III
В картонном ящике на кухне, где давеча играл полуторагодовалый соседский ребенок и в который теперь прыгнула кошка, когда ее Везувий выпустил из рук, возле обгрызанной сушки лежала коричневая соска, которую надевали на бутылку.
Везувий машинально взял соску и швырнул в дальний угол кухни.
Кошка бросилась следом, с каким-то диковатым рычанием, тут же, бодаясь, выскочила из угла, держа в полуоткрытом клыкастом рту соску, как собака палку. Трусцой, подбрасывая зад, как лошадь на галопе, кошка приблизилась к ногам Везувия, зычно мяукнула и выронила соску на пол. Везувий застыл, пораженный и растроганный.
А ну-ка еще разок! воскликнул он, поднял соску и швырнул в тот же дальний угол.
Проскрипели, пробуксовывая, когти по полу от резвого старта, и через секунду соска вновь покатилась, выпущенная изо рта, к валенкам очарованного кошачьими способностями Везувия.
Для верности повторив упражнение еще несколько раз, Везувий сунул соску в карман, подхватил кошку на руки и помчался в комнату.
Стоял шум.
Взрослые громогласно о чем-то спорили или вспоминали что-то, дети танцевали под патефон. Везувий поднял над головой кошку и не своим голосом заорал:
Она соску сама носит!
Мама, раскрасневшаяся, потная, полноватая женщина лет тридцати семи, взглянула довольно спокойно на сына и сказала:
Вася (она называла его так, потому что не нравилась ей отцовская причуда с «Везувием»), от нее лишаи будут.
Ничего от нее не будет! крикливо выпалил Везувий. Она умная! И, обращаясь к отцу, Ивану Степановичу, который довольно сильно захмелел, сказал:Пап, ну пойдем, посмотришь! Ну пап! Чего ты все за столом торчишь! Пойдем!
Иван Степанович, здоровый, крутоплечий, положил свои пудовые кулаки на край стола, качнулся, мутные глаза как будто прозрели, и он громогласно вымолвил:
Не мо-огу отказать, сын зовет! И неуверенно встал. Я оф оф цияльно за-аявляю Везувий бу-удет артистом! В Бо-ольшом тя тятре высту-упать будет!
Голос у Ивана Степановича был столь низкий и громкийнедаром говорится: луженая глотка, что хотелось, когда он говорил, особенно когда был под хмельком, зажать уши.
Ну, нахлебалси уже! недовольно проговорила мама и с чувством махнула рукой.
Да ладноть, Дусь! успокоила ее жена дяди Коли. Ноне небось праздник!
Иван Степанович толкнул нечаянно стол, попадали бутылки и рюмки.
Глубоко вздохнув и покачиваясь, Иван Степанович вышел на середину комнаты и прогремел своим иерихонским голосом:
Хтой-то нахлебалси? И я, что-оль? Не бы-ывать, чтоб Лизо-блюдовы пья-аными ва-алялись! Он топнул ногой, так что красный абажур с кистями закачался.
Брата взял под руку коренастый дядя Коля.
Вань, не шуми! Чего ты, в гараже, что ль?!
Везувий, успевший скинуть пальто и переобуться, тем не менее, не отпуская от себя кошку, вцепился в руку отца и тащил его в коридор.
Пап, ну чего ты уперся! Пошли цирковые номера смотреть! говорил Везувий и видел, что отец слушается его.
В коридоре Иван Степанович качнулся в сторону сына, так что тот сел в соседскую корзину с картошкой.
Пап, ну что ты допьяна пьешь всю дорогу!
Ну, я-а не не обуду! склоняясь к самому уху Везувия, прошептал Иван Степанович, обдавая ребенка густым запахом водки.
На кухне отец оперся крутым плечом о косяк, а Везувий занес руку с соской над головой. Кошка замерла, даже шерсть на спине вздыбилась.
Ого смотри ого Мхмы, оживился Иван Степанович и заслонился руками, изображая испуг. Си-ильней кошки зверя не-эт!
Везувий метнул соску в угол. Кошка моментально, с характерным шарканьем когтей по дощатому полу сорвалась с места. Обратно она шла, как показалось Везувию, даже с какой-то показной улыбкой, говорящей, мол, смотрите, какая я способная.
Иван Степанович встряхнул тяжелой головой, чуб упал на глаза.
Непосредственная, прямо-таки детская улыбка озарила его пьяное лицо, и он воскликнул:
В Бо-ольшом тя ступать!
Везувий вновь швырнул соску и, когда кошка несла ее назад, сказал, заглядывая в улыбающееся лицо отца:
Как твой Нолик!
Отец, еще более оживляясь, что-то вспомнив, прогремел:
Ма-ать ко-ормит его Ванька не по-одходи Нолик тут как тут Бежит к матери А я уж по-оджидаю! За-а-апрягу в тележку Не хо-очет ехать Потом неделю не подходит
Иван Степанович, придерживаясь за стену коридора, направился в комнату.
Везувию надоело играть с кошкой, да и та, судя по всему, утомиласьлегла в картонную коробку.
В комнате по-прежнему шипел патфеон. Везувий чинно подошел к столу, сел на свободный табурет. Тут же мама придвинула ему тарелку с салатом. Подзакусив, Везувий взял аккордеон и принялся исполнять «концерт по заявкам».
А эту знаешь? спрашивали и мурлыкали ему на ухо приблизительные мелодии.
Везувий некоторое время молча смотрел в одну точку, как бы прикидывая, как лучше взять эту мелодию, потом растягивал мехи, и все убеждались, что Везувий и эту песню знает.
Он играл и задумчиво смотрел на отца, на его братьев, на их жен, на детей, и Везувию казалось, что все эти люди каким-то таинственным образом отдаляются от него, как будто он и не в этой комнате сидит и играет, а где-то в ином мире, а здесь все происходит не по правде, понарошку, потому что лица теряли конкретные очертания, он не различал уже голосов и реплик, не слышал вообще ничего, был не с ними, был где-то глубоко внутри себя.
Но вдруг что-то странное вывело Везувия из этого состояния погруженности в себя, что-то поначалу показавшееся ему незначительным.
Этим незначительным была нота плача, пронзительно-надрывного плача, который как-то неестественно ворвался в грустную мелодию.
Везувий не мог понять, откуда исходила эта нота, он даже, закрыв на мгновение глаза, выхватил образ девушки в черных туфлях с золотыми бусинками, но нет, там не было столь отчаянного, пронзительного плача.
Везувий сдвинул мехи.
Рыдал отец. И это было страшно видеть, потому что плачущим, а тем более рыдающим, Везувии отца никогда не видел. Везувий сильно побледнел. Да, судя по лицам окружающих, не один он испугался.
Это даже было не рыдание, а какой-то вопль, какая-то смертельная сирена скорби и отчаяния. Этот луженый голос, этот бас умудрялся в плаче достигать тончайших теноровых вершин, превращаясь в сильнейший, берущий в тиски душу стон.
0-о-о-а-а-а-у-у-у!
Что с папкой?! посиневшими губами вскричал Везувий, сбрасывая на пол инструмент и хватая за руку дядю Володю.
Пойдем-ки у кухню! затараторила тетя Поля, вставая между Везувием и дядей Володей.
Другие дети, втянув головы в плечи, уже гуськом выскальзывали за дверь. А у Везувия безумно билось в страхе за отца сердце.
Что-то с папкой! истошно кричал он. Пустите меня к папке! Пустите меня! Я хочу к папке!
И вырвался, ипод стол, к ногам отца, а там вынырнул из-под скатерти к дивану, обвил руками шею отца и горячо и торопливо зашептал на ухо ему:
Папка, не плачь, папка, не кричи так, папка!
А-а-а-о-о-о-у-у-у! еще страшнее полился из глотки отца надрывный стон, так что у Везувия заложило уши и в голове застреляло больными иголками.
Но Везувий шептал на ухо отцу, гладил его по голове, и надо признать, не безуспешно: стон помаленьку стихал.
Вань, ну чего ты распустилси, ну, Вань! бормотала мама и через стол совала отцу стакан с холодной водой.
Дядя Коля осторожно утер слезы в собственных глазах, откинулся к спинке стула и мечтательно, но с дрожью в голосе сказал:
Детство вспомянул
Везувий взгромоздился уже к отцу на колени и сжимал в своих объятьях его голову с казачьим чубом.
Расскажи лучше, как ты Нолика запрягал
Вдруг как рукой сняло рыдания Ивана Степановича. Он поднял мокрое от слез лицо, нашел рюмку водки, тяжелой волосатой рукой ухватил ее и опрокинул в рот, как каплю.
Ну и хорошо, Иван Стяпаныч, и выпей, выпей Ноне праздник! Вона холодцу-то прихвати вилкой Вась, обратилась жена дяди Коли к Везувию, дай папке закусить-то холодцу.
Холодец-то сутки, чай, уваривала, поддержала тетя Поля. Ножки Володя принес, в столовой брал Да я рази одни ножки уваривала? Тута мяса говяжьего два кило с лишком