Стоп!
Не пропустить.
На Никитском бульваре, ближе к Арбату, располагалась графская усадьба, где Николай Васильевич Гогольнет в русской литературе подобного емупровел остаток дней, сжег рукопись и угас.
В сорок три своих года.
«С Пушкина всё начинается, а пошло от Гоголя. Гоголь родился посвященнымКак много пережглось в его сердце, и вся душа была растерзана»,Ремизов Алексей Михайлович, тоже из словесных чудодеев. И он же: «Гоголь остался вне подражанийпросто не допрыгнешь!»
Сколько раз проходил мимо той усадьбыв школу, из школы, на работу, с работы.
Сколько раз, прилетая в Москву, захожу во двор.
Сажусь на скамейку, поглядываю на памятник.
Голова, склонившаяся на грудь. Согбенная его фигура, рука, бессильно опущенная, профиль с птичьим носом, складки одеяния, окутавшего тело. Неприютно ему. Знобко и неприкаянно. На темном мраморе помеченоГОГОЛЬ.
«как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной образованной светскости...»,его слова.
Барельефы на постаментевереницей героев.
Чичиков. Хлестаков. Акакий Акакиевич. Тарас Бульба с Андреем и Остапом. Бобчинский и Добчинский. Коробочка и Плюшкин. Иван Иванович и Иван Никифорович. Афанасий Иванович Товстогуб и Пульхерия Ивановна.
Разглядываю всякий раз.
Угадываю каждого.
Посматриваю заодно на тихих старушек, примостившихся на скамейках; любая из них Пульхерия Ивановна, схоронившаяв нарушение гоголевского сюжетаАфанасия Ивановича.
Памятник установили в начале Пречистенского бульвара, лицом к Арбатской площади. Окружили каменными львами, оберегая писателя от читателей.
Но львы не устерегли.
Изменились понятия, ужесточились нравы, и работу Н. Андреева признали «глубоко ошибочной». В «Правде» написали: скульптор исказил «образ великого писателя, трактуя его пессимистом и мистиком»,опозоренное место в начале бульвара заняла безликая фигура.
Плащ-крылаткатолько что от портного. Прическа с завивкойот куафера с Воздвиженки, которая поблизости. Благостный взгляд на прохожих, нос, потерявший птичью остроту: увековечили не великого печальникачиновника особых поручений на докладе у губернатора.
На пьедестале пометили: «Великому русскому художнику слова Николаю Васильевичу Гоголю от правительства Советского Союза».
Прежний памятник пылился в запасниках, пока не поставили его во дворе графской усадьбы, Никитский бульвар, 7а.
Теперь там музей Н. В. Гоголя.
Дополнением к прочитанному.
Из сборника «Игры и развлечения» неиссякаемого источника «групповых и индивидуальных игр на воздухе и в закрытом помещении» в котором можно черпать и черпать.
«У какого русского классика три произведения начинаются с буквы О?»
«Какое произведение отражает воздействие статьи товарища Сталина Головокружение от успехов на строительство колхозов?»
«Какое произведение Н. Гоголя оканчивается словами: Скучно на этом свете господа?»
А в том же доме, на том же бульваре
разве что под другим переплетом
две старушки без зубов говорили про любовь.
Громогласно.
От глухоты своей.
Граф Лев Николаевич Толстой первым открыл нам русского крестьянина. За что огромное ему спасибо
Они тоже были детьми, Нюся и Ануся, хоть и трудно поверить. Более того, мы все были когда-то детьми, да-да!но об этом мало кто помнит. Самое хорошее в насмалый ребенок. Остальное значительно хуже.
Пора напомнить читателю про день открытых обложек, когда всякое доступно всякому, а потому Нюся и Анусяот чрезмерной своей дотошностизабредали то и дело в чужие сюжеты, спускались даже в подвал нашего дома, садились по глухоте своей в первый ряд, проходили курс политграмоты для дворников, слесарей и водопроводчиков.
Нюся и Ануся слыли у них отличницами.
Товарищ дворник,подкатывались во дворе, шумливые и неоотвязчивые.Известно ли вам отличие? Обычного коммунизма от военного?
Катились бы вы, мамашиотвечал в тоске от тяжкого перепоя, и они на него не обижались.
Нюся и Ануся, тугие на ухо и синие от недоедания, прощали всех на свете, но им не прощал никто. А дворник, натура философическая, оглядывал надоедливые пространства, которые предстояло подметать, выговаривал уныло в небеса, примиряясь с неизбежным:
Может, тоже Не хужее вашего
Пыль пускал до крыш.
Товарищ Зильберман,укоряли Нюся и Ануся, заглядывая в другой сюжет,разве вы не замечаете приметы нового? Разве не видите, как новое пробивается к нам в борьбе со старым?
Были люди,откликалась с лежанки вечная вдова Маня,а нынче вылюдились.
И Моня Зильберман, ее сосед, прятал улыбку.
Разбессовестная ты старушка,журил ласково.Всё-то она понимает
Маня числилась вдовой с наполеоновского нашествия, и лет ей было за сто, а то и под двести. Вечная вдова Маня блюла себя два столетия подряд и не уважала соседку, Груню-волокушу, нимфу местного значения, которая женскую свою службу несла исправно.
Барабан зорю пробьет,
Унтер двери открывает,
Писарь с трубкою идет...
Муж у Мани был унтером, смерть принял под Бородино, на Шевардинском редуте. Мане не верили в такое невозможное вдовство, хоть и была у нее справка с гербовой печатью, двуглавым орлом и подписью-завитушкой.
На всякий случай ей не платили пенсию (впрочем, ее не платили тогда никому).
К ним мы еще вернемся, и не раз, к Мане с Моней Зильберманом, а с Нюсей и Анусей придется распрощаться.
Две старушки без зубов угасли от недоедания в промежуточные периоды.
Они сочувствовали всем обездоленным на свете, Нюся и Ануся, но им не сочувствовал никто
Вечная вдова Маня обожала пожарных, аж холодела при виде.
Укатывалась на малолюдную улицу, звонила из телефонной будки, содрогалась от нетерпения на тонких ножках:
Приезжайтя! Полымем полыхает
А там уж глядела во все глаза, как катили они с шумом и грохотом на красных машинах, сверкающие, брезентово несминаемые, и в дуделку на ходу дудели.
Они жили в соседних комнатах, Моня Зильберман да Маня-вдова, которая кухарила на двоих. Он покупал продукты, она кастрюлями громыхала.
Кухня была заставлена горшками с геранью, любимым ее цветком.
Моня-холостяк надумал жениться:
Обойдешься.
Уперсяона в паралич слегла.
Передумалспрыгнула с лежанки, ровно новенькая, наварила ему пшенной каши.
А не балуй без спроса.
Женись, женись,подпугивала с лежанки.Вот скажу ужо зятю: он те наволдыряет...
Зять у Мани был уланом.
Солдатушки уланы,
У вас лошади буланы
Зятя убили в севастопольскую еще кампанию, ядром по башке, но Маня оговаривалась постоянно.
По вечерам Груня-волокуша гужевалась с очередным воздыхателем из танкового училища, клохтала в кулачок откормленной курицей, жадно облизывала губы шустрым язычком, а Маня-вдова скреблась в ее дверь.
Груня,говорила льстивым голоском.За мной должок, Груня. Я те хлебца принесла на возврат да яиц пяток.
Но Груни на земле уже не было.
Груня летала в безвоздушных пространствах, где не нужны ни хлеб с яйцами, ни прочие земные услады.
Бабка!ревел воздыхатель.Броня крепка и танки наши быстры, бабка!..
И Маня уходила довольная.
Старушка ты неуёмная,выговаривал Моня Зильберман, ее сосед.Постыдилась бы.
Посмейся, посмейся,бурчала с лежанки.Скажу внукуон те ужо отвалтузит...
Внука у Мани распластали в турецкую кампанию.
Саблей поперек.
Турок душит, сердца рушит,
Пламем, огним и копьем
Прижился затем в квартире неотразимый лейтенант Потряскин, который учился в бронетанковой академии и квартировал за занавеской у Груни. На своих харчах да на ее покладистости, заменив прочих воздыхателей.
Подступил горестный день, и волоокая безобразница Груня складывала в мешок снаряжение с продовольствием, провожая на бой пуленепробиваемого Потряскина. А он разминал мускулы на руках и ногах, чтобы дать отпор зарвавшемуся врагу.
Мужичок!предложил соседу, надраивая сапоги.Имею адресок на прощание. Девочки: что ты, что ты! Уведутсебе не прощу.
Волоокая Груня сидела уже на его постели, капала слезой на пухлые коленки.