Женитьба на Караччоло открывала перед Зоей этот шансстать обычной итальянской знатной дамой. И вдруг все рассыпается. Рассыпается из-за того, что помимо ее воли, даже не поставив ее в известность, ее втягивают в какие-то хитроумные политические комбинации, в которых ей отводится роль куклы.
Виссарион не любил распространяться на эту тему. Приняв сторону Н., он шел вместе с ним. Но не таил своих опасений за Зою. По намекам кардинала и из других источников Н. знал, что девушка чувствовала себя плохо, она чахла. Так что разговор с ней предстоял непростой. Н. решил взять его на себя. Виссарион не возражал.
Зоя приняла Н. в своих покоях в комплексе Санто Спирито в Сассии, что в Леоновом квартале, который в свое время был пожалован ее отцу. Низкие потолки, узкие проходы, крошечные комнаты, напоминавшие кельи, вся эта монастырская обстановка действовала угнетающе. Зоя встретила Н. в небольшой, плохо освещенной комнате, служившей ей, видимо, чем-то средним между кабинетом и приемным покоем.
Н. впервые видел Зою вблизи, и ее внешность поразила его. Вроде бы ничего особенного. Стройная молодая женщина с легкой склонностью к полноте и хорошо обрисованными формами, внятно угадывавшимися под многочисленными слоями тканей. Гладко зачесанные волосы, темные глаза, в полутьме трудно было разобратьтемно-карие или темно-серые. И бледность на смуглом лице. Все это было пронизано какой-то нервной и очень женственной силой.
Ее внешность плохо сочеталась с волновавшими Н. привычными итальянскими идеалами. Отсутствовало характерное бесстрашие во взгляде, допускавшее всю палитру оттенков: от склонности к утонченному разврату до интеллектуального превосходства. Не была она и бесстыдной венецианской красавицей, более отвечавшей левантийским вкусам, в лице которой сладострастие бушевало с неистребимым всепобеждающим прагматизмом. Нет, Н. видел перед собой что-то совсем другое, значительно менее раскрепощенное, менее свободное, очень закомплексованное, вовсе не ошеломляющее внешней красотой, но в то же время очень родное и манящее.
Н. давно столь неприлично, столь пристально не разглядывал женщину, забыв о том, кто он, кто она, зачем он пришел к ней. Так продолжалось едва ли не минуту. За это время во взгляде деспины заготовленное презрение сменилось удивлением и интересом. Наконец Н. очнулся и поспешил сломать становившуюся все более неловкой паузу.
Ваше высочество, вы, вероятно, знаете, почему я пришел?
Деспина ответила не сразу.
Да.
Я вас не буду уговаривать, ваше высочество. Я вас прошу только об одномвыслушать меня.
Деспина уже полностью овладела собой.
Желание моего благодетеля кардинала Виссариона для меня закон. Мне передали его пожелание. Я готова вас выслушать. Говорите, прошу вас.
Н. снова ощутил перед собой стену.
Ваше высочество, наверное, не было ни одного дня с того момента, как вы приехали в Италию, когда бы вам не напоминали, что выдочь деспота Мореи и племянница последнего византийского императора.
Девушка молча кивнула.
Вам может это не нравиться, вы можете это ненавидеть, вы можете уставать от этого, но вы ничего не можете поделать с этим. Так было, есть и так будет. Что бы с вами ни происходило, до конца своей жизни вы останетесь византийской принцессой. Даже если вы уйдете в самый далекий, самый бедный монастырь, вы все равно никогда не будете принадлежать себе. Это тяжело, это больно, это страшно, но это так, вы это и сами знаете лучше всех нас.
Н. перевел дыхание. Тут девушка неожиданно и довольно резко врезалась в разговор.
Не надо только рассказывать мне о моей ответственности перед родиной, перед церковью, перед греческой цивилизацией. Я это слышала десятки и сотни раз. Византии больше нет. Ее не оживить, как бы мы с вами ни старались. Я готова отдать жизнь ради родины. Я гречанка и останусь гречанкой, за кого бы я ни вышла замуж. Но от меня ничего не зависит. И не надо убеждать меня в обратном.
Н. не ожидал такой интенсивности чувств от этой девушки, самой жизнью, казалось бы, обученной ремеслу покорности. Разговор получался не просто откровенный, а какой-то мужской. И Н. отвечал так, как он ответил бы мужчине.
Вы правы, ваше высочество. От нас всех действительно зависит очень мало. Но что-то все-таки зависит. Причем от васбольше, чем от других.
Ну и что? Не нужно убеждать меня положить жизнь на алтарь спасения Византии.
Я не собираюсь этого делать.
Деспина встрепенулась, удивленная.
Тогда чего вы от меня хотите? Зачем вы пришли?
Я объяснюсь, ваше высочество.
Извольте.
Вы правы, Византию не спасти. Ее больше не будет. Никогда.
По губам принцессы пробежала грустная улыбка.
Но греческая цивилизация и православная вера могут выжить. Это отнюдь не гарантировано, потому что шансы против нас. Но это возможно. И мне это не безразлично. Дело не в том, что от этого будут зависеть судьбы мира, что без греческой культуры и греческой веры мир будет не полным. Все значительно проще. Я и очень многие люди, которые мыслят как я, мы не сможем жить, если не будем сознавать, что сделали все, что в наших силах и за пределами наших сил, чтобы уберечь и спасти остатки греческой цивилизации.
Деспина поневоле втягивалась в обсуждение.
Хорошо, и что для этого требуется?
Я буду с вами откровенен, ваше высочество. Моя жизнь сломана. Я не о себе думаю и ничего для себя не ищу.
Деспина перебила его.
Моя тоже.
Знаю. Но я хочу сделать что-то для своей родины. Собственно, у меня и выбора другого нет. Мне больше нечего делать. В Италии, несмотря ни на что, даже если я приму итальянское имя, я все равно не стану своим. Как бы хорошо я ни владел итальянским языком и ни знал обряды латинского богослужения. Возвращаться в Турцию, на закланиебезумие. Что я могу еще сделать? Я продал бы душу дьяволу, отдался бы кому угоднокрымскому хану, падишаху, не говоря уже о римском папе, чтобы сохранить хотя бы что-то от моей страны, моей культуры и моей веры.
Но вы и так отдались латинянам. Как, впрочем, и я.
Да, я принял латинскую веру. Я разговариваю с Богом на латыни. Но он простит мне это. Я секретарь кардинала Виссариона, по сути дела, служу папе, служу Святому престолу, работаю на папское государство. И работаю неплохо. Когда в последние полгода жизни Пия II мы готовили крестовый поход, я спал не больше двух-трех часов в сутки. Сколько переводов с греческого я сделал для папской библиотеки! Честь и хвала апостольской церкви и всем папам, начиная с Евгения IV, что мы, греческие изгнанники, можем жить и комфортно себя чувствовать здесь, в Италии. Нас уважают, нам дают возможность работать, к нашему мнению прислушиваются. Но нам никогда не позволят одногообъединиться и сделать что бы то ни было, чтобы возродить Грецию.
Наверное, отчасти вы правы. Действительно, латиняне нас не любят. После столетий раскола это вполне нормально. И тем не менее апостольская церковь постепенно поднимается над этим. Ведь именно Святой престол, вы не будете отрицать, был и остается основной движущей силой кампании за крестовый поход.
Ваше высочество, крестовый поход не состоялся и никогда не состоится по той причине, что Западу, и прежде всего Риму, не нужна Византия. Ни сильная, ни слабая, никакая. Не нужна. Рим скорее договорился бы с Мухаммедом. Кстати, как вы, наверное, знаете, такие попытки делались. Пий II писал Мухаммеду, что готов признать его власть над Восточной Римской империей, если Мухаммед согласится принять хотя бы толику крещальной воды.
Мы необходимы латинянам как специалисты, как знатоки греческой культуры, переводчики, переписчики, преподаватели. Но они никогда не помогут нам освободить нашу родину. Византия потому и была обречена, что оказалась между молотом и наковальней, между мусульманским Востоком и латинским Западом. Константинополь пал не в 1453 году, а в 1204. Четвертый крестовый походвот где корни падения Византии.
Вы очень убедительно говорите. Я разделяю ваши чувства. Но если все так трагично, так беспросветно, то чего вы от меня хотите? Зачем я вам нужна? Почему вы не дадите мне спокойно жить, как я могу и умею?
Ваше высочество, вы действительно можете помочь нам.
Как?
Знаете, в чем заключается единственный шанс, который у нас есть, чтобы сохранить хотя бы остатки нашей цивилизации?