Вас видели в этом списке, учитель, говорит кто-то другой. Вас ищут. Лучше потихоньку присоединяйтесь к нам.
Удивительная новость. Меня ищут. Я вглядываюсь в человека, с которым разговариваю: это один из сыновей Сельмиро.
А твой отец? спрашиваю я. Ты его бросил?
Он не захотел уходить, учитель. Мы собирались унести его, но он сказал, что предпочитает умереть там, где родился, а не в чужом краю.
Он смотрит мне в глаза, не мигая. Голос у него срывается:
Если он и вам сказал, что его сыновья подлецы, это ложь; он любит плакаться. Идите и убедитесь сами, учитель. Дом открыт. Он не дал нам себя унести.
Кому верить?
Если считать сына Сельмиро, возле меня остается не более трех человек. Но и они уже начинают раздражаться и наседать.
Идемте с нами, учитель. Не упрямьтесь.
Но как? говорю я им, показывая распухшее колено. Если бы я даже захотел, то все равно бы не смог.
Сын Сельмиро пожимает плечами и бежит догонять уходящую группу людей. Двое оставшихся вздыхают и качают головами.
Они вот-вот объявятся, учитель. Не говорите им, кто вы. Они вас не узнают.
А Чепе? спрашиваю я. В конце концов, что произошло? Я не знаю, что произошло.
Мы его больше не видели.
Кто похоронит мертвых? Кто похоронил Чепе?
Никто из нас его не хоронил.
Я слышу, как они обмениваются насмешливыми репликами:
Видать, один из них.
Наверняка тот, кто его убил.
Они раскаиваются в своих словах, а может, жалеют меня, когда видят, с каким лицом я их слушаю:
А мы уходим, учитель, мы не хотим умирать. Нам ли раскрывать рот? Приказано убираться, поэтому мы должны уходить, вот и все.
Пойдемте с нами, учитель. Вас называли в этом списке. Мы слышали ваше имя. Берегитесь. Там было ваше имя.
Зачем им имена? Они убивают кого ни попадя, кого хотят, и не важно, какое имя у человека. Хотелось бы знать, что написано на этом листе с именами, в этом «списке». Да это просто чистый лист бумаги, Господи! Бумага, которая уместит любые имена, какие им заблагорассудится.
Голоса и вздохи доносятся со школьного берега, из густо заросшей поймы, граничащей с лесами, горами, необъятными далями, они звучат все громче с тропинки, ведущей из гористой местности: оттуда поднимаются вспотевшие люди и занимают места в колонне, я слышу их голоса, они рассказывают, дрожа от страха, спорят, жалуются, «Людей убивают, как мух», говорят они, словно мы этого не знаем. Я тщетно высматриваю Родриго Пинто с женой и детьми. Тщетно ищу Родриго с его мечтой и горой. Спрашиваю про негоодин из его соседей качает головой, но без грусти, как я ожидал. Наоборот, кажется, что он сейчас расскажет хохму: он говорит, что видел шляпу Родриго плывущей по реке, и идет дальше, не обращая внимания на мои вопросы. «А жена Родриго, его дети?»не унимаюсь я, ковыляя следом. «Их было семеро», кричит он мне, не оборачиваясь.
Я наблюдаю, как они исчезают за первым поворотом шоссе. Они уходят, я остаюсь, но какая разница? Они идут, неизвестно куда, в чужие места, которые никогда не станут им родными, и точно так же я остаюсь в городе, который больше мне не родной; здесь может наступать вечер, ночь, утро, а я даже не замечу; теперь я уже и времени не помню? дни в Сан-Хосе, когда ты на улицах один, станут безнадежно тоскливыми.
Хоть бы еще раз набрести на окно Сельмиро, мы составили бы друг другу компанию, но где оно? я не знаю. Я всматриваюсь в перекрестки и фасады и вдруг вижу Уцелевшихвдвоем они огибают водосточный желоб на одной из крыш, проходят сверху и тоже пристально смотрят на меня неподвижными любопытными глазами, как будто и они меня узнали. «Каково быть котом, о Господи, обыкновенным котом, там, на крыше, говорю я им, прежде чем взяться за вас, конечно, сначала пристрелят меня». Они выслушивают и исчезают, так же мгновенно, как появились, они шли за мной по пятам? С деревьев срываются стайки птиц, испуганные чередой выстрелов, пока не близких. В отдалении еще одна группа припозднившихся людей торопливо идет по дороге; кажется, что они бегут на цыпочках, чтобы не шуметь, добровольно соблюдая повышенную осторожность. Некоторые беженки испуганно показывают на меня пальцами, как будто увидели нечистую силу. Я сижу на камне, белом и широком, под благоухающей магнолией; этот камень и эту магнолию я тоже не помню, когда они появились? и по понятной причине не могу узнать ни эту улицу, ни эти перекресткимногое не могу узнать, я потерял память и словно погружаюсь в пучину, ступенька за ступенькой, в совершенно незнакомый мирэтот город; я думаю о том, что останусь в нем один, но я как-нибудь превращу этот город в свой дом и буду ходить по тебе, город, пока не вернется Отилия.
Буду питаться тем, что они побросали на своих кухнях, буду спать на их кроватях, узнаю истории их жизней по оставленным следам, отгадаю, как они жили по забытой ими одежде, мое время потечет по-другому, я найду, как его провести: я пока не слепой, колено пройдет, я схожу до высокогорья и обратно; мои коты по-прежнему будут меня кормить; когда не остается ничего, кроме слез, что происходит со счастьем? я буду лить слезы? нет, время от времени я буду смеяться тем смехом, который всегда скрашивал мне жизнь, и я буду смеяться, потому что только что увидел рядом с собой свою дочь: ты села на этот камень, говорю я ей, надеюсь, ты поймешь, до какой степени я состою из мерзости, или сплошной любвипоследние слова я говорю вслух и смеюсь; надеюсь, что ты с сочувствием придвинешься ко мне и простишь единственного, кто виноват в исчезновении твоей матери, потому что это я бросил ее одну.
Теперь передо мной появляется Отилия.
С ней какие-то дети, должно быть, мои внуки, они испуганно смотрят на меня, держась за руки.
Вы настоящие? спрашиваю я их.
Только это я и могу у них спросить.
Мне отвечает крик Ану, короткий, неожиданный. Отилия исчезает, оставив мне горький привкус во рту, как будто я сейчас проглотил что-то по-настоящему горькоесмех, свой смех.
Я встаю. Пойду я домой. Пусть весь город ушел, но мой домнет. Туда я и пойду, думаю я, и дойду, даже если заблужусь.
* * *
Через две или три улицы от белого камнянаверно, не надо было мне от него уходить, никогда, я встречаю тех людей, которые узнали, что я не умер, встречаю посреди улицы, возле дома с геранью, посаженной у входа, чей это дом? Сверяясь со списком, они выкрикивают незнакомое мне имя, мое? я иду прямо на них и спохватываюсь слишком поздно, когда пятиться и вовсе глупо; но они меня не останавливают; с моего места видно, что входная дверь дома открыта. Последним усилием я перебираюсь на противоположный тротуар, поближе к стене, в тень галереи с разбросанными как попало столамикафе Чепе, опять.
Они во всю глотку выкрикивают имя, дверь открыта, никто не выходит, никто не откликается на имя, на зловещий приказ. Один из вооруженных людей без всякой надобности пинает дверь ногами, в щепки разбивает ее прикладом и входит в дом, за ним еще двое или трое. Они волоком вытаскивают человека, которого я тоже не узнаю, они повторяют его имя, кто он? теперь я забываю даже имена? это усатый парень, бледный и перепуганный еще больше, чем я; они оставляют его сидеть посреди улицы, полы его рубахи причудливо шевелятся на ветру, как будто прощаются два разлученных зверька; бандиты что-то кричат, но я не разбираю слов, потому что за их спинами раздается надрывный женский вой, из дома выбегает пожилая женщина, ровесница Отилии, я должен ее знать, это мать парня? да, это выбежала за ними его мать, осыпая наемных убийц проклятьями.
Он ничего не сделал, кричит она.
Но они без тени сомнения прицеливаются и стреляют, один, два, три раза, и уходят, не обращая внимания на мать, не обращая внимания на меня, не хотят меня видеть? уходят размашистым шагом, женщина бежит за ними, воздевая руки, голося, как безумная. «Вам осталось только Бога убить», кричит она, срываясь на визг.
«Скажите, где он прячется, мамаша», отвечают они.
От этих слов она разевает рот, как будто глотает воздух; я вижу, что она в растерянности и не знает, опуститься ли на колени перед сыном и попробовать облегчить ему последние минуты, если он еще жив, или броситься за этими людьми; одной рукой она виснет на вещевом мешке того, что идет позади, другой рукой указывает на тело сына: