При этомлимонная водка, красная икра, чудесная заливная утка, соус кумберленд, пельмени в бульоне с укропом, котлетки даньон. Не сухая вобла большевистских обедов.
В Омске быстро забылась голодная Пермь.
Вера занималась сыном и своими уездными делами.
Дед за редакционным столом ежедневно спасал Россию. «Сверкал семейным портсигаром, дымил сибирским табаком». Каждый день прибывали в столицу Директории поезда с потрепанными войсковыми соединениями, отходившими с Волги. С нимиказаки. С нимисоюзники. Одни (белые) матерились, другие (союзники) жаловались на клопов, называя их постельными жуками.
«Буржуизарывают вещи, студентыскалывают лед».
Приятель Деда поэт Арсений Несмелов не упускал ничего.
«Изготовленьем пелеринок соседи улучшают стол. Один неутомимый рынок открыто на бесхлебье зол. И в небо выпуская пули для устрашенья бунтарей, красноармейские патрулиу верстовых очередей Пора понятьправа лишь сила. Так не сильна в кольце стальном хихикающая горилла за председательским столом».
В Русском бюро печати вышла брошюра Сережи Ауслендера, влюбленного в адмирала, в его миссию. Очень скоро брошюра разошлась огромными тиражами, была переведена почти на двадцать языков.
Самогон, выстрелы. Опять самогон, выстрелы.
Пыльный ветер. Видение все той же хихикающей гориллы.
Митинги: «Долой!» Митинги: «Веруем!» Но даже призывы к вере звучали как ругательства.
Жить негде. Но неукротимая Вера выбила ордер.
С этим ордером в руках толкнулись в назначенный домполутораэтажный, многооконный. Полная нарумяненная женщина в теплом халате поморщилась, демонстративно не замечая Деда, в длинный коридор из дверей выглядывали хихикающие девушки. Дед шепнул: «Вера, понимаешь, куда нам выдали ордер?»
Ответила, заботливо поставив корзину с Гришкой у ног: «Какая разница? Мне Гришку пора кормить».
«Это же заведение Телье».
«Какая разница, все равно жить негде».
Деревянная лестница. Полуподвал с маленькими окошками. Ну, заведение Телье, ну, дом терпимости. Что делать? Такое время. Других вариантов нет. Да и комната как комната, тепло, чистоту наведем сами.
«Мы рождены. Вот факт. Давайте жить».
Ночьюпьяные выкрики, крики, даже песни.
А за окнамипыльная снежная степь, звезды, на путях всё новые и новые эшелоны. Фронт близко. Фронт с каждым днем ближе. Фронт каждым днем все ближе, все слышнее.
Шепота: «Пора уходить».
Серо-зеленые шинели, широкие фуражки, на лямках через плечоподсумки с патронами. Спокойный британец. Чех с заведомо преступной мордой. Страстное биение поляка кулаками в суконную грудь. Зачем уходить? Куда? Союзники защитят! Они берут Верховного под защиту!
Ну да, вместе с российским золотом.
Когда (позже, позже) под Иркутском местный эсеровский Политцентр потребовал выдачи Верховного (иначе перекроют железнодорожный путь на Владивосток), союзники ни часу не колебались.
«Мы, нижеподписавшиеся, сим подтверждаем, что переданы 15 января 1920 года в 9 час. вечера по местному времени на станции Иркутск командиром 1-го батальона 6-го чешско-словацкого полка вагоны 2, 105 и 407, в которых находились бывший Верховный правитель адмирал Колчак, бывший председатель Совета министров Пепеляев и лица, сопровождающие их. Присутствие обоих мы лично проверили.
И ответная бумага.
«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что сего числа в 9 часов 55 минут по уполномочию Политического центра приняли от командира 1-го батальона 6-го полка майора Кравака в присутствии дежурного офицера поручика Боровички бывшего Верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя Совета министров Пепеляева. При обыске у адмирала Колчака и бывшего председателя Совета министров Пепеляева ничего обнаружено не было. У адмирала Колчака на руках имеется наличных денег десять тысяч руб., у гражд. Пепеляева с точностью не установлено, сколько у него имеется на руках денег. Гражданин Пепеляев заявил, что у него на руках имеется шестнадцать тысяч руб.»
Ну, сдали, приняли.
Все буднично, ординарно.
Так вещи сдают-принимают в багажной конторе.
«15 января 1920 года, в 9 час. 55 мин. вечера уполномоченный Политического центра, член центра М. С. Фельдман, помощник командующего Народно-Революционной армии капитан Нестеров и уполномоченный Политического центра при штабе Народно-Революционной армии В. Н. Мерхалев приняли от чешского командования бывшего Верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя Совета министров Пепеляева. По соблюдении необходимых формальностей они под усиленным конвоем доставлены в Иркутскую губернскую тюрьму, где и помещены в одиночные камеры. Охрана адмирала Колчака и Пепеляева поручена надежным частям Народно-Революционной армии».
Приговорвысшая мера.
Исполнение было назначено на два часа ночи.
Но исполнен был приговор только в пять утра, хотя ходьбы от тюрьмы до впадения речки Ушаковки в реку Ангарувсего полчаса. Это потому, что сперва хотели приговоренных доставить к берегу на машине. Ждали час. Ждали два. Не дождались. В итоге повели действующих лиц (как написано было в одном из отчетов) к месту исполнения пешком. С ними семь человек расстрельной команды, все эсеры. А с ними председатель чрезвычайной следственной комиссии, такжекомендант Иркутска, начальник тюрьмы и врач Знаменского госпиталя (большевик).
В газете «Народная мысль» событие описали так.
«По узенькой, едва установившейся дорожке к неровному льду Ангары гуськом двинулось редкостное шествие: оставленный всеми, потерпевший полнейший крах в своей государственной деятельности, тот, кто еще вчера горделиво именовал себя «Верховным правителем России», и рядом с ним представители революционной демократии со своими верными народно-революционными войсками. В безмолвном морозном воздухе тихой зимней ночи на белом снежном покрове реки ярко и отчетливо выделялись, как живые символы рухнувшей реакционной власти, одинокие фигуры Колчака и Пепеляева»
Вера в те дни (с малым Гришкой) находилась далекопод Красноярском.
Там же попала в плен. Когда отпустили, учительствовала в Томске. Яростно выживала. И выжила! Больше того. Летом двадцать первого сумела привезти Гришку во Владивосток, где наконец встретил ее измотанный событиями Дед.
Но опять ненадолго.
Правительства падали одно за другим.
На пароходе «Фузан-мару» Деду пришлось срочно бежать в Корею.
Уходил из Владиво (так япсы называли город Владивосток) мимо замерших на рейде тяжелых японских и американских крейсеров. «Ниссин». «Касуга». «Карлейль». «Сакраменто». Берег в беженцах, как в муравьях. Мелкий дождь. Телеги, лошади, корзины, баулы, чемоданы, подушки, одеяла. Офицеры, чиновники, священники, барышни. Клубилась на берегу белая Россия.
В корейской гостинице Дед писал о крахе.
«Революция победила еще раз». Курил. Мучила изжога.
Вспоминал профессора Устрялова. «Теория права как минимума нравственности». Остро и неприкаянно чувствовал, что прижиться, наверное, сможет где угодно. Но приживаться не хотелось. Хотелось жить.
Перебрался в Китай.
Тяньзинь. Потом Харбин.
Борис Ласкин под гитару пел в ресторане.
«У палача была любовница, она любила пенный грог»
Ну, любила. Под самогон. Под музыку. «Кто знает, где теперь виновница его мучительных тревог?..»
Никчемный вопрос.
Тут же, наверное. В Харбине.
Вон идет трамвай из Модягоу на Пристань. По набережной Сунгари прогуливается бритый лама. Музыка из отеля «Модерн» на Китайской улице. В тихих садахтяжелые умирающие астры. Перед магазином «У Чурина» на деревянных скамьях покуривают русские старики.
Куда спешить?
Теперь времени много.
До приезда Веры в Харбин Дед часто бывал у Валериана Верховского.
В Китае бывший сотрудник Осведверха сразу и навсегда вычеркнул из своей жизни прошлое, связанное с войной. «Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе, и не спасет нечестие нечестивого».
Поводил носом, как клювом.
«Сколько знаете вы, знаю и я; не ниже вас».
На левой рукечерная перчатка, кисть изуродована ранением.