Отец, почему здесь нарисован жук?
Это не жук, сынок, а китайский иероглиф «шоу», обозначающий долголетие. Мерзкая шутка бандитов. Это без сомнения хунхузы!
Вернулся со двора Игнат. На вопросительный взгляд Яновского он отрицательно покачал головой. А вслух сказал:
Конюшню пытались сжечь, шалавы, да огонь, слава богу, не занялся, кони целы, только разбежались, ребята ловят
Он помолчал, потоптался и все же задал вопрос, который самому казался неуместным:
Господин капитан, а с китом того как прикажете?
Пошли кого-нибудь в корейскую деревню, пусть забирают, что смогут.
Сына капитана Хука не удалось найти в усадьбе ни живого, ни мертвого. Китолов и его товарищи быстро собрались в погоню. Удалось разыскать только пять лошадей, поэтому именно столько всадников выехали с хутора. По дороге заехали на усадьбу Яновских, где все было в порядке, и, ничего не объяснив встревоженной Татьяне Ивановне, жене Мирослава, помчались в тайгу, несмотря на опускающиеся сумерки
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой
Эти строчки звучали в мозгу Яновского даже тогда, когда по его предложению погоня была приостановлена и все сидели у костра в ожидании утра. Вспомнилась и вся гетевская баллада вплоть до заключительных строф.
Дитя, я пленился твоей красотой,
Неволей иль волей, а будешь ты мой.
Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он; мне душно, мне тяжко дышать.
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал
В руках его мертвый младенец лежал.
Мирослав вздрогнул. Что они сделали с Сергунькой? Где он, десятилетний краснощекий крепыш с голубыми, как у отца, глазами, с белыми волосенками? А ведь на месте Сергуньки мог быть его сын, как и на месте жены капитана его жена Могли быть или должны были быть? Еще не догадка, но уже сомнение змеей вползло в душу Мирослава, чтобы поселиться там надолго.
Фабиан Хук, по-прежнему молча стоявший у костра, поднял голову и простонал в беззвездное уже, бледнеющее небо:
Господи, да за что?!
И тогда Мирослав Яновский тихо, словно про себя, но адресуясь к другу, вымолвил:
Наверное, все это предназначалось мне. Месть за Аскольд
Глава IIСУНДУК КАПИТАНА ХУКА
Сокровища Фабиана. Встреча в таверне. «Орел» расправляет крылья. Учеба. Китоловное общество. Малыш и Антти снова вместе. Нетихий Тихий океан. «Где наша не пропадала!»
Потрясенный смертью жены и исчезновением сына, капитан Хук не стал даже смотреть, что из его имущества расхищено бандитами. Они забрали много ценных вещей, а то, что не взяли по каким-то причинам, было уничтожено. Этой участи избежал знаменитый сундук капитана, единственная память о родной Суоми.
Огромный, тяжеленный, красного дерева, обитый бронзой, он был сработан финским мастером Кенбергом в начале XIX века. Его темно-красные стенки украшало изящное литье, изображающее мифологические сцены из «Калевалы». Массивный потайной замок с секретом гарантировал сохранность содержимого.
«Мой сундук в огне не горит и в воде не тонет», шутил Фабиан, и это было близко к истине: сундук однажды благополучно перенес пожар: мастер пропитал дерево особым негорючим составом, а меж красных досок уложил асбест.
Если бы хунхузам удалось вскрыть сундук, они были бы разочарованы: сокровищв их пониманиив нем не было. Лежали там, правда, деньги, но то была коллекция редких старинных монет из разных стран мира, где довелось побывать капитану. Привозил он из дальних странствий и почтовые марки, которые лежали в большом сафьяновом альбоме. Хранились в сундуке морские приборы, инструменты, некоторые занятные безделушки и амулеты. Но главным богатством сундука были бумагидневники, судовые журналы, морские карты и научные труды Фабиана Фридольфа Хука. Плавая по многим навигационно опасным зонам Тихого океана, капитан в каждом рейсе исправлял ошибки карт и вел глазомерную съемку. Он подробно описывал свой курс, метеорологические условия, течения, ветры и берега
Когда наступала зима и прекращался китоловный промысел, капитан и его команда вытаскивали свою шхуну на берег бухты Сидеми, отдыхали и готовились к новому сезону.
По вечерам в семейном кругу Фабиан любил читать вслух, чаще любимую «Калевалу», а иногдапосле настойчивых просьб сынакое-что из своих воспоминаний. Особенно Сергуньке нравилось то место из дневника, где описывалось, как его отец стал моряком. Было это очень давно, в 1848 году, когда Фабиану Хуку шел еще только тринадцатый год.
В портовой таверне под заманивающим названием «Бросим якорь?»многолюдно, шумно, дымно. Здесь морякифинские, шведские, русские и иных странотмечают свой приход или уход, здесь они нанимаются на работу, подписывая контракты на кабальных для себя условиях, и здесь же завивают горе веревочкой, пропивая только что полученный аванс. Слышны тосты на разных языках: «Скооль!», «Прозит!», «Ваше здоровье!»
В углу за большой дубовой бочкой, заменяющей столик, сидели двоевысокий костистый старик в шляпе с обвисшими полями и кожаной жилетке, накинутой прямо на голое тело, и мальчик, бедно, но чисто одетый. Старик время от времени отпивал из высокой оловянной кружки, стоящей перед ним, и задумчиво посматривал на своего юного соседа, который, уже устав плакать, остаточно всхлипывал, вытирая глаза рукавом куртки.
Жаль, что ты не пьешь грога Эй, нейти, еще кружку! Может все-таки выпьешь? Не хочешь? Жаль, жаль Я бы тоже, может, плакал, если бы не грот. Очень помогает от слез и вообще всяких переживаний. Он опять поднес кружку ко рту. Скооль! Ну что поделаешь, не берут нас с тобой на флот. Тебе говорят, что ты молод, в мнечто стар. Только враки все это! Я и на руле еще могу стоять, и шкоты натягивать, и гарпун метну лучше иного молодого, ха! Вот по вантам лазать уже не мастак: кость у меня не гнется Знаешь, как поется в старой матросской песне? «Был, как шпага, я тонок и гибок, а теперь будто лом проглотил». Ха! Это тебе по вантам карабкаться, на пертах плясать. Самый возраст. Я пришел на флот таким же малышом, ничего, человеком стал. Так что зря тебя не берут Эй, кто там? Тащи еще грогу, да побольше, чтоб я утонул, ха!
Рыжеватый мальчик в залатанной куртке, коротких штанах, полосатых чулках и деревянных сабо, улыбаясь сквозь слезы, смотрел на старого моряка. Белые лучики морщинок на темном, словно закопченном лице, длинные пряди седых волос из-под шляпы, медная серьга в ухесвидетельство прохождения мыса Горн, белая борода, валиком окаймляющая длинное худое лицо, в крупных желтых зубах трубка, которая вынималась изо рта только когда ее хозяин вливал в себя очередную порцию грога и тотчас водворялась на место, таков портрет китолова Антти Нурдарена, как он представился юному Фабиану Хуку при встрече в порту. Вместе они обошли не одно судно, предлагая свои услуги и везде встречая отказхорошо если равнодушный, а то и насмешливый. Устав и продрогнув, они, по предложению Антти, зашли в трактир «Бросим якорь?».
Ты теперь к отцу вернешься, в Тенала-приход?
Не знаю
Возвращайся, посоветовал Антти. Не то он сам тебя разыщетхуже будет. А вообще ты чудак! Ведь твой отец трактир держит, ты говорил. Сытая жизнь, ха! Чего тебя в море потянуло? Другое дело я: родителей не знал, вырос в сатама, попрошайничал, воровал. Море дало мне все, чего у меня не было, дом, работу, еду. А у тебя, малыш
Он не договорил, уставившись на вновь вошедшего в таверну посетителя. Это был хорошо, даже изысканно одетый молодой мужчина. Весь его облик настолько не соответствовал заведению, где сидели в основном моряки и портовые босяки, что казалось, господин этот заблудился. Но он уверенно вышел на середину зала и громко сказал, обращаясь сразу ко всем:
Я капитан Гольминг. Мой бриг «Орел» сегодня вечером снимается в рейс на Гулль. На борту нет повара. Кто желает пойти со мной?
Моряки загомонили, комментируя предложение и с недоверием посматривая на капитана. Судя по всему, он был новичком в этом порту. Антти Нурдарен тоже высказывал сомнения, размышляя вслух: