Чугаретти опять начал горячиться. Это не по немурассказывать вполголоса. Он уж так: ежели возносить человека, то возносить до небес.
Ну и ну! воскликнул Чугаретти и помотал головой. Да вы, я вижу, про Худякова ни бум-бум. Ну а насчет того, как в город веники возил продавать Чтобы пятаками разжиться?
У Лукашина вдруг что-то вроде ревнивой зависти шевельнулось в груди, и он сказал:
Ты давай сперва про эту самую Манечку
А-а, это насчет дочери-то. Ну, так, значит, было. Приходит Манечка, младшая дочь, к отцу: «Папа, дай справку. Я учиться поеду». «А ты разве не знаешь, дочи, какой у нас порядок?» Это отец, Худяков, значит, спрашивает. А порядок у них такой: никого из колхозу. До семилетки учись, не препятствуем, а дальшестоп. Работай. Вот такой порядочек. Сам Худяков завел. Ну а девка у Худякова отличница круглая да и не робкого, видать, десятказаявление. Прямо на общее собрание адресовалась: так и так, хочу учиться. Отпустите.
Тут Чугаретти сделал небольшую передышкуспециально, конечно, для того, чтобы дать Лукашину все как следует прочувствовать.
Ладно. Собралось в назначенный час собранье. Вопросы: итоги на посевной, а также протчее в разном. Ладно. Дал Худяков картину по первому вопросу, все как полагается. «А сейчас, говорит, дело такое, что мне, говорит, лучше в сторону. Одним словом, семейный вопрос, передаю собранье своему заместителю». Ну, выслушали заявление. Сколько-то, может, помялись, потужились, а решенье вынесли единогласно: разрешить ученье Марии Аверьяновне Худяковой, как отлично окончила школу. Первое, конечно, то, что дочь председателя надо же уважить человека, раз столько для колхоза сделал, а второепятерки Манечкины. Кому охота талант живьем зарывать. Не звери желюди сидят И вот тут-то в это самое время поднимается Худяков. Чугаретти аж всхлипнулдо того расчувствовался. «Никакой учебы для Худяковой. Как отецза, а как председательнет». То есть вето. Как в Объединенной Нации. Однем словом, запрягайся, Манечка, в колхозные сани. Все у нас одинаковы
За открытым окном кабины косматился иссиня-зеленый рослый ельник, белые березки вспыхивали на солнце. Потом Лукашин увидел ягодницдвух беленьких девчушек с берестяными коробкамии сразу понял, что они подъезжают к Шайволе.
Ну и чем кончилась эта история? Так и не отпустил Худяков дочку?
Чугаретти удивленно вытаращил глаза: какое, мол, это имеет значение?
Лукашин не настаивал. Ведь то, что рассказывал Чугаретти про Худякова, скорей похоже на легенду, чем на житейскую историю, а легенде разве до подробностей и до мелочей всяких?
4
Пинега под Шайволой не уже и не мельче, чем под Пекашином, но перевоза нет, и Чугаретти увидел в этом еще одно подтверждение мудрости Худякова.
Вот так, сказал он многозначительно. Мало того, что он рекой от начальства отгородился, дак еще и всю связь ликвидировал.
Однако связь была. Не успели они спуститься с крутого увала к воде, как с той стороны, из-за острова, выскочила длинная узконосая осиновка с белоголовым подростком, который, как выяснилось, уже с полчаса поджидал Лукашина.
К правленью-то дорогу без меня найдете? спросил парень, когда они переехали за реку. А то бы мне за травой надо съездить.
Мотай, сказал Чугаретти и вдруг страшно обиделся: Да ты что, понимаешь, Чугаретти не знаешь? Чей будешь?
Ивана Канашева.
Чувак! А за дорогой от вас кто проживает? Кого ты видишь каждое утро из своего окошка в белых подштанниках?
Парень захохотал:
Олексея Туголукова.
Олексея Туголукова передразнил Чугаретти. Шуряга мой. Где он сейчас? На Богатке?
Не, дома кабыть. Ногу порубалк фершалице ходит.
Чугаретти пришел в восторг:
Вот это да! Везуха! С моим шурягой можно кашу сварить.
Шайвола раскинулась на пологой зеленой горушке, примерно в полуверсте от реки, и Лукашину с Чугаретти пришлось сперва идти лугом, на котором уже стояли зароды, а затем полями.
Луг был небольшой, гектаров восемь от силы, и Лукашин спросил у Чугаретти, есть ли еще домашние покосы у шайволян, то есть покосы возле деревни.
Нету. Всё тут. О, кабы у них были такие сена, к примеру, как у нас, Худяков раздул бы кадило. А то у них за пятьдесят верст ехать надо, да и то какие это сенакот наплакал. Ну, Худяков нашел выход. Раньше у них сено гужом добывали да зимойчистый разор. Просто съедали лошади колхоз. А Худяков пришел: «Не будем возить сено к скоту. Скот погоним к сену». Мой-от шуряга круглый год живет на Богатке, телят кормит. Там у них дело поставлено
За лугом, при выходе с поля, Чугаретти свернул налевошурин его жил в нижнем конце деревни, и Лукашин вздохнул с облегчением. Он любил ездить с Чугареттине соскучишься, но сколько же можноХудяков, Худяков
День был теплый, безветренный, душно и сытно пахло нагретой на солнце рожью, через которую шла дорога.
Рожь была неплохая, но и не лучше, чем у них в Пекашине. Капустник под самой горушкой тоже не удивил Лукашинакочаны как кочаны, а вот деревня его поразила.
Ни одного заколоченного дома (по крайней мере в середке, которой он проходил), а главное, и жилые-то дома выглядят как-то иначе, чем в других деревнях. У них, к примеру, в Пекашине какие дома уделаны? Те, где живет мужик. А на вдовьи хоромы, а их большинство, и смотреть страшно: как Мамай проехал.
Тут же вдовья нищета и обездоленность не бросались в глаза, и Лукашин, хоть и не без некоторой ревнивости, должен был признать, что это дело рук председателя. Его, Худякова, заслуга.
Присмотрелся Лукашин и к конюшне, которая встретилась на пути. Сперва показалось дикимгрязь и базар посреди деревни, чуть ли не под самыми окнами правленья (спокон веку хозяйственные постройки в колхозах на задворках), а потом подумал и решил: здорово!
Лошадь зимой, когда все тягло на лесозаготовки забирают, на части рвут, нигде не бывает столько ругани и скандалов, как на конюшне. А тут, когда председатель под боком, много не поскандалишь, не покричишь. Да и конюх всегда на прицелепоопасется самоуправничать.
Худяков встретил его у колхозной конторы.
Долгонько, долгонько, товарищ Лукашин, пропадаешь, я уж, грешным делом, едва не маханул в поле. Худяков указал рукой куда-то на задворки, очевидно, там были тоже поля. Как насчет чаишка? Не возражаешь? Солнце-то, вишь, где на обед сворачивает.
Лукашин не стал возражатьон теперь, как истый северянин, не меньше трех раз на дню пил чай, и Худяков повел его домой.
Ничего особенного Лукашин как раньше не находил в Худякове, так не нашел и сейчас. Мужик как мужик. Правда, сколочен крепко и надолго. Ему уж было за пятьдесят, а в чем возраст? В глазах? В походке? Ногу в кирзовом сапоге ставит неторопко, твердохозяин идет. Да и вообще по всему чувствовалоськорневой человек. Вагами выворачиватьне вывернуть Глубоко, как сосна, в земле сидит.
Лукашин все время думал, кого же напоминает ему Худяков, и, только когда тот стал расспрашивать его о райкоме, решилПодрезова. Вот у кого еще самочувствие и хватка хозяина.
Раскаленный самовар стоял уже на столе, когда они вошли в избу.
Лукашин поздоровался со старухой, сидевшей за зыбкой, и посмотрел на хозяина. Тот отвел глаза в сторону, и Лукашин понял: его ребенок, а не дочери или сына, который был в армии.
М-да, с новым удивлением посмотрел Лукашин на хозяина, у него везде жизнь на полном ходу
Закуска к водке (Худяков выставил непочатую бутылку) оказалась самой обычной, по сезону: молодые соленые грибы и луксвежие головки с пером, только что выдернутые из грядки, зато житник, пестрый, мягкий, хорошо пропеченный, был на славу.
Лукашин, с аппетитом уминая его за обе щеки, подмигнул:
Поучил бы, Аверьян Павлович, как такой хлеб делать.
А это уж к хозяйке надо адресоваться. Она у меня мастерица.
Да хозяйка и у меня не без рук, сказал Лукашин. С хозяином загвоздка.
У нас на Севере, товарищ Лукашин, всему голованавоз. Наши пески да подзолы без навоза не родят И я первым делом, когда встал на колхоз, взялся за навоз
Ну, у меня навоз тоже не валяется. Но живем вприглядку. Хлеб видим, покуда он на корню