Муж заставлял за зельями да травками ходить, а сама я не в жизнь не пошла бы. Да я об том на исповеди каялась.
Не ты одна, глянь, как здесь тропинка-то притоптана. Много вас христиан до волхования охочих.
У старой вросшей в землю избы горел небольшой костерок, над ним на деревянной жерди висел котел, в безветренный воздух белым столбом поднимался густой пар. Сухой маленький старичок сидел рядом на березовой колоде, уставившись в огонь. На его высоком уходившем в плешь лбу играли отблески пламени. Время от времени старик вскакивал и кидался помешивать варево огромным черпаком, потом опять умиротворенно усаживался, оправляя жиденькую бороденку. Все было обыденно и совсем не зловеще: ни тебе толпившейся вкруг поляны нечисти, ни диких завываний лесных духов, как рисовало Евдокии живое воображение.
О, дед уж кашу варит, видать, нас поджидает, подмигнул Дуняше Юрко и вышел в круг света. Здрав буде, старче! издали громко крикнул он.
Старик вздрогнул и резко вскочил, закрываясь деревянной рукоятью черпака.
Чего надобно? ворчливо проскрипел он, разглядывая нагрудник брони чернявого. Добрые люди ночью по лесу не шастают.
Это ты точно подметил, ухватился за чужие слова Юрий, нам, людям добрым, спать уж пора, прими на постой до утра. Заплатим, не обидим.
Вой двинулся к огню.
Нам? А много ли вас? старик с опаской попятился к двери хижины.
Я да баба, нешто места не найдешь? чернявый, очевидно опасаясь, что дед юркнет в дверь и закроется изнутри, в два прыжка обогнул костер с другой стороны, отрезая знахарю пути к отступлению.
И тут старик, забыв про воина, уставился острыми не по годам глазами на испуганно жавшуюся у опушки Евдокию.
Наконец-то! радостно взвизгнул знахарь. Привела? Четыре дня уж жду.
Кого привела? растерялась Дуняша.
Как кого?! Сновид сердито махнул черпаком. Бычка годовалого. Муж твой за снадобье обещался на следующий день привести, а нет и нет. Впредь наперед давать не стану! Где бычок?
Нет у меня бычка, у меня-то и мужа больше нет Умер он, вчера похоронили, срывающимся голосом стала объяснять Евдокия.
Мне-то какое дело?! свирепея, кинулся к ней старик. Зелье дал, давай бычка!
Да ведь всем теперь Кривко распоряжается, с него и
Эй, бабу мою не тронь! между ними вырос Юрий. Не от зелья ли твоего муж ее загнулся? Поутру выпил, а вечером уж на погост неси, твоя работа, а?
А ты что ж, полюбовник? дед ехидно сморщил нос.
Сперва на мой вопрос ответь, надвинулся на него чернявый, от твоей отравы убрался?
Я ему говорил все сразу не пей, по глотку в день, а ему небось побыстрее хотелось. Ежели он дурень, моя вина в чем? Я зелье дал, а теперь ты, коли ее полюбовник, бычка мне должен.
Он мне не полюбовник, вклинилась в разговор Дуняша, едва не плача от досады, а бычка с Кривко спрашивай.
Муж твой был? Твой, старик загнул палец. Зелье брал? Брал, загнул еще один. Отдавать кому? Правильно, тебе, дед загнул все оставшиеся пальцы, показывая Евдокии кулак.
А серебром не возьмешь? Дуня кинулась развязывать калиту.
Поутру отдадим, отстранил ее Юрко, и за бычка, и еще приплатим, ежели спать поудобней уложишь да покормишь. В накладе не останешься.
Сейчас давай. Я таких, как ты, насквозь вижу.
А коли видишь, так и меч небось разглядел? Сказано поутру. Спать уж охота.
Не боишься, добрый молодец, что я порчу на тебя наведу? дед понизил голос до зловещего шепота, впиваясь цепкими очами в воя.
Юрий поманил его пальцем, склоняясь к блестящей лысине.
Коли б ко мне все порчи от недругов моих приставали, так давно б уж в землице сырой лежал. То ты тут селян наивных попугивай.
Два взгляда скрестились, ведун первым отвел глаза.
В избу не пущу, хоть убей. Вон сеновал, там и ночуйте, смилостивился дед, уж и сенце для бычка заготовил, лучшее, отборное. Ждал, а вон оно как обернулось, совсем уж жалостливо всплакнул Сновид. Голодаю в чаще лесной.
Да ладно, небось в каждом углу по гривне серебряной припрятано, Юрия стоны деда не проняли.
Какие гривны?! Каждому дай, помоги, а платить никто не хочет.
Ладно, спать мы пошли, сеновал, так сеновал.
На сене не баловать, ухмыльнулся беззубым ртом старик, косясь на съежившуюся фигурку Дуняши.
Сено нежно уволакивало в мягкие глубины, пряный запах кружил голову. Евдокия смотрела на крупные звезды, подмигивающие ей с черного небосклона. В душе творился разлад, настырный внутренний голос опять советовал, поворотить домой. Хотя какой теперь может быть дом, ведун из злости всем растреплет о полюбовнике. Если Новице с Кривко может и не поверят, их в верви не больно-то жалуют, то со старым ведьмаком все согласятся. Ему зачем врать? Дуня беспокойно перевернулась с боку на бок.
Чего не спишь? Юрко взбил походный мешок, укладывая его под голову.
Уснешь тут, тяжело вздохнула Евдокия. Зачем ты меня своей бабой назвал? Что теперь в верви болтать станут? Срамно-то как.
А как мне надо было сказать не тронь чужую бабу? Ты же теперь под покровом моим, я тебя защищать поклялся, в голосе чернявого звучало самодовольство.
Но теперь он думает, что мы полюбовники! Дуня от волнения порывисто села.
Ну так что ж? Велика беда, ты сюда больше не вернешься, отмахнулся Юрий.
Я же память об отце запятнаю.
То же мне пятно. Ты вот хозяйка дурная, так об том не печалишься, вот это уж беда, так беда.
С чего это я хозяйка дурная? вспыхнула девушка.
А с того, что только серебро в руки получила, а уж всем в подряд раздаешь. Нешто хозяйки хорошие так-то поступают? глаза чернявого даже в темноте блестели насмешкой. Этак с такой большухой семья по миру пойдет.
Вдова долги мужнины воротить должна. Как же иначе?
Ну-ну, он твоего мужа уморил, а ты ему за то целую гривну отдай. Вы, чай, не в сговоре с ведуном?
Да ты что?! Дуняша задохнулась от возмущения. Я такой грех никогда на душу не возьму!
А коли так, то и платить не за что, Юрко зевнул и отвернулся на другой бок.
Так и ты ж ему то обещал, мол, заплатим по утру и за бычка, и за постой.
Коли удобно уложит да покормит. Ты в доме на лежанке спишь али он тебя покормил досыта? То-то же. Все, спать давай.
Дыхание чернявого стало неторопливым, из горла вырывался легкий храп. «Спит себе», с завистью посмотрела на попутчика Дуня. А ей все не спалось. «По утру серебро отдам, негоже за собой долги оставлять. Мое добро, что хочу то с ним и делаю!» Она уже с вызовом глянула на мирно дремавшего Юрия. «Хозяйка я ему плохая, да у тебя такой-то ладной никогда и не будет, то же мне, княжий кметь. А мне бабка всегда говорила, что я на все руки мастерица». Дуня вспомнила о Лукерье, настырная слеза опять поползла по щеке.
Со стороны костра послышалось какое-то сдавленное бормотание, топот. «Колдует, нечистый», опять стало жутко. Почудилось, что ведун шепчет на два голоса. Евдокия сильнее вжалась в сено. Раздался сдавленный вскрик, снова топот. Дуня подползла ближе к Юрко. «И зачем мы сюда забрели, так же и в лесу бы на ветках подремали?» В нос ударил запах дыма. «Ветер что ли на нас понес?» Девушка привстала и ахнула ярким пламенем горела избушка. Соломенная крыша быстро превращалась в огромный костер.
Пожар! Дуня, что есть силы, тряхнула Юрия.
Тот мгновенно вскочил и кубарем скатился с сеновала, Евдокия побежала за ним. Деда нигде не было.
Он в избе! Спасать надо, Дуня кинулась к закрытой двери.
Уйди, я сам! оттолкнул Юрко.
Он ногой вышиб дверь. Из избы повалил густой дым.
С крыши занялось. Колодец где? Облиться надо.
Вон, указала Евдокия.
Чернявый побежал к кринице, а Дуня к костру, выплеснуть варево, чтобы было чем носить воду. Она подобрала валявшийся поодаль замызганный рушник, схватилась им за горячую ручку и сняла котел с огня, на землю полилась мутная жижа какого-то травяного отвара. Едкий запах чабреца мешался с запахом гари. Теперь можно тоже бежать к колодцу.