Скажи, где остальные?
Стоё дрожит от ночного холода. Хочет взять себя в руки, но не может и словно не слышит вопроса. Но тот, что стоит сзади, снова спрашивает:
Говори, ненормальный! Тебе что, жить надоело?..
Не надоело. Кому не хочется жить?! Ветер треплет его волосы, свистит в одном ухе. Другое ухо оглохло от побоев. Сквозь завывание ветра Стоё различает, как сухо щелкает затвор. Патрон мягко входит в ствол карабина.
В ожидании выстрела Стоё забывает о холоде
Ждет так десять ночей. Десять вопросов о местонахождении отряда и десять раз ожидание выстрела
Будет ли одиннадцатый раз? Пройдет ночь, наступит утро Сквозь сон Стоё ощущает чье-то присутствие. На него смотрит Черный Колё.
Напелся ты, учитель, пока гуляли по ночам А теперь днем прогуляемся.
Идут лугом. Там, внизу, Метилевы сыроварни. Утренний ветер обдает холодом открытую шею Стоё. Черный Колё поправляет карабин на плече, молчание для него тягостно.
Почему не сказал ничего, когда тебя спрашивали? Сейчас бы мне не пришлось марать о тебя руки
Стоё замедляет шаги, останавливается.
Давай! Пошел! Эту дорогу ты сам себе выбрал!
Стоё идет. Солнце осветило сосняк на Арапчале, а над Лыджене стелется редкий лиловый туман. И птицы поют. Никак, опять пришла весна!..
Жизнь-то хороша, парень. Посмотри только! показывает Черный Колё в сторону Чепинской котловины. А ты свою жизнь на ветер пустил. Камень у вас вместо сердца, вот что я скажу!..
Стоё снова останавливается:
Дай мне убежать, Колё. Не мне, себе доброе дело сделаешь.
Ты, можно сказать, на службе и ничего не выдал. А я ведь тоже на службе Колё что-то жует, раздумывает. Наконец спрашивает: Когда придете к власти, чем расплатишься?
Всем. Мы можем быть благодарными, Колё
Стоё поворачивается и смотрит, как жандарм потирает ладонью сухое лицо. Колеблется Черный Колё.
Меня уважают, потому что я не знаю, что такое жалость. И вам понадобятся люди, не знающие жалости, они-то и угостят меня свинцом. Ты их сможешь остановить?..
Стоё усмехается. Давно он так не усмехался.
А ты к тому же еще и шутник! говорит он.
Теперь не до шуток А если узнают? Не пристало мне, семейному человеку, идти у тебя на поводу. Лучше уж убегать вместе.
Давай!
Эх, молодо-зелено Что я, совсем спятил, чтобы с тобой бежать? Колё вновь задумался. Знаешь что?
Что?
Ты беги, а я выстрелю раз-другой вроде как убил и вернусь.
Стоё идет вперед и в первый раз ощущает мягкую траву под ногами. И запах ее ощущает, и свое тело легкое и какое-то невесомое
Он вроде бы должен был услышать выстрел Черного Колё, но не услышал. Не понял он того, что произошло. Лес перед его глазами зашатался, и он ощутил на своем лице траву. Он шел по этой траве, нужно было еще идти, а она вдруг распрямилась, ударила его по лицу и навалилась давящей тяжестью.
Какие-то звуки донеслись до него издалека, потом все смолкло, и Стоё ощутил, как он тонет и исчезает в теплом мраке, у которого нет ни начала, ни конца.
И ЗЕМЛЯ ПЕРЕСТАЛА КАЧАТЬСЯ
Никогда Родопы не бывают такими чистыми и светлыми, как в первые дни сентября!
Ветра нет. Луга желтеют, и синяя даль незаметно приближается. Мы волнуемся, нам кажется, что юг переместился к нам и от этого так много света. Горы углубились в раздумья о потерянном лете, и по вечерам уже становится прохладно. Звезды устремляются в глубины небесной бездны и на глазах делаются необыкновенно большими. Такие звезды бывают только по ночам, когда решается чья-то судьба. Оттого ли, что мы слишком долго смотрим на звезды, или оттого, что ночью под открытым небом люди сами себя обманывают и верят собственной лжи, нам они кажутся зелеными, как контрольные лампочки радиостанции, по которой майор Миллер сообщает из Караманджи в Сицилию, что оружие, которое нам обещано, все еще не прибыло.
Мы прижимаемся друг к другу спинами, чтобы согреться. От этого скудного тепла начинаем дремать, но ствол автомата стынет в ладонях, напоминая о том, что в эту ночь, именно в эту ночь спать нельзя
Бая Митё Цацара сон не берет. Я не смотрю в его сторону, но знаю, что он разгребает сухой веткой золу. Оставшиеся угольки тлеют, вспыхивают от дуновения ветра, а он готов видеть в этом знамение небесное: огонь, великий огонь охватит пламенем почерневшие края угольков, они вспыхнут все разом, а потом превратятся в пепел, в ничто, они будут вечно пылать здесь, в непроходимых дебрях, неподалеку от источника. А утро, которое наступит, не будет похоже на те, что были прежде. Солнце оторвется от вершины Каракуласа и будет расти, и танцевать, а он, старый Цацар, крикнет партизанам:
Орлы, вставайте! Уже рассвело!..
Именно так закричал Цацар, а солнце на самом деле было огромным и танцевало. Оно пьянило нас. Нежный кустарник около нас закачался, закачались и белая часовня святого Власа покровителя коров, и ели вокруг часовни, и дорога, что извивалась к Кыршилам. Мы поднялись отряд в полном составе. Одеяла, разбросанные где попало, показались нам под лучами солнца какими-то жалкими. Странджа рылся в вещмешке, искал что-то, неизвестно где потерянное, а бай Гюро, успевший напялить свою высокую шапку, растолковывал ему, что он может вообще забросить в кусты свой вещмешок, который ему больше не понадобится. Странджа сделал вид, что не слышит, и бай Гюро замолчал: ему хотелось послушать птиц, а разговор, у которого не было конца, мешал К тому же Гюро любил недомолвки. Ему и самому нравилось додумывать недосказанное, создавать воображением то, чего никто не видел и не слышал, убеждать себя, что так оно и было на самом деле.
Все молчали, и тут кривоногий Драглё сказал, что все хорошо, что можно и страдая жить хорошо, только бы сейчас с нами был командир. А его не было пять ночей назад раненого командира унесли на носилках. А интендант сказал Драглё, что у него в ушах все еще звучит скрип лыка, которым были связаны палки носилок.
Интендант рисовал коврики, чтобы вешать их над кроватью. Он в тюрьме научился разным премудростям, которые помогают жить припеваючи в трудные времена, и надоедал нам выдуманными рассказами о русалке. Мы слушали его и злились, потому что ждали от него хлеба, но он был эмоциональным человеком и больше любил декламировать
Дочо, перетянутый крест-накрест пулеметными лентами, косо посмотрел на него. Он хотел сказать, что теперь не время для панихидных вздохов командир наш что кремень, он обязательно выздоровеет. Но этих слов Дочо не сказал, потому что знал: интендант ответит, как всегда, что он, Дочо, многого не понимает, что, когда будет установлена рабоче-крестьянская республика, школьницы забросают цветами таких людей, как он, интендант, а «искусство» станут писать с большой буквы. Поэтому Дочо смолчал, только почесал плохо выбритый подбородок и сказал сам себе: «Пусть с большой»
В этот день мы готовились спуститься в Славеино. Каждый из нас представлял себе, как бежит через площадь к зданию общины, как полицаи стреляют, но не попадают, как потом полицаев волокут по пыльной лестнице, выталкивают перед возбужденным народом и говорят:
Вот они, ваши враги!
Родопчапе согласны с сильными и повторяют:
Это наши враги
Вещмешки были у нас за плечами, и мы, трое партизан, ходили в кустах, чтобы уничтожить следы ночевки отряда, а вокруг разносился сильный запах оружейной смазки, ремней и чего-то кислого. На плече Вулкана висел маузер, который поблескивал на солнце, блестели и наши глаза. Мы улыбались друг другу, не зная почему.
Видал? спросил меня Максим.
Я не понял, что надо было видеть, но наступал день такой теплый и ласковый, что я ответил, чтобы не огорчать его:
Видал
Максим был счастлив. В его родное село мы собирались спуститься в пятницу, но он, бледный, обратился тогда к отряду с такими словами:
Мы что же, освобождать село идем или в мечеть? Ведь Славеино не турецкое село, чтобы в пятницу спускаться в него
Мы переглянулись кто мы здесь: партизаны или богомольцы? Пока переглядывались, Максим осмелел и стал говорить о том, что колокол церкви святого Ильи зазвонит будто для того, чтобы созвать христиан, а на самом деле ради нас. И еще о том, что мы увидим рисовые родопские поля, дышащие летним теплом, увидим празднично одетых людей. Мостовые будут чисто подметены, побеленные стены домов будут светиться под нависшими стрехами. Разве не этого мы хотим?..