Кавалер «четырех крестов»? Это что, русские боевые награды? моя пугливая лань снова зажглась любопытством.
Она все-таки была на работе: блокнотик с карандашом лежал у нее на коленях.
Вы в армии там служили? спрашивала она. Хорошо знакомы с современным русским оружием?
Я улыбаюсь: домашний русский у девочки, книжный русский, оранжерейный! Откуда ей знать про «кресты»эти награды дьявола?
Простите, говорю я ей с горькой усмешкой, вы разбираетесь, может, в гематрии, учили в школе Талмуд и каббалу, но тут вы меня рассмешили, тут вы дитя Это синоним дурной болезни. Аллегория, если хотите, жаргон!
И долго хожу по палате, прикидываю: а что скрывать, собственно? Что уносить в могилу? Если израильской разведке интереснорасскажи, Иешуа!
Глубокой ночью однажды, когда я работал еще на такси (А все паскудства, кстати, случались со мной ночью.) И эта работа связана была с вечным риском, со множеством соблазнов Еду я, значит, и шарю кругом глазамиклиентов ищу. И вижу вдруг девушку: бежит посреди дороги, отчаянно машет мне, дрожит, чем-то перепугана страшно. Сажаю ее в аппарат и набираю скорость. А она мне опять велит тормозить, выскакивает и убегает. Я машину не тронул, сижу и смотрю: бежит она по обочине, по мелкой гальке, ноги себе подворачивает. А сама все назад оглядывается, будто на помощь меня зовет и меня же боится. Дал я газу, сравнялся, выскочил и хватаю за руку: «Чего вы вдруг испугались, какая опасность грозит вам?» А она дрожит, слова не может произнести. Стояли мы с ней под фонарем как раз, и я ее разглядел: высокая, гибкая, маникюр, как у вас, такие же точно туфельки белыеизумительной красоты девушка! Один лишь изъян был в лицеклычочек, эдакий зубок-паразит на верхней десне. Это так, между прочим
Опять хожу по палате и долго молчу. «А может, и ошибаюсь, может, эту встречу ночную и надо принять за точку отсчета, с нее ведь и началось? Ночная встреча с дьяволом-искусителем моим Он ведь с юмором, дьявол! Ошибка думать, что он вечно ищет тебя, охотится за тобой, поджидая за каждым углом. Э-э! Его уламывать надо, да» Я удивительным образом прозреваю, мне открывается истина, я перескакиваю в моем рассказе много порядков разом:
Это была редкая блудница, странная и необычная! Хилал же Дауд называл ее богородицей, относился к ней как к святой, но нет, она ею не была Но и просто блядью не была. Она жила высокой мыслью: мечтала пройти у могилы праматери нашей Рахели. Обратной дорогойиз галута в Иерусалим, мимо гробницы Рахели Тогда лишь, говорила она, весь еврейский народ и очистится, ибо мнила себя дщерью Сионской и блудницей Иерусалимаведь так называли пророки Землю Израиля за прегрешения наши против Всевышнего!
Опять хожу возле кресла с Иланой, шлепая больничными тапками. Вижу отчетливо всю эту сцену под фонарем, когда дьявола своего уламывал.
Долго топтались мы с ней на гальке, я в ход пустил все свое обаяние, красноречие: говорил про добрых и милых своих родителей, про дом наш гостеприимный. Где, мол, укрыться ей, как не у нас? Чем я ей подозрителен? А помню ведь голос благоразумия: «Плюнь, опасно бабу цеплять на улице!» И в самом делеплюнуть бы мне на сучку эту красивую, ведь я на работе был, мне сменную выручку делать
Меня всего передергивает, я содрогаюсь от собственных слов. Как будто никогда не любил, не пережил белесого безумия ревности: какой сатана, что я говорю? Но полон по горло злым, ледяным мщением:
Голосу ангела своего, голосу благоразумия, внял я лишь отчастиотдельно нам постелил. А она позвала меня, и я пришел, и лег, и началось у нас сладчайшее душегубство Я принимался ждать ее с вечера, мучительно считая часы, а она приходила, когда ей вздумается, как ведьма, как привидение, после полуночи. Тихонько скреблась в дверь, и я отпирал, и мы кидались друг к другу. Я ничего не знал о ней ровным счетом: где живет, чем занимается? Я даже в имени ее сомневался! А имен у неея вам уже говорилбыло множество Мы распивали бутылку вермутая вермут ей покупал и самую дешевую кильку пряного посола. Это она любила, это считала лакомством! Быстро она напивалась, и тогда на нее нападал безотчетный страх, тряслась она вся и дрожала Я думаю, это были «кресты». Дом у нас был большой, в комнату мою со двора вел отдельный ход. Никогда не знали родители, когда она приходила и когда уходила. За домом же был у нас сад с цветами, с арыком; зимой и летом в арыке текла чистая питьевая вода. Мы уходили во двор нюхать цветы, ей нравилось гулять под луной, гуляли мы нагишом, и я обалдевал от умиления, как она с цветами беседует: шепчет им что-то, ласково гладит Однажды включил я свет: она лежала, зажмурив глаза, я увидел ее наготугруди ее, длинную линию ног. Увидел живот мраморный, слишком уж мраморный! «Что это за сыпь у тебя с язвочкой?» А она вздернула моментально простыню. «Это пустяки, говорит, это у меня нервное, аллергия!» А я и поверил! Я бы всему тогда поверил.
Шлепают, шлепают тапки. Флюиды страха лани моей все более ощутимы в палате, чувство опасности в ней ширится и растет. Похоже, и кресло подъехало ближе к порогу.
Надо ли говорить, что со мной было дальше? Стал я слабеть день ото дня, задыхаться стал, как старик. Ну а кровьгустеть, как деготь И все в неведении пребывал, покуда у самого язвочка не возникла. На срамном, простите, месте! О моя лютость! О мой позор: первый же анализ выдал сразу «четыре креста», и воткнули меня в лечебницу, омерзительную, как лепрозорий. За городом, за колючей проволокой, с вооруженной охраной «В город меня отпустите! просил я врачей. Я ее, подлую, из-под земли добуду: найду и сюда доставлю, если не убью прежде!» Отпускали в город меня, тут препятствий мне не чинили, я ведь «источник» искал! По всей Бухаре искал, всюду расспрашивал, а найти не мог. Испарилась! Ну точно земля ее проглотила
Мата Хари моя торопливо вдруг сует в сумочку карандаш и блокнотик. Порывисто встает и прощается, пряча от меня глаза. А я пытаюсь вернуть ее в кресло, беру за плечи: «Куда же вы? Мы, собственно, и не поговорили!» А она шарахается, взвизгивает, не разрешает мне к себе прикасаться. Кричит, что будет кричать, что позовет на помощь:
Маньяк, хронический сифилитик! Все разговоры у вас о сексе, постели, об изнасиловании
И начинает хватать воздух, как рыбонька, захлебываясь у меня на глазах. Метнулась, бедная, к двери, хлопнула и исчезла.
Я тоже бросаюсь к двери, исступленно в нее барабаню:
Ну хорошо, тогда я все опишу! Я буду писать вамсогласны? Вы все отчеты получите после
Ха, чего «после»? Когда «после»? После моей смерти?
Глава 8Первый отчет для Иланы
После вечерней молитвы ребе поднялся, обвел нас всех исполненным скорби взглядом и, весь осыпанный пеплом, тихо, но внятно сказал: «Мы сеяли с вами драконов, а пожинаем блох!»
Так он молился, ребе, сидя всегда на пепле, в знак траура о некогда разрушенном Храме. Мы знали, откуда эта традиция, она нисходит в глубокую древность. Так молились пленники императора Титасвидетели гибели Храма и Иерусалима. А ребе говорил, что на мешке с пеплом молился его учительзнаменитый галицийский цадик, а тот принял сей обычай от своего учителягаона земли Баварской
Завтра уходим мы в долгий путь! говорил ребе. Уходим из римского рабства. Две тысячи лет без малого оно продолжалось: столько сидели на пепле, но завтра пресечется мрачная традиция поколений!
Итак, моя лань, завтра войдем мы в пещеры. Но почему нас так мало, спросите? Где остальные евреи? Почему не явились к месту сбора со свитками Торы, с детишками и стариками, с коровами, овцами, домашней птицей, почему не пришли к Вабкентскому минарету? Ведь чудо-то состоялось, «чудо стеклянных трех дней», как ребе им обещал: поднимитесь на минарет, поглядите сверхучто происходит?!
Мы сидим на полу. Тихо гудит маленькая лампа-горелка, сидим в свинцовой комнатефундамент гигантского Вабкентского минарета. Здесь имеется потайная дверь, уводящая в подземелье: ее-то и надо было расшифровать в пергаменте.
Мы больше не будем ждать, завтра поднимемся и пойдем, продолжает ребе. Ждать мы больше не можем Те же, кто отказался идти, достойны всяческих наказаний! Я бы назвал их грех более тяжким, нежели «грех разведчиков». Те обошли Ханаан, но смутили народ напрасным страхом. Евреи же города Бухары вообще отказались идти на родину, они родину свою как бы отвергли!