Жан-Мишель слушал, удручённый и озадаченный, а когда песня закончилась, не удержался и пробормотал:
Это стихи не Вийона
Жан-Мишель говорил тихо, но музыкант услышал его и выпятил грудь, как петух перед боем.
Что ты сказал, школяр?! А ну, повтори!
Жан-Мишель с тоской подумал, что Анри далеко, а кинжал на поясе не поможетс ним ведь надо ещё уметь обращаться. Но деваться было некуда.
Это не стихи Франсуа Вийона, повторил Жан-Мишель погромче. Разношёрстные гости постоялого двора все как по команде замолчали и уставились на него. Настоящая баллада Вийона звучит совсем не так! Я студент, я читал я изучаю его творчество! Я знаю! прибавил он со звоном в голосе.
Это заявление всех позабавило. Раздражительный торговец Пьер хрипло сказал своему другу:
Слышь, Оливье, куда мы катимся, Вийона теперь изучают в университетах! И повернулся к Жану-Мишелю:А вы, должно быть, уже профессор? Каких наук, позвольте вас спросить?
Ну, Пьер, не задирай парня, ответил Оливье. Может, он и не врёт. Как тебя звать, школяр?
Жан-Мишель.
Раз ты говоришь, Жан-Мишель, что это неправильная баллада, прочитай-ка нам настоящего Вийона! А коли брешешь, так лучше быстренько возьми свои слова назад, а то
«», начал Жан-Мишель, не заставляя просить себя дважды. «, »
Жан-Мишель без запинки, с расстановкой дочитал балладу до конца. Его даже наградили аплодисментами и одобрительными кивками. Правда, многие слушали озадаченно: стихи Вийона оказались посложнее той песенки. Жанна заметила:
А мне песня больше нравится.
Мне тоже, кивнул Пьер. Тут что-то слишком уж мудрёно.
Про Жана-Мишеля немедленно забыли и до конца вечера оставили его в покое. Он стал думать, как повёл бы себя на его месте Франсуа Вийон. Наверно, высмеял бы этого музыканта так, что все попадали бы от хохота, и прочитал свои стихи сама потом вспомнил здешних постояльцев в какой-нибудь балладе
Наконец все встали из-за стола и начали устраиваться на ночлег. Жан-Мишель сгрёб солому, стараясь устроиться поближе к огню. Некоторые гости, особенно те, кто много выпил, уже развалились и захрапели. Пылкий любовник, именовавший себя Тристаном, без устали приставал к Жанне.
Ты не имеешь права отвергать меня, я же тебе заплатил!
Заплатил?! Это, по-твоему, деньги?!
Но у меня больше нет! Я люблю тебя, моя Изольда, иди ко мне! призывал он заплетающимся языком.
Жан-Мишель вышел во двор по малой нужде. Было ясно и морозно, в небе блестели колючие звёзды. Вдалеке, едва различимый во тьме, чернел , а в противоположной стороне возвышались неприступные ворота . В домах предместья уже погасили огни, и только постоялый двор никак не мог успокоиться. Из-за дверей доносилась чья-то брань, призывы влюблённого Тристана и ругань Жанны. «Отвали, , а то пожалеешь!»крикнула она и тоже вышла во двор. В сердцах сплюнула через дырку на месте переднего зуба и спросила Жана-Мишеля:
А ещё стишки знаешь?
Знаю.
Почитай что-нибудь, а? Я тебя очень прошу! Мне ещё никогда в жизни стишков не читали Я тебя отблагодарю, если хочешь меня, дорого не возьму!
Спасибо, не стоит, отозвался Жан-Мишель, посмотрел на тёмную дорогу, убегавшую от постоялого двора, и на звёзды в небе, а потом повернулся к Жанне. У Вийона есть баллада про таких, как ты.
Правда? Ну, валяй!
Жан-Мишель прочитал ей «Балладу Прекраснойдля молоденьких ».
Жанна одобрила.
Хороший мужик этот Вийон, всё правильно написал. Я бы с ним переспала бесплатно, пусть он и презирал .
И ты на него за это не обижаешься?
. За что нас любить-то? Хотя мужики всё врут. Все они хотят одного, а получат от ворот повороти сразу презирают всех баб направо и налево. Что ещё им остаётся-то? она засмеялась. Все они, кобели, одинаковые Но всё-таки Вийон лучше.
Почему? улыбнулся Жан-Мишель.
Потому что он про нас стихи написал. А другие только и думали, как бы переспать подешевле, отрезала она, крепко выругалась и вернулась на постоялый двор.
Ночью Жану-Мишелю приснился . Небо над ним казалось совсем светлым в лунном сиянии; огромная виселица не выглядела ни тяжёлой, ни мрачнойеё массивные каменные столбы и перекладины нежно серебрились в лучах луны. И казнённых, казалось, больше ничто не тяготилоодин за другим они выскальзывали из цепей, на которых были повешены, и плавно поднимались вверх, в необъятное, сияющее небо, пока виселица не опустела
Жана-Мишеля разбудил холод, собачий лай с улицы и хрюканье свиней за стеной. Он встал, отряхнул с себя солому и поёжился. По сравнению со вчерашним днём заметно похолодало, на стене у входа даже белел иней. Угрюмый, заспанный хозяин подбросил поленьев в огонь и принялся звать служанку, ругаясь на чём свет стоит. Некоторые посетители уже ушли, а некоторые ещё спали. Протрезвевший Тристан в укромном уголке тискал свою Изольду-Жанну, которая сейчас не имела ничего против.
Жан-Мишель решил не ждать завтрака и отправился в Париж.
* * *
Вийон повторял в своей балладе: «,». Жан-Мишель всю дорогу думал об этих словах. Чего стоили после них все поэтические каноны, все правила, порождающие ровные и правильные по форме, но пустые и безжизненные стихи? Спору нет, можно писать о чём угодно, писать так, чтобы читатели восхищались качеством стихотворения, как тонкостью ювелирных изделий. Можно сочинять стихи, которые питают ум и возвышают чувства, но не касаются души А стихи Вийона брали за душу.
Вийон не презирал жизнь, как многие поэты, полагающие, будто жизнь сама по себе низка, груба и не заслуживает стихов. Он не придумывал взамен обычной жизни другую, высокую, поэтическую, не старался писать только о благородном и красивом. При этом его язык был безупречен, и к форме его баллад не смог бы придраться даже самый дотошный знаток поэтических правил. Но предметом стихов Вийона всегда становилась обычная жизнь во всём её разнообразии. Это не укладывалось в голове у многих ценителей высокой поэзии, это заставляло сочинять о Вийоне легенды, даже воображать, будто он был из разбойничьей шайки Счесть Вийона вором и разбойником оказывалось куда проще, чем понять это.
Жан-Мишель вспомнил посвящения Вийона герцогу Шарлю Орлеанскому, знаменитому пленнику лондонского Тауэра, куда герцог попал после битвы прии где за двадцать пять лет заточения стал ещё и пленником английского языка, овладев им так же, как родным французским. Герцог Орлеанский не просто ценил искусство, поэзиюон сам был прекрасным поэтом. Вийон посвящал ему и его дочери Марии свои баллады. Казалось бы, что мешало Вийону снискать милость герцога умом и талантами, найти себе место при его дворе и навсегда забыть про бедность и про все невзгоды? Но Вийон не воспользовался этой возможностью Вероятно, потому, что при дворе требуются другие стихив меру глубокие и в меру беззаботные, сладкие, изящные и приятные, как разговоры придворных за обедом. А стихи про жизнь и про живые чувства там никому не нужны, потому что вместо удовольствия они доставляют читателям беспокойство. К тому же в стихах Вийон чаще обращался не к высоким особам, а к своим безвестным друзьям и знакомым, к судьям и солдатам и даже к проходимцам, пьяницам, нищим и проституткам
И кто мог в полной мере оценить талант Вийона? Знатные читатели кривились из-за того, что Вийон упоминал в своих балладах низменные, на их взгляд, предметы, рассказывал о черни и её пороках, но самое забавное, что эти пороки были и у богатых А завсегдатаи таверн, любители веселиться до утра, не могли оценить всей глубины стихов Вийона, доступной лишь благородным и образованным, не замечали тонкости, точности и музыкального благозвучия его языка, не видели его познаний, не понимали цитат, которые он приводил, они просто не читали произведений, откуда были взяты эти цитаты Вийон смеялся над невеждами, утверждая, что «Искусство грамматики», школьный учебник, слишком трудная книга для них