И не говори, Поль, комкая носовой платок толстыми пальцами, сказала мама Везувия, ем-ем холодец, а все не наемси!
Везувий наколол вилкой кусок мясистого, с жирным налетом холодца и сунул в рот отцу. Тот прожевал и, сглатывая, вымолвил:
Судьба проклятая
Нечо на судьбу-то пенять, незлобно сказала мама, хлебать нечо по стольку!
IV
Гирлянда из пузатеньких автомобильных лампочек, прихоро-шенных разноцветным лаком, вспыхнула на елке, и огоньки задрожали на зеркальных шарах, радужными отливами побежали по серебристым ниткам дождя и отразились в темном, синеватом, с матовыми морозными узорами окне.
Из-за высокой ширмы уже несся дребезжащий, с посвистываниями, храп Ивана Степановича. Его устроили одного на пуховой перине.
Ишь, родимец, поет-то как! прошептала тетя Поля, взбивая подушку для Везувия.
А он стоял в трусах и ежился, поникший, даже угрюмый. Сердце его билось часто-часто, он скашивал глаза на левую часть своей груди и через майку видел, как трепещет тело. Хотя Везувию и хотелось спать, но он не желал спатьвернее, не спал бы вовсе, чтобы
Он не искал в своей голове оправданий этому уже привычному своему состоянию. Он думал не при помощи головы, а душой, поэтому огоньки, отраженные в темно-синем окне, вдохновляли его на бессонницу, а взбиваемая тетей Полей подушкапугала.
Он тяжко, не по-мальчиковски, вздохнул, повернулся и пошлепал в больших тапочках к двери, обходя лежащих на полу засыпающих родственников.
Кудай-то ты? шепнула тетя Поля.
Везувий не ответил, ускорил шаг, вышел в коридор. «Ну зачем я такой!»подумал он, чуть не плача.
Дверь с рубчатым стеклом жалобно пискнула, в нос ударило крепким запахом хлорки, белые, как зубной порошок, кучки которой были рассыпаны вокруг пожелтевшего унитаза.
Везувий закрыл глаза и увидел пестрые, туманные огоньки на стекле, как звездочки в небе.
Он с отчаянием пыжился, даже покраснел, но выдавил из себя лишь каплю.
Морозец пробежал по коже, выступили гусиные беленькие мурашки.
Везувий открыл глаза, дернул висящую на цепочке белую ручку, вода с шумным бульканием из высоко установленного ржавого бака хлынула вниз.
Когда он вернулся в комнату, мама что-то шептала тете Поле и расстилала клеенку на матраце у батареи, где пристраивали спать Везувия. Он в муках откинул голову и закатил глаза.
Чтой-то с почками, тихо сказала мама.
Ничо, что я, не простирну, что ль, не выглажу?! проговорила тетя Поля, посапывая носом.
Везувий, ложась в готовую постель, наказал себе вовсе в эту ночь не спать, а лежать и смотреть на елку, которая оказалась совсем над его головой и от которой струился приятный лесной дух.
Заключительный аккорд храпа Ивана Степановича потряс комнату, даже колокольчики на елке зазвенели. Вслед за этим аккордом послышалось какое-то бормотание, и Иван Степанович затих.
Это мама ударила его в бок локтем, а затем перевернула со спины на бок. На боку Иван Степанович не храпел, но, что поразительно, не терпел спать на боку. На боку он мог спать пятьдесять минут, затем откидывался на спину и начинал свой храп.
Сначала он храпел тихо, даже мелодично, но постепенно, увлекаясь, он взводил этот храп до такого мажора, что мама просыпалась и давала тумака в бок, переворачивала на бок Но через некоторое время все повторялось.
В хлеву тебе место! бранилась она. Храпишь как боров! Детей перепужаешь!
Везувий лежал с широко открытыми глазами и смотрел на елочные огоньки. Но тут подошла тетя Поля и выдернула вилку из розетки. Стало очень темно. Потом слабо завиднелось окно с морозными узорами. Что-то хрустнуло, упало и разбилось. Везувий открыл глаза и увидел папу.
Ничо, Иван Степаныч, я подберу, сказала тетя Поля.
В комнате было по-утреннему светло. Родственники шевелились в своих временных постелях, вставали, потягивались. Везувий в страхе закрыл глаза, почувствовав, что лежит в болоте, холодном болоте. Он сделал вид, что спит.
Вот кто-то приближается к нему. Кто же? Конечно, мама. Вот она склоняется над ним, он чувствует теплые струйки ее дыхания, вот она осторожно запускает руку к нему под одеяло.
Лучше б он не родился!
Мама склоняется к самому уху Везувия и шепчет:
Сними, Вась, трусики, вот тебе сухие
Везувий нащупывает сухой комок, сжимает зубы и злится на себя, на маму, на праздник, на елку, на все на свете. Он быстро переодевается лежа, незаметно и открывает глаза. Кроме мамы, никого рядом нет. Это уже неплохо. Он облегченно вздыхает, встает, вернеевыскальзывает из постели, не поднимая одеяла, чтобыне дай бог! кто-нибудь не увидел мокрую простыню.
Пока он одевается, мама ловко прибирает его постель, как будто ничего и не было. Везувий смотрит на маму любящими глазами. Она склоняется к нему и чмокает в щеку.
На кухне в этот утренний час уже полно народу: соседки что-то сосредоточенно помешивают в кастрюлях, над которыми витает пар. Старик с белым хохолком продолжает починять дырявый ботинок.
Везувий улыбается всем и громко произносит:
С Новым годом!
Одна соседка, щекастая, с шестимесячной завивкой, замечает:
Какой вежливый мальчик!
У раковины, тут же в кухне, по очереди умываются гости. Вера заплетает длинную косу. Лиза говорит весело:
Пошли с горки после завтрака кататься!
Наступила очередь умываться Везувию. Он крепко сдвигает ладошки в пригоршню, как учил папа, и в живое ручное корытце набирает доверху леденящей воды. Вода тут только, в этом кране. Одна раковина на всю квартиру. Везувий умывается с пофыркиваниями, трет докрасна лицо и шею
Резко запахло подгорелой рыбой, которую жарила одна из соседок.
В комнате взрослые сидели за столом. Иван Степанович смущенно смотрел красноватыми глазами по сторонам и приглаживал ладонью черно-смольный чуб.
Ну что, поправим голову? спросил дядя Володя.
Не, я не похмеляюсь, виновато прогудел Иван Степанович и придвинул к себе большую фарфоровую кружку с крепким чаем. А вот лимончик прихвачу. Он бросил засахаренную дольку желтобокого, остро пахнущего лимона в кружку.
Отпив несколько глотков, Иван Степанович выловил ложечкой эту дольку и сунул в рот, морщась, как от лекарства.
Везувий Иваныч, полезай-ка к папке! весело сказала тетя Поля, разрезая длинным столовым ножом огромный пирог.
Везувий привычно нырнул под стол и оказался на диване, покрытом колючим старым ковром, который, говорили, дядя Володя из Германии привез.
Отец обнял сына.
Пап, видал, кошка прыгала как за соской! воскликнул Везувий, наверняка зная, что папа запомнил умницу кошку и оценил ее способности.
Но Иван Степанович, шевельнув мохнатыми черными бровями, недоуменно взглянул на сына.
Какую кошку? робко и дружелюбно вывел Иван Степанович.
Ну, вчера, в кухне она соску носила, нетерпеливо стал пояснять Везувий и добавил:Ты же сам видел!
Не помню, смущенно сказал Иван Степанович и потупил взор, как бы признавая этим свою виноватость перед сыном за то, что напился пьяным.
А чего ты начал Везувий, собираясь спросить отца о вчерашних его рыданиях, но осекся. Не оттого осекся, что понял, что неприлично об этом спрашивать, а потому, что голос какой-то сказал ему тут же, что можно вслух спросить и о том, почему простыня под Везувием была мокрая. Поэтому Везувий после короткой паузы выкрутился:А чего ты лимоны ешь, они же кислые?
Везувий заметил между колоннами сидящего на выступе мальчика в мохнатой шапке и в очках. Мальчик как-то уныло, надув щеки, смотрел в одну точку.
Везувий вскинул голову и увидел над высокой громадой серого дома солнце. На мгновение в глазах стало темно, а потом в них возникла черная дыра, быстро сузившаяся до точки.
В этот момент мальчик в очках успел окинуть Везувия одним быстрым и проницательным взглядом. Ощутив на себе этот взгляд Везувий смутился, потому что понял, что мальчик старше него. А сначала Везувию показалось, что тот ровесник.
Мальчик спрыгнул с уступа и сказал высоким тенорком:
Снегэто с он сделал значительную паузу после «с», нег.
Недоуменно поджавшись, Везувий спросил:
Ну и что?
Да нет! взмахнул рукой мальчик. Вы меня не поняли!