Расходились Паргины! заржал Аверкий.
Чего ты! сердито остановил его Кузьма Ребро.
Миха подскочил к раздумчиво кивающему головой, как будто лишенному интереса ко всему, Францу.
Почему ты считаешь? серьезно спросил Вишняков.
Говоришь, хороших людей называют, робея от внимания, произнес Миха, а Франц чего ж, плохой?
Правильно! весело взревел Петров.
Он все еще не верил, что вот так просто, называя одного, другого, третьего, можно выбирать власть. Маленькие, прищуренные глазки бегали по толпе, ожидая, что затея с выборами превратится в шутку. Лицо пылало, выдавая волнение. Может, он надеялся, что кто-то выкрикнет и его имя.
Я присоединяюсь насчет Франца Копленига! поддержал Миху Вишняков.
Давай, от имени Мишки Паргина! вскричал тогда Петров.
Цыц! грубо толкнул его Кузьма.
Чего это?
О деле разговор.
Мальчишка ведь!..
Ты тоже не больно усат, сказал Лиликов, заставив замолчать скопчески гололицего Петрова.
Франц Коплениг будто и не слышал, как пытался озоровать Петров. Широкое лицо его сделалось серьезным.
Я говорийт речь! сказал он, пробираясь к ящику, на котором стоял Вишняков.
Шахтеры с любопытством зашумели. Вишняков поднял руку, прося тишины.
Франц нам что-то скажет!..
К военнопленным не все относились одинаково. Богатые посылки, которые получали некоторые из них, замкнутость и насмешки по поводу извечной грязи в Казаринке у иных вызывали недоверие, кто знает, что за люди и чего от них ждать. Может, и незачем давать им вмешиваться в дела шахты. Недоверие питалось рассказами фронтовиков, вернувшихся после ранений, внушалось газетами, которые приходилось читать, жило в песнях о «царе турецком» и «царе немецком».
Франц вскочил на ящик и стал рядом с Вишняковым. Поправив очки, улыбчиво огляделся вокруг. Всюду он видел строгие лица. Ни одной ответной улыбки. Франц заметил это и застенчиво опустил лобастую голову.
Давай, чего ж? попытался ободрить его Вишняков.
Слушать будем! дурным альтовым голосом поддержал Аверкий.
Замолкни, ради бога, сердито посмотрела на него Арина.
Ан интересно
Интересного мало немцев во власть.
Арина сказала это негромко, но услышали ее многие. Лица помрачнели.
Геноссе Вишняков, геноссе людьи произнес глуховатым голосом Франц.
Товарищи дорогие! решил погромче перевести Вишняков.
Йа, йа, закивал головой Франц. Туварич дорого-ой! И улыбнулся, радуясь, что удалось это выговорить. Мы каолиций нихт коалиций капитал! Франц вывернул пустые карманы своих пятнистых от смазки брюк. Мы каолиций арбайтен работший! Унион работший!.. Мы, вы унион! Франц стиснул руки и прижал их к груди. Ферштейн? обратился он к Вишнякову.
Правильно! одобрил тот. У нас нет никаких капиталистов, между нами должна быть дружба!
Вива дружба! обрадовался приветным словам Вишнякова Франц и поднял сжатую в кулак правую руку.
Вива! воскликнул Миха, довольный тем, как все получилось после его слов.
Шахтеры нерешительно зашумели, готовые как будто присоединиться к Вишнякову. Но восклицание мальчишки, как будто тоже имеющего право выбирать, вдруг породило сдержанность.
Дружба навеки! рявкнул в толпу Вишняков, заметив колеблющихся.
Франц соскочил с ящика.
Довольно, что ли? погромче спросил Петров.
Ваша воля, ответил Вишняков.
Поглядим, как станет сбываться наша воля, с хитроватой ухмылкой заявил Петров.
Жалеет, что его не избрали! насмешливо вскричал Аверкий и этим развеял брошенное Петровым в толпу недоверие.
Пускай у Фили в кабаке его избирают!
Рожей не вышел!
Обчественное добро мигом промотает!..
Вишняков поднял руку, требуя тишины.
Кого избрали, сам понимает, что не царскую корону на голову натянули. Чуть что не так народ ему и скажет А Петрову мы подыщем местечко, не пожалуется, заявил он под общий хохот.
Когда расходились, Петров зло сказал Арине:
Нашла атамана в махрах и поддевке!..
Богу все будут служить.
Ну да, ты своему, а немец какому?
До глубокой ночи в поселке светились окна. Собаки глухо лаяли в уличную пустоту. Пьяный Петров у Фили в кабаке шумел:
Скажи, какой партии Вишняков? Ну!.. Не знаешь! А я знаю! Немецкой, туды его!..
Измученный затруднениями в торговых делах, Филя соглашался. Ему бы только не терять такого верного клиента, как Петров. А Вишняков черт с ним. Неизвестно еще, чем закончится затея с Советом.
4
Новая власть неожиданно оказалась сильной. Избранный на митинге Совет постепенно прибирал к рукам управление рудником, поставил под контроль действия Фофы-управляющего. В Продуголь был отправлен отказ от поставок угля по прежним договорам нечего снабжать железнодорожные узлы на донской стороне, где собиралась контрреволюция. Совет взял под контроль шахту, назначил своего человека, Лиликова Андрея Николаевича, председателем рабочего контроля, а фактически новым «советским управляющим». После взрыва паровоза в Лесной, «дела подозрительного», Совет организовал милицию «для охраны завоеваний революции» под началом бывшего рядового Измайловского полка Сутолова Петра Петровича.
Сутолов принимал участие в Февральской революции в Петрограде, был в полковом комитете и самолично видел Ленина в 1917 году, на Финляндском вокзале. Говорили, будто Сутолов не состоял в той партии, в которой Ленин. Но черт голову сломит, пока разберется, кто в каких партиях.
Поначалу Совет разместился в холостяцком доме самого председателя Вишнякова. Потом, когда уехали две семьи штейгеров, перебрался в добротный штейгерский дом, прочно построенный из камня-песчаника. Фофа, однако, убедил советчиков, что негоже занимать штейгерские квартиры, так как остальные штейгеры будут недовольны и могут бросить шахту. Взамен он предложил три просторные комнаты шахтоуправления.
На щите, сбитом из строганых досок, перед дверью вывешивались разные объявления, которые печатала на машинке Фофина машинистка Калиста Ивановна, мобилизованная Вишняковым «для прохождения добавочной службы, имеющей важное значение для революции, без оплаты». И то, что печатала Калиста Ивановна, действительно было важно:
«сообщаем гражданам, что долг по угольному пайку будет выдан как за этот год, так и за прошлые годы».
«постановлением Совета саночникам и другим тяжелым подземным рабочим с сего числа спецовка будет выдаваться без отработки».
«солдатские жены, за исключением тех, чьи мужья состоят в контрреволюционных армиях, могут получить помощь продуктами и деньгами по старым артелям, где мужья состояли раньше».
«лампоносам и женщинам с сего числа оплата будет производиться наравне со всеми, без снижения».
«артели военнопленных заносить в учет отгруженный уголь для оплаты по установленным нормам, как для вольнонаемных».
«наладить на шахте стирку спецовок, отремонтировать баню».
«выдавать керосин для освещения тем, кто идет в третью смену, бесплатно»
Печатая, Калиста Ивановна кривилась от множества ошибок, пыталась протестовать, искать защиты у Фофы. Но однажды, по поручению председателя Совета, Сутолов вызвал ее в отдельную комнату и сказал:
Будешь бузу заводить стражу поставим. Не любовные письма пишем сообщения для народа! А любовные твои шашни с управляющим нам известны, пользы от них не ищи!..
У Сутолова были сухие, воспаленные глаза. Калиста Ивановна опустила голову и ответила тихо:
Я никогда не отказывалась печатать буду и дальше
Вот и давай дальше, без всяких разговоров! Жаловаться не смей! Нечего подрывать советскую власть жалобами. Еще никакой рабочий человек на нее не жаловался. А ты ишь какая! пригрозил он ей приглушенным до хрипоты голосом.
Калиста Ивановна стояла еле живая от страха. Кому уж жаловаться?..
Декреты Совнаркома, после Октябрьского восстания, доходили до Казаринки всякими путями, чаще всего через телеграфиста станции Громки Пашку Павелко. Пашка обычно принимал декреты с приписками-пояснениями профсоюзного центра железнодорожников Викжеля, в которых говорилось, что надо, а что не надо выполнять. Вишняков возвращал пояснения щеголеватому Пашке и говорил: