Я думаю,с легкой насмешкой в голосе возразил пришлый,что и для русского, и для турка сын есть сын, так же, как и для осетина.
Э, не говори так,покачал головой Данел.У турка сын и будет туркомбольше ничем. У русского... ему тоже все равно: сын или девка. А у осетина сынэто джигит! Ведь не посадишь девку на коня?
Так ведь и казак тоже не посадит на коня девку.
Так токазак!с уважением протянул Данел.Казакэто тебе не турок, клянусь прахом отца моего. Казак и есть казак, как говорил мой вахмистр Кузьма Жилин,и он поцокал языком.
Сапожник промолчал, только усмехнулся в темноту.
Послушай,вновь нарушил молчание Данел,а ты казак или русский?
Белорус. Из Витебской губернии. Слыхал про такую?
Данел отрицательно мотнул косматой шапкой.
У нас тоже,продолжал белорус,если у мужика родятся одни девкибеда: по миру пойдешь.
Зачем«по миру»? За девку ирад можно хороший взять.
Какой ирад?
Ну... этот, калым. Вот я за Сона триста рублей... нет, пятьсот получу, за Веру получу, за Лизу получу, за Гати получуво какой богатый буду!
Ну?удивился белорус.Это за девкуто пятьсот рублей? А у нас хорошо, как лицом да статью выдастся, а то и даром никто не возьмет. Калы-ым...
А у тебя что ли тоже одни девки?
С чего ты взял?
А на заработки пошел.
Не, я еще неженатый. А на заработкиверно: не от хорошей жизни подался. Погорели мы этой зимой. Все дочиста сгорело, одна печка посреди сугробов торчит.
В это время они, миновав общественный колодезь в центре хутора, подошли к низенькой хатенке под взлохмаченной, словно голова у старого бродяги, камышовой крышей. Ее турлучные стены с обвалившейся местами глиной напоминали ребра отощавшей за зиму собаки, а маленькие, обмазанные глиной окна словно были ее глазами, голодными, просящими.
Послушай, гость,остановился у двери своего жалкого жилища не слишком твердо стоящий на ногах хозяин.Я тебя успел полюбить, а мы до сих пор еще не знакомы. Вот скажи, как зовут меня?он ткнул себя пальцем между газырями черкески.
Данилой.
Правильно,удовлетворенно подтвердил Данел,меня зовут Данелом Андиевым. Дед моего деда был беком, понял? А как твое имя?
Незнакомец еле сдержался, чтобы не рассмеяться и не обидеть нового другатак мало походил он на княжеского отпрыска.
Меня зовут Степаном. А фамилияОрлов, Слыхал про графа Орлова, любимца государыни Екатерины Второй? Так вот, я с этим графом родства не имею.
Данел понял шутку гостя. С трудом держась на ногах, приложил руку к груди, а другой сделал широкий жест в сторону покривившейся двери:
Будь гостем, граф Орлов, у князя Данела Андиева.
Затем взял за плечо белоруса, дружески подтолкнул к перекошенному дверному проему.
Заходи, друг, не бойся, сегодня этот дворец еще не упадет и не придавит нас. Эй, наша дочь!крикнул он в темноту с нарочитой строгостью в голосе.Есть ли в этом доме пиво, чтобы утолить жажду двух мужчин?
* * *
Первое, что увидел гость, когда проснулся, была косматая бурка, которой ктото укрыл его сонного. «А ведь накуначился я вчера»,скривился Степан, поворачиваясь на бок. Рядом, закинув курчавую голову, похрапывал Данел. У него высокий лоб, изогнутые тонкие брови, с горбинкой нос, аккуратно подстриженная, тронутая серебром бородка. Степану он напомнил друга Темболата, с которым познакомился летом 1906 в томской тюрьме.
Темболат неподвижно лежал на нарах, когда Степан вошел в камеру.
Что с ним?спросил он у сидящего рядом рыжего парня в арестантском халате.
Отдыхает после побега,ответил тот хмуро.Видишь, морда вся в синяках? Насчет бегунов тут строго.
До-он...простонал лежащий на нарах узник.
О чем это он?спросил Степан.
Рыжий пожал плечами:
Кто ж его знает? Может, он казак с Дону. Только мурлом больше на черкеса смахивает: черный весь и нос с горбатиной, как у Шамиля.
Да разве Шамильчеркес? Я слыхал, он из Дагестана,возразил Степан.
Лежащий на нарах зашевелился, открыл рот, облизал запекшиеся губы.
Да он же пить хочет!Степан нагнулся над бледным, заросшим черной щетиной лицом.Воды тебе?.. Дайка кружку,протянул руку к сидящему на полу рабочему в замасленной одежде, спросил с иронией:Почему не по форме одет?
На всех царь не напасся,угрюмо отозвался рабочий, подавая кружку.Видишь, напихали скольконоги протянуть некуда.
Ничего, дядя, вот отправят нас с, тобой на Сахалин, там, говорят, в два счета можно протянуть ноги,усмехнулся Степан.
Поддерживая ладонью горячий стриженый затылок больного, Степан поднес к его губам кружку. Тот приоткрыл глаза, лихорадочно стал глотать воду.
С Дона, товарищ?участливо спросил Степан.
Тот отрицательно мотнул головой, прохрипел:
С Терека.
А почему о Доне бредил?
Осетин я... По-нашему, донвода... пить хотел. А вы кто?
Да этот... как его. Путешествую, одним словом. Правда, не по своей охоте.
Значит, попутчики...усмехнулся осетин и закрыл глаза.
Так они подружились. Воспоминания потащили Степана но арестантским дорогам...
Голос проснувшегося Данела вернул его в осетинский хадзар .
Ты уже не спишь, ваше сиятельство?
Беки, конечно, знают, как величать графов!хитро прищурил глаз Степан.
Ау,Данел оттопырил губу:Что я, вчера родился, да?тут он страдальчески сморщил лицо и сплюнул на пол.Тьфу! Какая гадость во рту: будто ишак всю ночь стоял. Вставай, афсымар : похмеляться будем. Эй, наша дочь!крикнул он в соседнюю комнату.
Тотчас на пороге появилась старшая дочь ДанелаСона. Взмахнув черными ресницами, наклонила голову в ожидании отцовского слова.
Принеси гостю умыться.
Девушка еще ниже склонила голову и так же молча вышла из комнаты.
Видал?подмигнул хозяин,С утра нарядилась, будто в церковь собралась. Вот уж эти чертовы бабы. У вас они тоже так?
Тоже,усмехнулся гость, а про себя подумал: «Если ситцевое платьепраздничная одежда, так в чем же она ходит в будни?»
Снова вошла Сона с тазиком водной руке и кувшином в другой. Поставив таз на пол, приготовилась поливать мужчинам на руки.
Да я сам...молодой человек зарделся от смущения. Но Данел ободряюще похлопал его по плечу:
«В чьей арбе едешь, того и песню пой»,так говорят у нас на Кавказе. Или ты, джигит,девок боишься?
Вода была теплая и припахивала котлом. «Джигит» подставлял под струю ладони, пригоршнями плескал себе в лицо воду, но видел девичьи руки, что держали кувшин, они были смуглы, тонки и нежны. На безымянном пальце самодельное, с неровными краями медное колечко.
Ну а теперь, наша дочь, полей мне,сказал отец, закатывая рукава нательной рубахи.
Утираясь холщовым полотенцем, Степан украдкой взглянул на Сона, и каким неведомым дотоле восторгом наполнилась его грудь. У нее были, как у отца, тонкие, круто изломленные, брови, под которыми светились такие большие карие искрящиеся глаза, что пришли сами собой на ум строки: «Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит».
Мужчины умылись. Сона вынесла таз на улицу, и слышно было, как плеснула воду на землю. Вернулась она, неся небольшой, с короткими ножками столик. Вскоре на столике появился кардзынмаленький круглый хлебец из просяной муки. К нему присоседилась, распространяя по всему помещению сладковатый запах, миска с бламыкомпохлебкой из ячменной муки. Затем появилась еще одна мискас вареной фасолью, и рядом с нею улеглись две деревянные цветастые ложки.
Сона стала поодаль в молчаливом ожидании очередных распоряжений.
Дочь наша,Данел с шутливой укоризной покачал головой,клянусь богом, ты нам приготовила княжеский завтрак, но в последний момент, память, наверно, отказала тебе. Ты забыла принести к этой замечательной закуске то, для чего она предназначена. Пошарька, зерно души моей, в кладовке...
Всю эту напыщенную тираду Данел произнес на родном языке, но по интонации голоса и по тому, как лукаво сверкнули в ответ глаза его дочери, гость понял, что сейчас снова придется пить самогон под сопровождение красивых и бесконечных тостов. Ну, конечно, он не ошибся: вон Данел уже потянулся к висящему на стене рогу, а вот на пороге и Сона с кувшином в руке и улыбкой на красных, как созревающие вишни, губах.