И чо-то ты худющий, Ваня, говорила жалеючи одному из казаков его смуглая жена. Она робко прижималась к мужниному плечу.
Поход, Авдотья, тяжел, отвечал намеренно громко казак, и чувствовалась в голосе его радость: его, Ивана, с почтением встречает жена. И он готов обнять ее и целовать, да лицом строжится, перед молодыми и неженатыми гоголем держится, а те смотрят на него с завистью.
Атласов тащил Луку к своему дому. За ними привычно потянулись казаки.
Отпусти их, напомнил Лука.
Атласов остановился, поднял руку. Его обступили казаки. Они ждали, это видел Атласов по их лицам, похвалы.
Отдыхай! повелел Атласов.
В воздух взметнулись малахаи.
Атласова и Морозко ждали Енисейский и казак-писарь, который аккуратно разложил бумагу и приготовил чернильницу, чтобы внести все, о чем поведает степенный Морозко. Но Атласов, едва переступив порог и увидев писаря, дернулся: «Завтра поутру приходи. Вишь, измаялся человек!» И писарь быстренько вышмыгнул.
Лука сел за выскобленный стол, крепкие загорелые руки легли на древесную белизну, и он лишь теперь расслабился, вздохнул облегченно, в бороде зашевелилась улыбка.
Дошли, сказал тихо. И повторил громче:Дошли все-таки! Вот так-то, Володимер.
Рассказывай! Атласов нетерпеливо прошелся по избе.
Настойки бы с устатку, возразил такому напору Лука.
Ах ты Сам давно не прикладывался, и тебя забыл. Енисейскому:Достань. И дальше:Здешний народец слабоват, держим зелье под замками пудовыми А нашему брату только позвольвыжрут все мигом да еще передерутся.
Енисейский нехотя полез под низкую кровать, долго сопел, кряхтел, и, наконец, бутыль, пыльная, в паутине, была поставлена на стол.
Осушили по кружке.
Земля-то какова? настойчиво-нетерпеливо наступал Атласов.
Но Лука от выпитого сник, обмяк, засыпать стал.
Идем на лавку, Лука. Атласов помог ему подняться. И едва Морозко коснулся головой заботливо свернутой шубы, как блаженно захрапел.
Атласов с беспокойством вглядывался в лицо десятника: еще одна седая прядка в Морозкиной бороде. Постарел Во сне Лука вздрагивал, шевелил губами. Снял с себя атаман душегрейку на собачьем меху и укрыл плечи друга. Не всяк сумеет землю изведать и людей сохранить.
Лука Морозко с небольшим отрядом ушел в неизвестную российским людям землю еще до прихода Атласова в Анадырь. Они сумели дойти до реки Тигиль, причем, как ни странно, обошлись без крупных стычек с оленными коряками; их не трогали даже в многонаселенных острожках. Лука собирал каменные наконечники стрел и копий, костяные иглы, а главноев одном из острожков он выменял у тойона на свой походный нож свиток с неизвестными ему письменами. Откуда появился свиток у тойона, он так и не смог уяснить: толмач был слаб в корякском языке (каждый острожек говорит на своем, особом корякском, и часто оленные коряки не понимают береговых).
Просидели Атласов и Лука над свитком не одну ночь. Вертели его и так и сяк, на свет изучающе просматривали, нюхали, пробовали на язык. И от такой неразгаданной тайны Атласов был долго не в себе, корил себя неученостью и все чаще выговаривал Енисейскому, что мало ум иметь, надобно и грамоте разуметь. На что Енисейский дерзко отвечал: «Учен сверх меры». Атласов разочарованно махнул рукой и тут же принялся за Петьку Худяка. Тот оказался податливым, до грамоты охочим, и тогда Атласов повелел казаку-писарю взять в обучение Петьку. Теперь и за службу драл, и за учебу; и потел Петька, и не раз проклял Атласова за жестокость, но аз да буки усваивал. «Чтобы все письмена мог читать, усмехался добродушно Атласов. Не один свиток в руках еще подержишь, дураком себя чувствовать не будешь».
Никогда над Анадырем не нависала такая чернота: многопудовые тучи придавили острог, и он задыхался. Предчувствуя недоброе, отец Яков утром не встал с постели, а тыкался носом в мягкий и горячий бок своей половины и шептал: «Как хорошо, что ты у меня есть Не случилось бы чего».
Ефросинья неохотно принимала его ласки, и отец Яков, уязвленный невниманием, сильно сжал ее груди. От боли и обиды Ефросинья швырнула мужа так, что тот едва не проломил стену.
Идиот!
Ефросиньюшка, залепетал отец Яков и, стараясь ее удержать в постели, схватил за руку.
Как ты мне надоел, сказала Ефросинья и, лениво отстранив мужа, спустила на домотканный коврик полные стройные ноги.
Отец Яков примолк, обидевшись, и резко отвернулся к стене.
Уложив свое полное упругое тело в платье, Ефросинья привычно растопила печь. Вскоре горшки нагрелись. Отцу Якову и вылезти из-под одеяла давно пора, а он гордость показывал, обиду под тощую подушку прятал.
Неизвестно, сколько бы еще копилась обида на Ефросинью и во что бы она вылилась, но в дверь добротно застучали. Ефросинья, крикнув «сейчас», метнулась к запору, и через мгновение вместе с клубами пара ввалился в избу Атласов.
Ах ты, господи, только и сказала Ефросинья, подала торопливо веник. Отряхнитесь, Владимир Владимирович, Подлетела к кровати.Вставай, а ну, живо! и только тогда, уже неторопливо, с некоторой застенчивостью, как и подобает истинной хозяйке, выплыла к гостю. Тот снял шубу на собачьем меху, разгладил бороду, оправил рубаху и смеющимися глазами уставился на отца Якова, который, торопясь, совал ноги в сапоги.
Сейчас, сейчас, говорил он извиняющимся голосом, на что Атласов снисходительно отвечал взмахом рукине спеши.
Он смотрел, как ладно управляется Ефросинья с горшками, и вспомнил Степаниду, сенной запах ее волос.
Отец Яков сильно притопнул сапогом. «Скаженный», подумал недовольно Атласов и цыкнул:
Ко мне не подходь, вонит, как от козла Ополоснись
Справно вы его к порядку приучаете, Владимир Владимирович, сказала Ефросинья. Хоть вас и боится.
Ефросинья! возвысил голос отец Яков, и бороденка его задергалась.
Сейчас драться начнет, сказала Ефросинья, но по виду ее нельзя было сказать, чтобы она испугалась. Видимо, такие перепалки были у них часто, так что отец Яков, махнув безнадежно рукой, подошел к бадейке, запустил в нее руки и плеснул пригоршню воды на лицо.
Полей ему на шею, посоветовал Атласов Ефросинье, и та с ковшом приблизилась к мужу. Тот страдальчески сморщился, однако шею оголил.
После умывания, расправив бороду и приосанившись, отец Яков присел к столу, вопросительно глядя на Атласова:
Случилось что?
А что случится? Пришел вот посмотреть на тебя С вчерашнего дня, почитай, не виделись, ответил с такой серьезностью Атласов, что дьякон понял: разговор будет особой важности. Поняла это и Ефросинья.
Отец Яков, Атласов с пристальностью, оценивающе посмотрел на него. Ты человек бывалый. На веку своем много повидал. Сибирь-матушку исколесил. Думал ли ты, что покою у тебя не будет только из-за одной мысли?
По-ко-ю, протянул Яков и, не зная, что ответить, повторил, по-ко-ою Он, конечно, нужен, добавил, и желателен, и лишиться его, тут Яков оглянулся на стихшую Ефросинью, кому захочется лишиться покоя Не-ет, таких в наше время раз-два и обчелся. Смута настает, и все просят одногопокоя. А где его достать, взять-то где? Ни за какие деньги его не купишь, покой-то. Как тараканы по щелям норовят, чтобы сухо, тепло и безветренно. Нового царя клянутлишил сна праведного, о государстве думать заставил! А непривычно думать о большом, о малом-то с трудом, с трудом думают! А ты говоришьпокою! От многих мыслей покоя нет, а у тебя, Володимер Володимерович, от одной голова разболелась. Тогда ты самый покойный человек!
Рано ты меня в покойники записываешь, съязвил Атласов (отец Яков насупился). Для нас с тобой покою и на том свете не будет, а здесь, в Анадыре, мы Россию храним, чтоб никакой бес ее с Востока не поранил, и наказы государевы исполняем справно О Камчатской землице слышал?
Морозку вместе встречали
А я хочу дальше Морозки пройти.
Отец Яков приказчика не перебивал: пусть выговорится. Любопытна и значительна эта лишь одна беспокойная мысль Атласова. Отец Яков многих людей перевидал. Были среди них сильные, подвластные единственному стремлению открывать земли, были хитрые и изворотливые, которые питались славой сильных, были спокойные и тихие, которых ничего не интересовало, кроме сытой еды и покорной женщины. Атласов, по мнению отца Якова, принадлежал к тем бесстрашным и самолюбивым личностям, в которых якутские власти видели свою опору.