, отвечает невпопад, целует, ровно икону, холодно и равнодушно Этот, говорят, холостой. С девками бы ему миловаться до свету, забыл, поди, как их обнимают
Поймав на себе сочувственный, ласковый взгляд, Чижиков угадал, что Катерина пожалела его. Эта непрошеная, нежданная жалость молодой и красивой женщины подогрела кровь, плеснулась жаром в груди, накалила щеки. Гордей Артемович вдруг увидел свою слободку, зеленую калитку родного дома, лопоухую старую собаку на желтом, до блеска выскобленном крылечке. Рядом сидит отец. Его расстреляли колчаковцы за то, что сказал пришедшему g обыском офицеру; «Где мой Гордей, скоро сами узнаете, зачешется одно местечко»
Он попрощался с Катериной в дверях, и тут же коротко и властно звенькнул телефон. Чижиков снял трубку. В ухо загудел низкий медлительный голос председателя губисполкома Новодворова:
Здорово, Чижиков. Получил твою бумагу. Со вниманием прочел. Настораживает. В главном ты прав, наверное: так нельзя! А как можно? Где взять силы, чтоб по-доброму да по-умному? Где подзанять время, чтоб не спеша, не на бегу! Молчишь? Одно меня особенно тревожит: неужто и впрямь пахнет мятежом? Либо мы ни черта не видим под носом, либо ты видишь все в искаженном свете. Похоже, все не в ногу, один Чижиков
Могу сегодня же подать в отставку.
Не хорохорься. И не спеши. В истории бывали примеры, когда один оказывался прав, а все ошибались. Помолчав, подышал в трубку. Думать некогдавот плохо
Не думать, действовать надо, пока не поздно. Я считаю
Субъективизм в политикеопасная штука.
Совершенно верно. И чем быстрее откажутся от него некоторые руководители губернии, тем лучше для дела.
Гм Безверье и самоуверенностьодинаково опасны в голосе Новодворова ирония, и сочувствие, и предостережение. На президиуме губкома будем обсуждать твое сочинение. Точи свой меч и щит проверь
Глава шестая
1
Простите, вы Вениамин Федорович Горячев?
Этот толстяк-коротышка, пахнущий морозным сеном, будто из-под полу вынырнул, и хотя в коридоре было полутемно, Вениамин отчетливо разглядел лицо незнакомцакруглое, розовое от холода, с красным плотоядным ртом, коротким утиным носом и глубоко посаженными глазами какого-то неопределенного, серо-коричневого цвета. «Чего ему надо?»неприязненно подумал Горячев и ответил сухим холодным голосом:
Да. Чем могу служить?
Я с письмом от Батюшкова.
Тонкие губы Вениамина дрогнули, в горле булькнуло, но голос остался прежним:
Очень рад. Протянул коротышке руку. Как он поживает?
Немного сдал старик. Возраст, да и сердчишко пошаливает.
Ему вроде бы нет и шестидесяти?
Нынешний год за десять прежних.
Я дам записку к хозяйке дома, в котором живу. Есть боковушка. Поживете пока в ней. Вечерком сойдемся.
Проводил незнакомца взглядом. «Идет, как по навощенному паркету. Танцовщик, что ли»Брезгливо поморщился.
В течение дня он еще не раз вспоминал коротышку, гадалкто и зачем? и оттого, что не мог угадать, раздражался, и чем дальше, тем сильней. Потому и встретил вечером незваного гостя суше, чем хотелось.
Разговор поначалу не клеился, и лишь хлебнув самогона, оба почувствовали спад напряжения, вольготно развалились на стульях, неспешно и сладко покуривая. В комнате скоро стало сине от дыму. Стог окурков поднялся над пепельницей, окурки плавали в тарелке с рассолом от квашеной капусты.
А вы точно изволили угадать, проницательно усмехнулся гость. Коротышкамоя подпольная кличка. Так меня и свои называют. Между собой, разумеется. По документам яКарпов Илья Ильич. Тоже липа. Настоящая Впрочем, что сейчас настоящее? Власть? Мораль? Деньги? Презрительно фукнул утиным носом, небрежно отмахнулся короткой толстой рукой. Не-ет, я не пьян, помилуй бог, пьяным не бываю-с. Да-с, Ни при каких обстоятельствах. Профессиональная выучка. Умолк. Отбил пальцами по столешнице ритм какой-то, ему одному слышимой мелодии, несколько раз мягко притопнул носком валенка. Приподняв ногу, покрутил на весу. Холопская обувь, никак не привыкну, знаете ли Когда я выпью, мне хочется музыки. Люблю фортепьяно! Особенно Петра Ильича. «Баркарола», например. Волшебство! Вскинул плавно руки, словно намереваясь ударить по клавишам пианино, медленно опустил, повернул ладонями вверх, пристально вгляделся. Протяжно вздохнул. Задубели. Такими лапами топорище тискать, а не музицировать. Тоска, поручик Вдруг лицо его преобразилось, стало простецким, даже глуповатым, и он сиплым, пропитым голосом бесшабашно заурчал:Нам, казакам, все одно: что брага, что вино, абы с ног валила. И заржал по-жеребячьи.