Как только она увидела свой дом, остановилась: сердце её зашлось, а слёзы хлынули из глаз. Она не могла и шагу ступить в первые минуты. Дарья обошла дом, маленький, с садиком перед крыльцом; на клумбах, обрамленных красивым остроконечным кирпичом, когда-то выращивали цветы: летомрозы, осеньюлюбимые отцом георгины. Сейчас же всё было заезжено, затоптано, подмороженная земля схватилась коркой. Она поднялась по ступенькам, их было девять, так и сейчас девять, заглянула в стеклянную дверь. За столом, что у входа, увидела закутанную в полушубок и в палевый шерстяной платок толстую на вид тётку с болезненного цвета лицом. Завидев Дарью, женщина, не вставая, махнула рукой, как бы прогоняя её прочь. Но, видя, что Дарья не отходит, направилась, переваливаясь с боку на бок, точно утка, на своих больных ногах, к двери и, отперев, уставилась на пришелицу.
Чего тебе?
Я, тётенька, хотела бы зайти посмотреть,заговорила просящим, торопливым, жалким голосом Дарья, глядя сторожихе в глаза с мольбою, зная, что та может и не пустить.Комнату посмотреть одну. Зайду, посмотрю и уйду.
Неча тут глядеть. Учреждение государственное. Из бывших, что ли?вдруг спросила тётка, закинув слегка голову набок: так ей лучше стало видно подслеповатыми глазами лицо молодой женщины. Дарья кивнула, заливаясь вмиг слезами, от которых больше слова не могла вымолвить.Заходи. Господа тоже хорошие были. Сейчас скрыжники, всяк о себе, а когда я у князей Куракиных, так: матушка, Нюса, как здоровьице ваше? А счас летят, бельмы наливши! Проходи, скоро восемь тридцать.
Дарья так со слезами и вошла, испытывая неимоверную благодарность к этой грубоватой, но прекрасной русской женщине. На подкашивающихся ногах прошла по лестнице вверх, на второй этаж, свернула налево по галерее, почти с незрячими от слёз глазами, наощупь, всхлипывая, под надзором дежурной сторожихи. Вот и комнатка, вот здесь она сидела, вот то самое грязное оконце, которое она сама мыла. Дарья подошла к окну, закрыла глаза ивнезапно открыла. Так и есть: напротив высилось то самое их дереволипа! Огромная, старая, уже с искорёженным стволом, на котором чернело что-то. Пригляделасьженские трусы. Липа! Дарья прижалась к окну и заплакала ещё пуще. Она готова была здесь умереть, среди чужих стульев, грязных заплёванных столов, пыли и грязи. Здесь бегала она босыми ногами с детства! Отсюда выходила, выглядывая из-за угла, как бы выдвигаясь из-за стены, мамачистое, ласковое, прелестное лицо глядело влюблённо на дочь, предрекая ей жизнь прекрасную.
Мама! Мамочка!!!воскликнула Дарья и упала без чувств на пол.
Её вопль пронёсся по всем пустым, гулким комнатам. Сторожиха поднялась с мрачным лицом и с графином воды, брызнула в лицо женщины и сказала:
Не убивайся, всё одно жизнь идёт своими шагами, не остановить, дочка.
И слово «дочка» пронзило сердце Дарьи с такой силой, что она обхватила руками, ещё не встав с колен, сторожиху за ноги и прильнула к ней с такой нежностью и страстью, с такими содроганиями, что старая женщина, давно уже не плакавшая, сама прослезилась, погладила её по голове, приговаривая:
Да что ты, ну что, поди, ей-богу, образуется. И звери мирятся, милуются, дочка.
Грудь Дарьи разрывалась, душили слёзы. Она не могла освободиться от образов милых людей, и память, которая многое забыла, с неожиданной ясностью всё обозначила, проявив такие мелкие подробности, как, например, голубоватый рисунок на фантиках конфет, что у Дарьи на миг остановилось сердце.
Она не могла отсюда уехать, готова была здесь и умереть. Если бы не дети, конечно.
Обратно Дарья ехала всё с тем же проводником, помогая ему за безбилетный проезд,помыла ложки, стаканы, вычистила его купе, сварила крепкий чай, отчего он, холостой мужик, расслабившись сердцем, сказал:
Такую бабёнку заботливую иметь, умирать б не захотелось.
На прощание растроганный проводник сунул ей в карман горсть карамели.
Вернулась она домой в Липки уставшая, разбитая, молчаливая, но словно просветлённая, как человек, соприкоснувшийся с истиной, обретший смысл жизни.
В первое время Дарья перестала видеть тень Ивана, его глаза, зависшие в воздухе, слышать его голос. Лишь дети внесли в душу покой и надежду на лучшую жизнь впереди. Она, вернувшись, поняла, как не может жить без детей, как стремилась к себе, в эту проклятую деревню, которая не принесла и вряд ли принесёт счастье. Анна Николаевна заболела и не поднималась, повитуха лечила её известными старыми способамимолитвами да чаем с липовым цветом. Дарья принялась за хозяйство. Теперь она понимала, что в случае крайней нужды можно будет всё бросить и уехать. Ведь сколько замечательных людей вокруг. Безбилетно доехала до Москвы и обратно. Участливые милиционеры на улицах Москвы, сторожиха,с кем бы она ни столкнулась, все принимали в ней участие.
Дарья, сомкнувшись с духом своего детства и своего дома, окрепла душой. Она явственно ощутила в себе тот дух, который ещё не выветрился, слышала голоса своих предков, отца, матери, братьев. Только спустя месяц Дарья поняла, что в тот миг находилась среди своих родных в том своём доме, и то посещение наполнило душу упругой силой сопротивления.
Семья в основном питалась картошкой; к январю её осталось мало. Пшеницу на трудодни не выдали. Дарья решила перенести картошку из погреба во дворе в подпол под избой, боясь, что из-за не выпавших снегов картофель может замёрзнуть. В том погребе, по традиции, хранилась семенная картошка. Семенную старик Кобыло тщательно сортировал, перебирал, старался её уложить таким образом, чтобы она пролежала в целости и сохранности до весны. Но теперь Дарья поняла: картофеля до весны, даже вместе с семенной, может не хватить.
Она внимательно просчитала, просматривая каждую картофелину, перебрала всё, что имелось. На Рождество напекла из последней муки пирогов с картофелем и луком, любимые пироги Ивана, молча разделила всем поровну и сказала Анне Николаевне: до весны картошки не хватит. Та покачала головой и ответила, что надо идти к председателю, пусть выдаст заработанную пшеницу. Дарья, однажды укараулив своего соседа Соловина Потапа Иваныча на улице, спросила, не будут ли выдавать пшеницу на трудодни, ведь собрали очень богатый урожай.
Тот усмехнулся:
Догонят и ещё дадут, подыхать придётся, соседушка. Отправить надоть детишек, а то кушать скоро будет нечего. Забрали пашеницу кормить оглоедов Москвы и Ленинграда.
А что?
Вот уж не знаю, что,отвечал он равнодушно и похлопал себя по бокам, ища спички.Вот уж не знаю, соседушка. Так решили, едрён.
Вечером, перед сном, Дарья поделила карамельки, подаренные проводником в поезде, на шесть ровных частей. Дети, сгрудившиеся у стола, стараясь каждый выхватить быстрее сладкий свой кусочек, несказанно радовались. Так продолжалось пятнадцать дней, потому что конфет оказалось ровно пятнадцать. Мальчики, получив порцию, укладывались в постель и принимались медленно сосать карамельку, продлевая наслаждение. Лишь младший Ваня не понимал, почему ему дают такой маленький кусочек, и хныкал. Но ни разу Дарья не изменила своей привычке, ни разу не пошла маленькому навстречу. Каждый получал свою долю, наслаждался ею или мог её подарить брату, бабушке, маме, Марусе.
В который раз Дарья проверяла наличность картофеля, раскрывала погреб, снимая тяжёлую, прогнившую, из толстых досок, сколоченную ещё прадедом Кобыло дверцу. Из погреба её сразу окатывало спёртым воздухом. Она, зажигая лучину, спускалась в подпол и внимательно оглядывала погреб, отмечая, как уменьшается горка картофеля. Дарья понимала, что хватит до апреля, не больше, и эта мысль её словно током обжигала. Она садилась в погребе на низенькую скамеечку и сидела, вдыхая тяжёлый запах картофеля, и думала: как же ей быть дальше? Картошка дышала теплом. Выпал снег и ударили сильные морозы, от которых не стало лучше. Ничего не переменилось. У Дарьи в мозгу сидела, правда, одна мыслишка, на которую она надеялась и собиралась использовать,та бумажка, подписанная дважды председателем Дураковым о нелюбви к кровавому вождю и палачу. Если она пригрозит ему, он даст ей столько хлеба, сколько необходимо.
Но случилось странное происшествие. Как-то вечером Дарья услышала писк мыши, обыкновенный писк. Но ей показалось, что мышь забралась в подпол. Дарья сразу, зажёгши лучину, спустилась туда, поискала мышь, поворачиваясь неловко в низком подполе, уронила лучину и сразу же услышала писк зверушки, на которую наступила. Она опасалась отдёрнуть ногу, чтобы не упустить мышь, но боясь нащупать её рукою, крикнула старшему сыну Пете или кому-нибудь дать ей огня. Топилась печь в доме, и на крик сразу откликнулись несколько сыновей и повитуха.