Нет, не дурак был Платон Фирстов.
Растить одиннадцать девок и жену не просто.
Это древний грек, тезка Фирстова, прогуливал своих учеников по чудесному саду в Афинах, рассказывал им обо всем, даже об Атлантиде. Так сказать, прививал любовь к знаниям. Это тебе не «замуж выйду». Это целая цивилизация, исчезнувшая прямо в одночасье. Это вулканы, землетрясения.
«Ты хоть знаешь, зачем замуж выходят?»
Зоя, Кружевная Душа, ни минуты не думала.
«Чтобы половинку свою найти».
«Тебе себя мало?»
«Мало».
«Ты, небось, и об идеальном государстве слышала?»
«Сразу видно, мало тебя вилами пугали».
«Это почему?»
«Память некрепкая».
И снисходительно объяснила.
«Философа Платона при его жизни продавали в самое настоящее рабство. Не то что тебя. Настоящего философа ничем не испугаешь. А ты вилы увидели чуть не в крик, обвис на зубцах, как тряпка. Древнего грека Платона другой древний грек выкупил, они друг друга ценили, а тебя кто выкупит? Инвалид Скворцов?»
Рано радуешься, подумал я.
Дурака можно узнать по двум верным приметам.
Во-первых, дурак много спрашивает о вещах ненужных и бесполезных, во-вторых, постоянно высказывается о том, о чем знать ну никак не может. Так что никакому государству (даже семье) ничего не светит, если ими правит философ.
Кстати, это все тот же самый грек (тезка нашего завхоза) говорил.
Задача правителей заключается не в том, чтобы философствовать, говорил древний грек Платон, а в том, чтобы их подданные жили хорошо. И чтобы эти подданные вели себя как люди.
«Явишься домой, а дверь на замке».
«У меня свой ключ есть».
«С собой носишь?»
«Под крыльцом прячу».
Засмеялась. Отвратительно хорошенькая.
«И что будешь дома одна делать?»
«Черепаху воспитывать».
«Красноухую?»
«Какая уродилась».
И не выдержала, опять похвасталась.
У красноухой, похвасталась, мало что она красноухая, морда в густых морщинах, как у самой древней старушки, как у современницы грека Платона, и панцирь у нее совсем зеленый, возле глаз пятна. Тут Зоя вспомнила, наверное, о своем родимом пятне и сменила тему. «Мы нашу красноухую зовем Лушка. Она, правда, на это имя не откликается. Глупая, наверно».
И весело подпрыгнула: «Ты про нашу Соньку забудь».
И еще добавила, что, дескать, я вру все время. Запутывала.
Но я древнего грека-философа Платона читал, зря она бесилась.
Стыдиться постыдного и стремиться к прекрасномувот к чему люди должны тянуться, если верить древнему греку Платону, а люди почему-то тянутся к постыдному. Только я-то при чем? Яучитель. Я преподаю. Я знаю, что главное в жизниэто любовь. Я знаю, что любящий человек не должен убегать от подруги только потому, что у нее пальцы ледяные Но вилы Но капельки крови
«А как ты до осени жить будешь?»
«Мне раба пришлют».
«Рабов у нас нет».
«Ой, ну ты совсем того! прямо по-детски обрадовалась Зоя. Рабэто же идея. Что тут непонятного? Ты покрути мозгами, ты подумай. Рабэто просто идея. Очень древняя. Она так давно высказана, что никто уже и не помнит, кто первый заговорил о рабах. Отцу это нравится. Да и какая разница? Высказанную идею все равно убить никак нельзя, чувствовалось, что Кружевная Душа наслушалась своего родителя. Рабов можно всех перебить, а идея останется».
«А это почему?»
Она даже остановилась.
«Ты что? Правда не понимаешь?»
И обогнала меня, подпрыгивая, заглядывая в глаза.
Пятилась, подпрыгивала, веселилась от души, тараторила:
«Ты пойми. Соньке ты совсем не нужен. Ты ей не интересен. Сонька созерцать любит. Ее главная идеясозерцать, а у тебя никаких идей нету, ты только чужие слова повторяешь. Сонька любит созерцать, а ты начнешь к ней приставать, как те парни с Пихтача. Ты не смотри, что у нас отец ростом как бы не вышел, начнешь зарываться, он из тебя дурь выбьет».
«Ты с заимки от отца сбежала?»
«Не от отца сбежала, ак красноухой».
«А Кербер от кого сбежал? У него какая идея?»
«А Кербер просто так сбежал. Он у нас безыдейный».
«Сентябрь уже на носу», напомнил я.
«Ну и что?»
«В школу скоро».
«Ну и что? Куда же еще?»
Я засмеялся: «Ты же говорилазамуж».
«А это потом! Это еще рано. Это только идея».
Произнесла так, что даже я наконец понял: высказанную идею не убить.
А Кружевная пальчиками коснулась родимого пятна на щеке. «Говорят, сказала, на свете такой перстень есть. Он волшебный. Если его повернуть камнем в ладонь, то становишься невидимой».
«От кого?»
«От того, кто полюбит».
«А зачем прятаться от того, кто тебя полюбит?»
Она даже остановилась.
«Любовьэто же мучение».
Ну да, сразу вспомнил я записочки в мусорной куче. Эту, к примеру. «С какого момента можно считать человека взрослым? Когда он перестает бояться уколов? Когда ему начинает кто-то нравиться?» Наверное, Зойкин вопрос.
Вон какой на обочине кедр вымахал, присматривался я, шагая по дороге. Такой толстенный, еще, наверное, при Ермаке пророс. И комаров совсем нет, отмахиваться не надо. И погони нет. И к пригородному успеем.
Кружевная Душа, похоже, устала, но не признавалась.
Не знаю, о чем она думала, а меня мучило раскаяние. Ну вот почему так? Сперва явился без приглашения, теперь смываюсь тайком.
Солнце взошло.
Никто нас не нагонит.
В пустом вагоне пригородного Зоя, Кружевная Душа, сразу уснула, повернувшись лицом к стенке, успела только сонно предупредить: «В Тайге за мной не ходи».
«А если ты потеряешься?»
«Это я-то?»
И уснула.
А я стащил с себя свитер.
И прикрыл ее. Спи.
Тайга скоро.
Бомба времени
Кочергина не было.
Остальные собрались аккуратно.
Запил, наверное, неуемный Кочергин.
«Я называю кошку кошкой». Я уже знал (от Ролика), что Кочергин цитирует сатиру Буало (Ролик все знает). «Я называю кошку кошкой, а Роллэмошенником». То есть все вещи я называю своими именами. Роллэ был, кажется, прокурором, понятно, жадным и продажным.
Дмитрий Николаевич о чем-то шептался с Хунхузом, потом Ольга Юрьевна шепталась с ними. Дед молча стоял у окна, опершись на свою тяжелую палку с резным набалдашником. В двух шагах от негобюст Петра Комарова.
«Азиатской волной Амура, криком зверя во мгле ночной, потайною тропой маньчжура ты пугал меня, край лесной»
Зеленое сукно стола. Рукописи, карандаши.
«Начинаем», сказал наконец Хунхуз.
Суржиков кивнул. Чувствовал, это его день.
Выглядел уверенно. Европейская штучка. И повесть его была выверена.
Молодой местный сцепщик Гриша Петелин попал под вагонетку. И такое бывает.
Два месяца в больнице, тридома. Сперва на койке, понятно, потом учился ходить с палкой, костыли отверг, не хотел привыкать к костылям (характер самого Ролика), чего там, нога на месте, а онмолодой, ему еще жениться придется. И не на вагонетке. Так что шутки в сторону. Когда на третью неделю лечения знакомые женщины из вагонного депо принесли Грише живые цветы, он удивился: это еще зачем? Тигра не кормят салатами. А встав на ноги, в любимой своей байковой клетчатой ковбойке, в черных штанах, произведенных швейным цехом на станции Болотной, которые никогда не рвутся и не выцветают, стал два-три раза в неделю наведываться в вагонное депов курилку, в брехаловку.
Там его услыхал инструктор из профсоюза.
«Вижу, сечешь в политике».
«А то!»
И перед пораженными слесарями, сварщиками, смазчиками, токарями, подметальщицами, электриками, наладчиками, перед всем этим вечно занятым и шумным рабочим людом стал всем давно им знакомый Гриша Петелин минут по десять-пятнадцать в день (конечно, с прямого разрешения начальства) развивать свои представления о текущей жизни.
«Кто жаловался, что хороших новостей не хватает?»
Поднятых рук не считал, радовался: «Вы курите, а я выговорюсь».
Начинал просто. «Сами знаете, начинал, с первого января лучше всего смотреть программу по названию «Время». По телику, понятно. Сами знаете, это совсем новая программа. Ну а те, у кого пока телика нет, слушайте радио. Сразу пояснял:Это великое изобретениерадио. Произносил так, будто радио только сегодня утром изобрели. Уши у человека ничем особенным не заняты, вот и оплачивайте радиоточку, дело того стоит. А приемника нет, ходите на политинформации».