Барана-то как мы с тобой, а? скрепил воспоминанием альянс Алик.
Жалко барана.
Короче, хочет рвать тельнягупусть рвёт без нас. Так?
Так.
Нанырявшись до изнеможения, Ян шёл по волнорезу. Тащил за собой неводом голопузую гурьбу пацанов. Те блестели на солнце, что нартученные. Ян показывал рукой, как надо правильно и красиво взлетать-падать.
По чавкающей кромке воды бродили за ручку с крохами мамаши. Понурые, растерянные, совсем как мужья там, наверху.
Только сейчас Никита услышал, до чего тихо на пляже сегодня. Ни свистков-окриков, даже смеха, радостного гомона нет. Подавленность, затишье. Как бывает здесь, наверное, только поздней осенью, на исходе сезона. Одна из мамаш, в цветастом купальнике ладная блондинка, кивая на чадо, печально обронила:
Их жалко. Малявок этих. Даже смеяться выучились уже по-другому.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Камбэк
Первые слухи об отзывных телеграммах поползли вечером. Опять гудело толковище на крыльце, кто-то даже пришёл по форме. Немного, пара-тройка, но такие были. Казалось, вот-вот начнут одёргивать заплечные вещмешки. Были и новости: Горбачёв под арестом, в столицетанки, Ельцин выступил против, влез на броню и сказал, что путч. Начинают отзывать. Есть уже телеграммы. Все серьёзно. Пахнет гражданской
«Пришла, не пришла, узнать-то где?»
«У коменданта. Да он вручит, не переживай».
«Гражданская»слово отчего-то пахло пиджаками. Никите представилась бойня однобортных с двубортными. Ещё не верилось, что всё всерьез.
Лебедева в обед не видели. Показался только на ужине. Ходил улыбчивый, взбудораженный, приветливый. Их приметил, подойти остерёгся, но просиял, будто старинным друзьям, которых не чаял увидеть. Вышло неубедительно. Бессильная, приторная улыбочка: пакт разорван, мартышки сорвались с крючка, полное фиаско.
Наверное, успел получить от Еранцева звездюлей, усмехнулся Ян. Улыбайся, улыбайся Чё тебе ещё остается: шлангом прикидываться. Насыпал, видать, уже маршал соли под хвост, удовлетворенно разговаривал сам с собой Ян.
Еранцевы отсутствовали и на обеде, и на ужине. Алик предположил, что хавчик им теперь, как нам, в номер таскают. Повстречали зато Майкова, почему-то им не обрадовавшегося. Тот был без своей привычной авоськи, и Ян не преминул сострить.
Чё, чернокнижник, прикрыл избу-читальню?
Ой, ребята, от грехатакие дела, сами видите Как повернётся? Куда? Нет, коррекция легкая, глядишь, не повредит. Насколько уж я, сами знаете, каких взглядов, а элементарный порядокнеплохо бы. Про дельфинов-то слышали? За гранью уже.
Стоял, суетился глазами, мял ладошки.
Ладно, бежать Ещё в город надо на переговорный.
Беги, беги
Укатился.
Ян вслед ему нацепил оторопелую улыбку; развел руками.
Ну, не бить же Или догоним?
Да убить лучше, тьфу! преувеличенно злобным плевком клюнул воздух Алик. Он выполнял «План усмирения Позгаля»брал на себя роль наиболее кровожадного.
Чё хоть мёл? «Дельфины, коррекция». Прав, Мурз. Пачкатьсяспирта на них не напасешься.
Промялись после режима скрытности аж двумя оборотами по санаторию, всякий раз останавливаясь перед заросшей сеткой танцплощадкивисел замок.
Недолго музыка играла.
Потом решили в Хостукупить вина. На проходнойдежурный вопрос из окошка:
Не поздновато?
Нормально.
Обстановка-то аккуратней.
И тут же, за воротами, Миша с ведром. Намывает своего метиса.
Правда, метис ужене метис: ни одной блестяхи.
Ты чё с конем сделал, Миха?
Куда красоту сколупнул? Лебедь реквизировал?
Да чё мне Лебедьсам, Миша выкручивал в ведро губку, на всякий пожарный
Какой такой пожарный?
Ну вроде жбэк ин де Ю-э-Сэ-Са погуляли и хватит
И этот туда же, Позгалёв всплеснул лапами. Чё с вами со всеми? Пошли винца.
Не, дембель дороже
В Хосте, и без того пустынной вечерним часом, сегодня было совсем мертво: тихие кафе с потушенными гирляндами, ларьки перечёркнуты запорами, дискотека на пирсе молчит, милицейские патрули, редкие фигуры отдыхающихчуть ли не перебежками, грустные таксисты-армяне.
Сочи, Адлер, Псоу?
Киндзмараули! Где тут чё работает?
Э, ара, багажник двадцать четыре часа работает!
Взяли. И на лавочку, под листву. Вино было тёплое, густое, уютное, обнимало-душило нежно, глоток за глотком, как темень в этой платановой норе. Пили молча, каждый с собой; выговорившиеся за эти недели, облупленные до прозрачности, уставшие друг от друга, осточертело-родные, передавая стекло без слов: рука в темноте сама знала очередь.
Разъедемся, думал Никита, оник своим лодкам, к другому морю, в отсеки и переборки, не захотевшие их отпустить, яв курву-Москву, беготню по репетиторам, в отцовские планы о себе. Обижаюсь на гада, но будет его не хватать. Алика тоже. Вряд ли когда увидимся.
Ян закурил.
Да-а, Ли-мо-ния, печально пыхнул в сторону хостинских домов, все как обделавшись.
В Москве-то вишь, вышли, запрокинув бутылку, Алик шумно хлебнул.
Сбей пыль с ушей. Арбатне Москва, Москва- не страна, а страна ужеслышал? камбэк.
Четыре ноги подошли, потоптались. Две фуражки нырнули бесцеремонно к ним под полог.
Вечеряем? Документы.
Какие-то проблемы? цокнув донышком, Ян приземлил бутылку.
На свет пройдемте. Поднимаемся, встаём
Уже комендантский? Быстро.
Проверка документов.
По случаю?
Газеты не читаем? Лунатики, бля?
Алик встаёт.
Сиди, Мурз.
Алик садится.
Позгаль, хорош в бочку
Сиди, говорю.
Милиционер, справа, надвигается, хватает Никиту, стаскивает с лавки, волочёт
Отрываем, бля, жопы! Кому сказано!
Растёбин упирается; больно заламывают руку. Слышитсзади сухой, резкий звук, и второй милиционер, удивленно икнув, грузно валится. Фуражка колесом бежит в кусты. Ян перешагивает через скрюченное тело, делает стремительный обезьяний бросок к Никите. Опять слышится сухой, куцый вздох кулака, и Никитин мент, ослабив хватку, оседает, подвздошно крякнув, рядом с напарником.
Ян сгребает их в кучу мощными, звучными пинками. Сверху трамбует кувалдами кулаковкак вгоняет костыли в шпалы, раздаёт по очередиодному, второму.
Вскрикивают, кряхтят, матерятся, угрожают, пытаются встать. Ян не даёт, садит методично, с праведной яростью, приговаривая:
Вот тебе газета «Правда»! Тебе«Известия»! А это вам, суки, «Труд»!
Довершает расправу опять ногами. Тишина, хрипящая позгалёвским горлом и ментовскими стонами. Никита подходит ближе. Скулящие рыхлые очертания. Алик на лавкестоймя, зияет из темноты страшными белками.
Толмач, бутылку! требует Ян.
Никита выковыривает из-под лавки стекло. Протягивает. Позгалёв, как шашлычник, растряхивает остатки на ментов.
А это, вам мусорки, «Советский спорт»!
Летний призыв
Твою мать, полудурок! В Читу хочешь, рукавицы шить?! Алик свирепой тенью носился по флигелю, драл глотку на курящего у окошка Позгалёва. Генерала послал! Теперь ментов отмудохал! Ты чё творишь, больной?! В переменный состав хочешь, баланду?!. Хочешь, да?! Хочешь, сука, загреметь?! Жри сам! Ты какого насв это говно?! Всё, Позгаль, с меня хватит! Всё! Я твои хороводы не вожу! Идиот! Мы и так в дерьме! Вот-вот, на кичу отправят!
Ян тушит сигарету о стёклышко, идёт, ложится на матрас. И через минуту уже храпит. Никита тоже падаетну и день! Стягивает тренировочные, иопять дежавю: липко по всему переду. Тащит из сумки чистые трусы, спускается к морю. Щупает низ: сочится, саднит. Подставляет под сонную лампу луны. Нет, не целка. Его кровьсорвала немая уздечку.
Утром будит настойчивый стук в дверь.
Не размыкая глаз, Никита ждёт: сейчас вынесут замок, ворвутся, забряцают наручниками. Барабанят сильней. Растёбин промаргивается, встаёт. Алик отрывает голову от подушки: всклокоченный, смотрит на Никиту, на дверь безумными со сна глазами. Позгалёвухоть бы хны: выводит носом рулады.
Сладко сволочуге спится, шипит Алик.
Откройте!
Верочка?
Никита идёт, открывает. Она.