Язык этих людей, страдающих в очередях, разрушает старую эстетику и создает новую, грубую и корявую, но в гораздо большей степени соответствующую реальности, чем прежние наши о ней представления («Кончай базарить, волосаны!»). Детали рассказов драгоценны тем, что мы видим не только сами детали, но и тех, кто их видит: «на завалах, как клапана на баяне, торчали опята», «он был забрызган маслом, как сардина».
Если предъявлять к Насущенко претензии, я бы заметил, что схемы его рассказов нередко повторяются. Первая схема«преодоление»: преодоление непослушной машины, преодоление сурового пространства варьируются в книге не раз и не два («Последняя Марфа», «Розовая дача», «ФД», «Соленый круг»). Вторая схема«неудачное любовное свидание»тоже повторяется многократно («Петр и Лиза», «Девушка с кошкой», «Рената», «Пианино в рассрочку»). Правда, герои всегда живые и точные, особенно тут удаются автору образы женские. Конечно, писатель не должен отказываться от найденного, но главноенаполнять рассказы все более острым и горячим содержанием.
Книга Насущенко вышла в трудное время. Никогда еще, наверное, у нас не было такого засилья одних авторов (пусть и весьма достойных) над другими, не менее достойными, но не попавшими в орбиту острого читательского интереса, который определяется сейчас лишь степенью политической остроты либо крайней экзотичностью материала или судьбы автора. Признаки эти вовсе не противоречат созданию хорошей литературыно ориентироваться лишь на них, как это делает читательская масса... Все сделались вдруг «очень левыми» (или «очень правыми»), остальное никого не интересует: люди словно забыли вдруг, что существует огромная жизнь (без всяких экзотических «меток»)и великолепная литература о ней. В борьбе крайностей мы все чаще замечаем лишь крайности, а жизнь и литературуне видим. А ведь этонаша жизнь и наша литература.
Встреча с мастером
Сколько было радостей в жизни! И одна из главных радостейвозвращение гениальных наших писателей, которые, как звезды, поочередно появлялись из-под уходящей черной тучи, называвшейся Советская власть.
Платонов! Бабель! Олеша! Какая прелесть, какая красота! Оказывается, русская литература не прерывалась, Пушкину и Гоголю было бы на что посмотреть и в нашем веке. И это скрывали от нас!
Последним возвратился Булгакови в этом была своя справедливость и закономерность. Самая большая радость и должна быть в конце, чтобы не затмевать предыдущие. И вот1966 год, и пошло, покатилось: «Булгаков, Булгаков... Вы еще не читали? Ну как же так?»
Сиреневого цвета журнал «Москва» уже мелькал в пределах досягаемости, в руках знакомых и друзей, и можно было ухватить, уговорить, умолить: «На один день! На одну ночь! Клянусья привезу вам на работу, встречу вас с журналом у проходной!» Все так и делали. Журнал выхватывали друг у другана несколько часови торопливо дочитывалив транспорте и двигаясь пешком: «Ну еще каплю, еще глоток!..» Ничего слаще не было тогда.
Я, однако, почему-то не спешил, оттягивал встречу, словно надеясь, что она произойдет как-то особенно радостно, не в спешке и не на бегу. Я словно чувствовал себя обязанным оказаться на высоте, выстроить, сочинить встречу так, чтобы она была необыкновенной. Булгаков возвращал нас в яркий, праздничный мир, и нам так хотелось быть достойными его учениками. Унижаться, выпрашивать журнальчикэто было как-то не по-булгаковски... А по-булгаковскибыло так.
Я ехал на Карпаты к друзьям, кататься на лыжах. Предвкушение счастья переполняло меня. Только что был Львов, показавшийся мне за те два часа, что я проболтался в нем, необыкновенным, уютным, элегантным,и вот за окнами пошли снежные горы, с елок ссыпался снег и, падая, успевал сверкнуть на солнце красным, зеленым и синим.
Я чувствовал какой-то радостный голодно почему-то был уверен, что скоро поем, и поем как-то необыкновенно. Я знал, что въезжаю в праздник. Почему-то я был в вагоне один, что было очень странно. Булгаковщина началась еще до того, как я начал читать: все мы ее жадно ждали, уже давно. И вдругсо скрипом отъехала дверьи вошел один человек: карпатский житель, в черном, цвета дегтя, тулупе, в пахучих валенках ис кастрюлей в рюкзаке. Его непривычное для нашего взгляда лицо, какое-то острое, узкое, розовое от загара, сияло золотой улыбкой. Он раскрыл передо мною кастрюлюи я буквально пошатнулся от волшебного запаха: горячая, самодельная кровяная карпатская колбаса! Я купил сразу три штукии надкусил сразу все! Упоение! Полное счастье? Оказывается, это еще не все. Вдруг снова отъехала дверьи вошел... не какой-то случайный пассажирвошел... продавец журналовБулгаков, ясное дело, назвал бы его как-то повеселей. Продавец протянул ко мне брезентовую сумку, и там кроме пары газет лежали два сиреневых журналадва номера «Москвы» с булгаковским романом. Вот так и должно это было произойти!
Я жадно откусывал кусок пахучей колбасыи тут же «кусал» кусок романа. Вот это было уже полное счастье! Иногда я кидал взгляд за окно, там сверкали снежные горыи там все было прекрасно!
Не много было в моей жизни таких счастливых минут! Но и Булгаковы появляются не часто.
Потоммы уже старались по-булгаковски жить, и женщины наши натирались кремом Азазелло и летали, как Маргарита, и мы чувствовали себя мощными и блистательными, произнося: «Осетрина бывает только одной свежести: первая, она же последняя», «Ты бы еще винограду сверху положил!» (эта фраза для друзей на веселой гулянке) и«Никогда и ничего не просите: сами предложат и сами все дадут!»эти слова поддерживали нас в тягостные минуты. Булгаков поднялся из хляби, как остров, и все мы уцелели благодаря ему. И до сих порчуть что, мы тянемся к Булгакову. «Маэстро! Урежьте марш!»
Кузнец своего несчастья
На вопрос, кому улыбается «госпожа Удача», хочу ответить сразу и категорично: тем, кто ее, Удачи, достоин, тем, кто не спешит получить все сразубез упорных усилий, без очереди, а порой и без достаточных оснований. Все неудачи отсюда.
Для иллюстрации своей мысли расскажу (пока без комментариев) две житейские истории, знакомые мне не понаслышке.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. Аспирантка Р. успешно закончила работу над диссертацией. Перед самой защитой вдруг обнаружилось, что в ее деле не хватает справок о сдаче двух экзаменов кандидатского минимума. Заведующий кафедрой предложил аспирантке сдать эти экзамены заново. Но она обиделась, забрала диссертацию и поехала в Москву, в головной институт. Там ее диссертацию прочли и увидели, что одна из глав имеет сходство с работой другого автора. Предстояла тщательная проверка. Оскорбленная обвинением в плагиате (видимо, действительно незаслуженном), аспирантка вновь забрала диссертацию и вернулась домой. Но вот бедана прежнем месте к ней уже установилось определенное негативное отношение. Теперь жалуется на то, что окружена одними врагами, что жизнь несправедлива и жестока, что пробиться таланту честными путями невозможно.
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. У инженера Б., работающего в одном из крупных объединений, появилась идея замечательного прибора. Хоть работа эта не входила в планы его лаборатории, но все, как могли, сверху донизу пытались помогать ему. Он сделался популяренмолодой, талантливый! Его всячески приветствовали, выбирали в разные общества и комиссии, в частности, выдвинули в комитет народного контроля,все горячо верили, что их «неформальный лидер» наведет наконец порядок! И тот не подвел: для начала энергично обследовал работу столовой, нашел вопиющие злоупотребления, добился увольнения директора столовой и далее заместителя директора объединения.
Казалось бы, тут пора вспомнить о своем приборе (да и о служебных обязанностях), однако Б., упоенный славой правдоискателя, все силы теперь отдавал разоблачениям, расширяя поле деятельности. Под его пристальный взгляд стали все чаще попадать люди честные и добросовестные, чем-то не нравящиеся ему. И постепенно Б. из любимца публики превратился в глазах сотрудников в эдакого горлопана и скандалиста. Сам Б. считал эти обвинения, конечно же, местью за критику. Наконец, в поисках правды поехал в Москву, задержался там больше положенного и был уволен за прогулы. Теперь вся жизнь для негоарена битвы, все людивраги.