Дарья всю ночь истово молилась перед единственной иконой, рядом с ней на коленях стояла повитуха Маруся, шептала горячие слова, обращённые к Богу.
Господи, Матерь Божия и Пресвятая, Пречистая Заступница наша Пресвятая Богородица, да пусть наши слова пронзят толщу человеческого омертвения на грешной земле, в которой Русия наша уподобилась корзине со клубками гадов ползучих, пожирающих, ползущих друг на дружку и жрущих с превеликой охотой чистые души богобоязненных твоих агнцев. Ползают чёрные гады по нашим весям и полям, пожирают друг друга с закрытыми глазами из великого непонимания, точно творители Вавилонской башни. Так и наши соплеменники не желают понимать друг друга, ругаются скверной, машут своими грязными саблями и разрушают храмы, сотворённые при Твоём, о, Господи, благословении на веки веков! Аминь!старушка шептала быстро-быстро; не оглядываясь, с помертвевшим лицом, вся уйдя в себя, отвешивала она поклоны, и словно никого не существовало вокруг, лишь красноватый свет чадящей струистым теплом прикрученной лампы стремился вверх по указующему персту старушки.Богохульники и богоотступники, аки звери, твоих верных чад повели на заклание, Русия распята, аки Христос, на голгофе неверия, надругательства. О, Господи великий и всемогущественнейший, пусть чёрным будет им путь; укажи дороженьку ласковым благословением Твоим на небо для Твоих отроков и мучеников, отдавших головы за нашу землю, подножия ног Твоих и наших агнцев! Пресвятой Всевышний и Всемилостивейший наш Государь Господь Вседержавный, да прими наши сердца в Твоё воинство, мы станем поддержкой и опорой в борьбе с чёрным стадом богохульцев. Аминь! Человек от природы своей слеп, как котёнок, он тыкается в потёмках и не может найти путь праведный, помоги им Своим светом добра найти путь к истине и справедливости Твоей. Аминь! И пусть хотящему дай и от желающему помолиться не отвращающи! Возлюби и врагов своих, слепых котят! Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу! Аминь!
Вдруг Дарья услышала голос, оглянулась; голос был знакомый, не похожий на шёпот Маруси. Дарья поднялась и подошла к двери: никого. Она качнулась от двери; тень повисла рядом с нею. Она ощутила, словно лёгкое дыхание, как тень коснулась её лица. Дарья осторожно, словно боясь вспугнуть чьё-то присутствие, вернулась и встала на колени. Всё ещё находясь в настороженном ожидании, чувствуя левой стороной взгляд на своём лице, она скосила глаза и увидела чёткую тень. Обозначилась огромная фигура с опущенными руками и головой, тень лежала на полу, восходя на стену, вырисовывалась большая голова с копной разлётных волос и красивым профилем; губы беззвучно двигались, произнося какие-то слова. Она замерла, слов не слышала, но сердце её билось так сильно, так часто, что она снова встала и, не сводя взгляда с тени, как во сне, бочком-бочком, боясь потерять тень из виду, направилась к двери, куда звала её тень. В тишине ворочалась на постели Анна Николаевна, посапывали на печке и на лавке детишки. Дарья остановилась, уловив настороженным ухом слова: «Спаси душу свою, возьми покой, я помню и люблю тебя, твой образ я храню. Слушай меня, я буду с тобой, я буду тебя хранить, береги детей».
Дарье так хотелось увидеть Ивана, ибо, без сомнения, голос принадлежал ему! Она оглянулась на стену и увидела, как стаивала на ней тень,качнулась и, просочившись в дверь, исчезла.
IV
С этой минуты Дарья постоянно чувствовала присутствие мужа. Куда бы ни шла, где бы ни сидела и о чём бы ни думала, везде возникало ощущение его запаха, произносимых им слов. И однажды Дарья увидела. Она сидела в сарае, в том самом ветхом сарайчике, что стоял во дворе и в котором содержались три несушки. Куры клевали зерно, а одна сидела на гнезде, Дарья ждала, когда она снесёт яйцо, которое было необходимо заболевшему Мишутке. Она опять вспоминала ночь, молящуюся Марусю и тень, которая, как только она встала с колен, повела её к двери, как бы указывая путь, какой необходимо проделать семье. Уж стоял конец декабря, мороз опустился небольшой; но снег заметно стаял, и голая земля пристыженно куталась в сырость, волнами приплывающую из далёких волжских лугов. Капало со всех крыш, деревьев; грустное зрелище открывалось взору. Дарья смотрела из сарайчика на избу, видела через окно в избе, как там за столом сидели Вася с Мишуткой, показывая друг другу носы. И вдруг она заметила: словно облако появилось между сараем и домом. Приглядевшись, Дарья различила сквозь белое облако ресницы, зрачки. И она поняла: глаза! Без всякого сомнения, в воздухе плыли глаза мужабольшие, открытые, какие бывают у людей с хорошим зрением, потому им не надо прищуриваться, спокойные в своей задумчивости. Они зависли над землёю, и, когда Дарья встала, направляясь к ним, медленно растаяли в воздухе.
Дарья поняла, этознак. Она чутко стала прислушиваться ко всему. Стукнет ли ставня или дверьона вздрагивала, замирала и, медленно оборачиваясь, искала виновника случившегося. И сердце у неё при этом сжимается и всё ждётторопит события. А денёчки выдались плохие. По-прежнему на трудодни не выдали обещанное, холод и голод подбирались неслышными звериными шагами. Но сосед Соловин, собравшийся как-то на станцию на колхозной лошади за запчастями для сеялок и веялок, сказал, что хранить надо картошку, ибо снегпризнак голода: как выпадет, так и голод грянет.
В тот день Дарья вышла на улицу и увидела соседа, человека неопределённого возраста, добродушного, спокойного, ироничного, вечно в большой шапке, в сапогах, старом измызганном кожухе, с трубкой, подаренной ему одним офицером в Гражданскую войну. Она, словно что-то потеряла и пытается отыскать, спросила у Соловина, запрягавшего лошадь в телегу, когда отправляется поезд на Москву.
От тот поезд в девять тридцать отправляется, а приходит из штолицы в шесть тридцать утра,сказал сосед, не поднимая головы.
Дарья загорелась, тут же стала собираться. Она ещё толком не решила, поедет в Москву или нет, но сердце её уже знало: поедет. Дарья с бледным лицом, запыхавшаяся, в расстёгнутом жакете из плюша, подаренном Анной Николаевной, со слезами на глазах расцеловала детей, и когда сумерки опустились на землю, отправилась на станцию, пообещав завтра к вечеру быть дома. Денег, конечно, у неё не имелось ни рубля, и только в спешке можно было об этом забыть. Что её гнало в Москву? Она, пожалуй, не смогла бы ответить ни себе, ни детям. Но в Саратове, уже на вокзале, вспомнила о деньгах. Знала, что ни рубля ведь не имела, а поехала. Дарья села на лавку и заплакала. Мимо торопились люди, оглядывались на плачущую, по-крестьянски одетую женщину, а она не стыдилась своих слёз, так стало обидно, больно и горько, что сдержаться было невозможно. Дарья с твёрдой решимостью, не смахивая их с лица, вошла в вагон и призналась во всём проводнику, пожилому, ссутулившемуся мужику в фуражке, который разводил огонь в печурке. Он обратил к ней своё стариковское лицо и ласково сказал:
Ну так чё? Ничё, садись, не проверять, так доедешь. А слезами горю не поможешь. Москва слезам не верит, голубушка. Кто ты? Не из простых, вижу. Ничё, матушка, все там будем равны. У Бога.
Он угостил её чаем, корил за слёзы, спросил, имеет ли она детей. Когда она ответила, что их у неё шестеро, с недоверием отстранился, держа толстый мутный стакан с чаем в руке, и пришёл в восторг. До Москвы Дарья не могла ни уснуть, ни придумать для себя смысл своего путешествия без копейки в кармане, без документов. Странным для неё казалось движение собственной души. Необъяснимым.
Она на Курском вокзале в Москве, куда поезд прибыл утром, с трепетом, поблагодарив проводника, сошла на перрон. Не оглядываясь, шепча: «Вот она, вот она!», пошла, пытаясь вспомнить Пречистенку. Кругом торопились люди, спешили на работу с невыспавшимися лицами, нетерпеливыми в своей суете, хлопотах, заботах. Дарья шла крадучись, и в её походке, на которую оглядывались, кивали, усмехались прохожие, было что-то немосковское. Всюду красовались молодые довольные милиционеры, встречались частенько солдаты, чиновники. Выйдя за вокзальную площадь, она оглянулась, мелко-мелко перекрестилась. Всё было то и не то. Господи, отсюда же она уезжала в тот далёкий день с отцом и матерью! Вон там бежали, и ещё мама оступилась и чуть не упала и, плача, подняла уроненный саквояж, в котором собрано было всё их серебро. Дарья чувствовала себя затравленной; внутри её трясло, словно в истерике.