Закрой окно!крикнул Джордж.Я пойду закреплю ставень снаружи.
Он кинулся к черному ходу, повернул ручку двери, но ветер был настолько сильный, что дверь под напором его плеча подалась не сразу. Наконец он отворил ее, и проход немедленно заполнился пылью. Приступ отчаянного кашля заставил Джорджа захлопнуть дверь.
Поздно,крикнул он жене,я не могу выйти.
Не волнуйся. Оставим ставень в покоедаст бог, окно не разобьется.
Оставь-ка лучше в покое ребенка!
Надо укутать его как следует. В комнате уже полно пыли.
Ладно! Тебе, видно, не сидится на месте,сказал он,
Джордж растянулся на кушетке и стал прислушиваться, как ветер колотит в ставни и крышу. Пыль дождем сыпалась с потолка, покрывая все предметы в комнате. А снаружи бушевал ветер, то нарастая до оглушительного воя, то глухо ворча, то снова завывая. Временами с улицы доносился дикий рев, и тогда Джорджу казалось, что их маленький домик вот-вот сорвется с фундамента. Но Джорджу было все равно, что бы ни случилось. Когда налетает этот ненавистный ветер, чувствуешь себя таким бессильным! К счастью, через час-другой буря обычно стихает; правда, он помнит, как однажды она продолжалась несколько дней подряд; деревянные постройки трещали, иссушенные ветром, и достаточно было одной искры, чтобы начаться пожару; в те дни сгорел дотла дом у дороги.
При закрытых окнах жара в комнате стала невыносимой; одежда взмокла от пота. Лежа на кушетке, Джордж сквозь шум бури слышал, как в спальне хлопает ставень. Стук повторялся равномерно через каждые две секунды, словно издеваясь над слабостью Джорджа, над его неспособностью бороться с песком и пылью, дразня и напоминая, что он не может выйти наружу и закрыть ставень. И как ни бушевала буря, слух его все время различал это непрерывное хлопанье.
Ветер казался ему дыханием самой Африкипыльным, жарким, удушающим дыханием огромного континента, неизведанные дебри которого испокон веков бросали вызов человеку. Одни самоотверженно принимали этот вызов. Другие становились жертвами обстоятельств, гибли в их тисках. Джордж знал, к какой группе принадлежал он сам, но ему давно уже все стало безразлично.
Буря продолжала бесноваться, реветь, бушевать, завывать; к шуму ветра присоединялись теперь не только назойливые удары ставня, но и плач ребенка, и Джордж ругал себя, что не сумел выйти наружу,теперь вот проснулся сын.
Внезапно ему вспомнились дни молодости, вспомнилось, как катался он на своем пони по полям и лесным заповедникам. Образы прошлого редко вставали теперь в его памяти, но тут вдруг ему почудилось, будто он слышит молодой девичий смех...
Из столовой вышла Мэри с ребенком на руках, завернутым в одеяло. Она стала ходить из угла в угол, укачивая сына; вскоре ребенок затих. На лице Мэри все время играла слабая улыбказнак спокойной уверенности в том, что ветер не властен над ней. Улыбка эта словно прощала Джорджу его промах.
Хлопанье ставня все яснее раздавалось у него в мозгу, звуки эти преследовали его еще долго после того, как ветер сорвал ставень с петель и швырнул его на песок...
Они сидели у стола за поздним завтраком.
Сколько раз я просил тебя не напоминать мне об этом!обратился к жене Джордж. Его водянистые глаза давно утратили былую голубизну.Твои навязчивые идеи не приносят нам счастья. Что за беда, если кожа у одного человека чуть темнее, чем у другого? Нездоровые у тебя мысли. Жизни будешь не рад. Успокойся, ради бога!
Взгляд Мэри был устремлен на закрытое ставнем окно, глаза блестели от слез.
Он погладил ее руку.
Ты ведь красавица. Каждый может гордиться такой женой.
Она ничего не ответила и прошла в спальню. Джордж посмотрел ей вслед; его безвольный подбородок дрогнул. Он допил чай, встал из-за стола и вышел из дому. Сорванный ставень лежал наполовину зарытый в песок, напоминая убитое животное. Джордж осторожно поднял его, осмотрел сломанные петли и прислонил к стене. Затем снял с петель уцелевшую половину. Оконное стекло было покрыто плотным слоем песчаной пыли.
Войдя в дом, Джордж потушил свет и прошел к Мэри в спальню. Там было тихо. Наклонившись над белоснежной постелькой, мать всматривалась в розовое личико ребенка.
Надо ее развеселить, подумал Джордж и нежно погладил жену по плечу.
Старый Тейлор рассказал вчера в баре смешной анекдот,начал он.В одной деревне справляют свадьбу. Собирается толпа бесцеремонных гостей. Все с нетерпением ждут, когда невеста переоденется и можно будет приступить к выпивке и пляскам. Тем временем один из парней ухитряется пробраться в комнату невесты и изнасиловать ее. Комментарии, как говорится, излишни. Естественно, все очень огорчены, и тогда шафер произносит речь. «Никто не получит ни капли водки,заявляет онпока проступок не будет заглажен». Гости жадно смотрят на водку, но ничего не могут поделать. Проходит некоторое время, и вдруг снова вбегает тот же шафер. Лицо его сияет от радости. «Все в порядке, леди и джентльмены,заявляет ончесть восстановлена. Парень попросил извинения».
Пока он говорил, Мэри смотрела на него печальными глазами и думала: вот человек, от которого она родила сына. Она почти не слушала, о чем он рассказывает, изучая каждую морщинку на его слабовольном лице и находя в этом какое-то успокоение. В ее взгляде, полном любви, можно было прочесть и понимание его недостатков; взгляд этот говорил и о том, что она помнит о распутном, никчемном прошлом мужа.
Джордж не отличался ни ростом, ни красотой. Рыжие волосы и тонкий, испещренный красными прожилками нос совсем не вязались с ее идеалом физической красоты. Но в нем было обаяние, присущее многим эгоистичным мужчинам, и Мэри понимала, почему он пользуется такой популярностью в ресторанчике Гундта.
Джордж весело смеялся, словно у них и не существовало никаких забот.
Парень попросил извинения,повторял он.Ха, ха, ха!
В конце концов, она все-таки миссис Грэхем,думала Мэри,жена белого человека, англичанина из хорошей семьи. Она ласково коснулась лица Джорджа.
В комнате стояла нестерпимая духота, но Мэри не замечала ее; на душе у молодой женщины было как-то необычайно спокойно, и когда утренний свет, проникнув сквозь пыльные стекла, положил розовые краски на потные от жары лица супругов, будущее уже не представлялось ей таким страшным.
Долго стояли они так, рука об руку; лишь громкое тиканье дешевого будильника на каминной полке нарушало тишину утра.
Потом они вернулись в столовую.
Видишь, ты не доел свои гренки. Наверное, все уже остыло.
Проклятый ветер унес мой аппетит,сказал он и с улыбкой добавил:Да и песку тут столько, что никаким маслом не сдобришь.
Пока Мери сметала пыль с мебели, Джордж выгребал песок из прохода возле кухонной двери. Покончив с этим занятием, он вернулся в столовую, уселся в скрипучее старое кресло и раскрыл журнал, но не прочел ни строчки и сидел с безразличным видом, вперив взгляд в пространство.
Сегодня его что-то не влекла обычная воскресная прогулка, но в конце концов он все-таки встал и позвал собаку. Спадсщенок-фокстерьерс лаем вбежал в комнату. Джордж взял шляпу и поцеловал на прощанье Мэри.
Пыль, наконец, улеглась, и ветер стих. Джордж свернул на Деппл-стрит и с чувством облегчения прошел мимо закрытой по случаю воскресенья двери ресторанчика «Орел».
Оставив позади торговую часть города, он пошел по переулку, ведущему в Клопписквартал, населенный цветными.
Раньше он редко заглядывал сюда, но сегодня какое-то непонятное чувство потянуло его в этот квартал. Он смотрел на детей, играющих на улице. В них текла смешанная кровь рабов с Малайи, привезенных сюда несколько столетий назад, кровь коренных жителей Африкиготтентотов, когда-то завоевавших капскую землю, кровь белых людей (называемых «европейцами»по континенту, с которого они приехали), кровь чернокожихафриканских банту; кожа у этих детей была всех оттенковот оливкового до темнокоричневого. Вот откуда произошли капские цветные; к ним и принадлежала его Мэри.
Множество детей играло на улице, и повозка, трясущаяся по мостовой, с трудом прокладывала себе путь. Некоторые ребятишки бегали в чистеньких праздничных костюмчиках, но большинство было в лохмотьях и босые.