Я вскинул взгляд, ошарашенный этим последним откровением.
Ваш агент? переспросил я. С каких это пор у вас есть агент?
Я вам разве не говорил? Пока недолго. Я с нею познакомился, когда мы были в Нью-Йорке, и она попросила прочесть мой роман.
Как вы ее вообще нашли?
Помните, когда мы были в Мадриде и вам устроили обед в Прадо?
Да, ответил я.
Испанский романист, который рядом со мной сидел. Он меня с нею свел. То есть она и его агент.
Я сделал долгий глоток из бокала, стараясь, чтобы меня не обороли собственные мысли.
А ваш роман? спросил я. Вы ж не могли его уже дописать?
Нет, но почти. Я показал ей несколько пробных глав. Она ждет, чтобы прочесть все целиком, но то, что она уже увидела, ей понравилось так, что она подписала меня своим клиентом.
Понимаю, сказал я, стараясь не выказывать раздражения. Вы же сознаете, что у меня тоже имеется агент, правда?
Да, но вы никогда не предлагали нас познакомить.
Потому что вы еще ничего не дописали!
Ну, я полагаю, что мой мадридский друг счел, что во мне есть нечто исключительное, на основании того, что я уже написал.
До чего прозорливо с его стороны, произнес я. И когда же будет готов сей шедевр?
За следующие пару недель допишу, надеюсь. И сарказм здесь неуместен, Эрих, такое не подобает человеку ваших лет. Она планирует весной разослать рукопись редакторам.
Ну, я с нетерпением жду возможности прочесть, сказал я. Вы мне эти главы привезли?
Ой нет, ответил он, качая головой. Нет, извините, я не хочу, чтобы это кто-то читал, пока не издадут.
Вы не имеете разве в виду если издадут?
Нет, я и хотел сказать пока. Я предпочитаю смотреть на все с позитивной стороны.
Мне просто не хотелось бы, чтоб вы расстраивались, если
Почему вы меня в этом не поддерживаете? спросил он, отставляя бокал и вопросительно глядя на меня.
Я поддерживаю, ответил я и слегка зарделся. Мне просто известно, до чего недоброй может оказаться эта среда, только и всего, и мне бы очень не хотелось видеть, как вы разочаруетесь. Некоторым начинающим писателям приходится сочинить два или три романа, прежде чем они произведут на свет такой, что удостоится издателя.
Вы говорите так, будто завидуете.
Да с чего бы мне вам завидовать?
Причины я найти не могу, а оттого ваше отношение мне и кажется таким странным. Не могу выбрать вы не считаете, что я дотягиваю, чтобы преуспеть, или же просто желаете мне провала. Я, знаете ли, не могу быть вечно вашим протеже. Да и наставник мне будет нужен не всегда.
Не по-доброму это, сказал я. Вы ж наверняка уже должны понимать, что я на вашей стороне.
Я всегда так и считал.
Так и есть, Морис, так и есть, гнул свое я, а затем потянулся к нему и положил свою руку поверх его, но он отодвинулся от меня, как будто мое прикосновение могло его обжечь. Быть может, я неверно выразился, вот и все, тихо произнес я. Уверен, что вы правы и своим романом добьетесь огромного успеха.
Спасибо, сказал он без особого воодушевления.
Полагаю, это будет значить, что на следующий год вы не сможете?
На следующий год? переспросил он. Чего не смогу?
Помогать мне с изданием Трепета в бумажной обложке. Воображаю, что меня опять станут приглашать в другие страны, другие города и на литературные фестивали. Вы всегда бы могли присоединиться ко мне вновь, если б захотели. Мы б могли посмотреть
Не думаю, Эрих, сказал он. Вероятно, теперь мне пришла пора сосредоточиться на моей собственной карьере, а не на вашей.
Разумеется, сказал я, ощущая себя униженным, и, когда поднимал бокал, заметил, что рука у меня немного дрожит.
Как бы там ни было, раз это и есть наш последний вечер вместе, произнес он, вновь улыбнувшись с таким видом, будто желал восстановить наше самообладание, мне бы хотелось узнать, чем все обернулось между Оскаром и Алиссой. Они успели сбежать из Германии?
Ох, это было так давно, пробормотал я, уже не настроенный возвращаться к тем мрачным дням; теперь просто хотелось дойти до гостиницы и улечься спать. Мне было очень уныло, почти до слез. И впрямь ли я завидую? А если да, то чему?
Но мне нужно знать, как все закончилось, стоял на своем он. Давайте, вы же рассказчик. Нельзя же просто взять и уйти, не разгласив последней главы.
Да там почти нечего уже рассказывать, ответил я со вздохом.
Должно быть хоть что-то. Когда мы были в Мадриде, вы сказали, что Оскар и Алисса решили уехать из Берлина. Что она была еще раз, как вы выразились?
Мишлинг, сказал я. И это было не в Мадриде, это было в Нью-Йорке.
Конечно, произнес он. Я сейчас такой матерый путешественник, что все время путаюсь.
Я знал, что выбора у меня нет. Как ни крути, сюда-то я уже добрался. Все полвека после начала войны те события меня не покидали они лежали тенью на любой возможности счастья, какое могло мне выпасть. Вообще-то, выходя на лондонскую сцену в тот вечер за Премией, я думал о них обоих, даже воображал, будто видел, как они сидят в зале в первых рядах, между ними маленький мальчик, лишь эти трое не аплодировали и не вставали со всеми, а сидели рядышком точно с таким же видом, как и в 1939 году, все время уставившись на меня и не понимая, как такой чрезвычайный успех мог настичь человека, совершившего настолько подлое и непростительное деяние.
Все дело в том, что я никак не мог позволить Оскару и Алиссе уехать из Берлина вместе. Чувства мои к Оскару были слишком уж сильны, и в плотском смятении моем я позволил себе так сокрушиться, что ясно уже не мыслил. Я убедил себя в том, что если мне как-то удастся уговорить его остаться, дружба наша переродится в нечто более сокровенное. Через двое суток после своего дня рождения он занес мне домой записку, где просил меня встретиться с ним под вечер у входа в Тиргартенский зоопарк, и, пока мы с ним возвращались оттуда к Максингштрассе, я умолял Оскара пересмотреть решение.
Не могу, сказал он мне с неколебимой уверенностью. Ради всего святого, Эрих, ты живешь в этом городе. Ты видел, что происходит. Я не стану дожидаться, пока они заберут Алиссу.
Ох, да ты только послушай себя, сказал я, раздраженно возвысив голос. Они же евреи, Оскар. Я знаю, ты считаешь, будто любишь ее, но
Эрих, ты и сам еврей, ответил он.
Вовсе нет, упорствовал я. Не по-настоящему.
Как раз тебе, а не мне и нужно беспокоиться из-за того, как все здесь меняется. Как бы там ни было, все уже решено, поэтому нет смысла меня переубеждать. Мы едем в Америку, вся ее семья и я. Именно поэтому мне и хотелось встретиться с тобой сегодня. Попрощаться.
Я воззрился на него, ощущая, как внизу живота у меня копится тошнота.
Вам понадобятся билеты, произнес я, когда ко мне вернулся голос.
У ее отца они уже есть. Мы едем на поезде в Париж, а оттуда в Кале. Затем на пароме переезжаем через Канал в Саутгемптон и со временем поплывем в Нью-Йорк.
И что ты там будешь делать, когда вы доедете?
Пока не уверен, но отец Алиссы человек изобретательный. Он со многими в городе знаком. Возможно, начнем какое-то свое дело, я еще не знаю. Главное будет в том, что мы окажемся в безопасности.
А контрольно-пропускные пункты? спросил я. Ты же сам знаешь, что нипочем их не минуешь, правда? У тебя документы будут не в порядке.
Ты удивишься тому, как в наши дни подделывают бумаги. В этом климате фальсификаторы сколачивают себе состояния.
И я полагаю, за это тоже заплатил ее отец?
У него есть немного денег.
Ну разумеется, с горечью произнес я. У них у всех они есть. У сраных евреев денег больше, чем у всех нас вместе взятых. Быть может, Гитлер прав в том, что говорит. Наверное, всем нам будет лучше, когда они исчезнут из Германии.
Теперь его улыбка чуть поблекла.
Ничего у них нет, сказал он. Тебе известно так же отлично, как и мне, что последний год их отправляли бог знает куда. Сколько евреев ты видел на улицах в недавние месяцы? Никого нет больше. Так по всей Европе. Первая степень, вторая степень никакие различия не сыграют никакой роли, если Гитлер настоит на своем. От Нюрнбергских законов мокрого места не останется. Уезжать пора прямо сейчас.