«В такое время»
Непонятно, к чему сказал.
И тут же, никого не спрашивая, допил кофе Ниточкина.
Объяснил: «Всю ночь писал хорошие стихи».
«А вы только хорошие стихи пишете?»не поверила Волкова.
«Только хорошие», подтвердил Игорь.
Ворот рубашки расстегнут, видна тельняшка.
Почувствовав наш интерес, отставил пустую чашку.
В Москве, в Литинституте, рассказал, ему, простому палубному матросу, здорово повезло: попал в семинар поэта Твардовского. «Не прожить, как без махорки, от бомбежки до другой без хорошей поговорки или присказки какой». У знаменитого поэта Игорь занимался с интересом, но в аудитории устраивался подальше от классика, взгляд его не нравился Игорю.
Однажды услышал:
«Студент Кочергин».
«Что, Александр Трифоныч?»
«Почему вы приходите на мои занятия в таком драном свитере и штаны у вас свалялись, как шерсть баранья?»
«Других нет, Александр Трифоныч».
«Откуда вы приехали?»
«С Сахалина».
Классик задумался, думал долго (может, что-то подсчитывал), потом двумя пальцами полез во внутренний карман своего аккуратного, сшитого по плечам пиджака и вытащил, не считая, несколько крупных купюр.
«Студент Кочергин, купите себе что-нибудь поприличнее».
«Но я в этом году не смогу отдать вам долг».
Игорь, конечно, и в ближайшие пять лет не мог бы вернуть такие деньги, но все же сказал о годе. Впрочем, Твардовский и не настаивал.
«Издадите книгу, расплатитесь».
Это совсем другое дело. Игорь верил в свое будущее.
В тот же день купил он себе свитер, вполне приличный, самый дешевый, а остальные купюры (про штаны забыл) пропил с приятелямижадными московскими молодыми поэтами. О долге забыл, конечно, но так получилось, что в следующем году, действительно, вышла у него первая (и пока единственная) книжка. Получив гонорар, Игорь вел своих приятелей в «конюшню» в конце улицы Горького и вдруг лицом к лицу столкнулся с классиком.
Сердце взыграло.
«Александр Трифоныч!»
Твардовский остановился. «Испугался, наверное, что ты все-таки еще и на штаны попросишь?»умно догадался Коля Ниточкин. Но на деле все оказалось сложнее.
«Александр Трифоныч, я долг вам хочу вернуть».
Московские поэты насторожились, но Игорь уже потерял контроль над собой.
Небрежно (вот кураж уже не палубного матроса, а печатаемого в Москве поэта) Игорь сунул два пальца в карман (запомнил жест классика) и извлек купюры. Опыт, правда, не тот. Пальцами (как классик) не умел считать, извлек больше, чем рассчитывал. Сколько купюр ухватилось, столько и извлек. А почти все ухватилось. Вся компания, затаив дыхание, жадно и неприязненно следила за тем, как классик Твардовский равнодушно (и, разумеется, не считая) сунул протянутые деньги
в свой
нагрудный
карман
и последовал дальше!
«С ума спрыгнул!»пришли в себя приятели Игоря.
На это студент (поэт) Игорь Кочергин только криво усмехнулся, дескать, чего уж теперь, дело сделано, на пиво скинемся.
«Мудак! Ты же ему весь гонорар отдал!»
И в этот момент раздался голос классика: «Студент Кочергин!»
Игорь живо обернулся.
«Да, Александр Трифоныч».
«Студент Кочергин. Твардовский терпеливо дождался, когда Игорь к нему приблизится. Если в будущем вам посчастливится преподавать в нашем институте и на ваших занятиях будет появляться студент в таком драном и свалявшемся свитере, какой вы носили, отдайте ему эти деньги».
И полез в карман.
И, не считая, извлек купюры.
И, кстати, гораздо больше, чем ему только что передал Игорь.
«Врешь!»выдохнул Невьянов. Он не верил в счастливую литературную жизнь.
«Игорь правду говорит», ласково оценила Волкова.
И сам Игорь подтвердил, дескать, он называет кошку кошкой.
Я весь этот разговор слушал вполуха. Издали присматривался к Деду.
Вот ведь, правда, какой избыточный человек, как темный (но заснеженный) Хехцир, возвышается над Пуделем и Хунхузом. Такому гражданство могут предложить и в Шамбале. Я даже откинулся на спинку стула. Радовался, не зря прилетел в Хабаровск. Цель яснадобиться успеха, издать книгу. В конце концов, «Гуманная педагогика»это не просто какие-то свободные экзерсисы, это моя будущая свобода.
Относительная, конечно, но с деталямипотом.
Пока же прислушивался к семинаристам, прикидывал свои шансы.
Суржиков был уверен, что мы с ним пройдем. Звучит обнадеживающе, но «мы» меня настораживало. Откуда, почему вдруг множественное число? Могут рекомендовать сразу две книги? А Боливар двоих снесет? А Дед как относится к юмору? Известно, не выносит ни Гоголя, ни Салтыкова-Щедрина. За их насмешки над родиной. Все эти Собакевичи, Ноздревы, Плюшкины, премудрые пескари, глуповцы, да сколько можно? Даже дороги у Гоголя пятятся, как раки. Каждая копейка ребром, каждое слово завитком. У Гоголя редкая птица долетает до середины Днепра, а ей туда надо? А Салтыков-Щедрин? «При не весьма обширном уме был косноязычен». Дунька с раската Вторая Дунька с раската «Говорят, в Англии выплыла рыба, которая сказала два слова на таком странном языке, что ученые уже три года стараются определить и еще до сих пор ничего не открыли».
Ладно, подвел итог Суржиков.
Хватит. До завтра!
Беженская поэма
Массивный, черные брюки, коричневая рубаха навыпуск.
Соседка зашлапопросить взаймыи со скрытым ужасом уставилась на седеющие колючие усы Деда: вот они сидят под носом, как бабочка, не дай бог, вспорхнут, Марье Ивановне насторожиться бы.
Но Марья Ивановна сидела за столом молча.
Она явно тяготилась визитом. Здравствуйте, конечно.
А Дед спрашивал. Как сын? Когда перебирается на улицу Калараша? Ему все было интересно. Улица Каларашаэто Первый микрорайон, не так далеко. Там панельные пятиэтажки? А чего же? Новое слово. Ну и что, выкрашены в желтое и розовое? Из коммуналки в отдельную квартиру, ведь раньше только мечтали
Соседка кивала.
Она вообще-то на минутку.
Она очередь заняла в «Продуктах».
Там вдруг выбросили в продажу уксус и тушенку «Китайская стена», правда, в довесокнитяная сетка. Соседка наконец оживилась. В очереди говорят, что в «Продуктах» ждут корейские лимоны. Витамины как-никак. А из Черниговской областияблоки, от киргизовлук. Жизнь налаживается. Не в ресторан же нам ходить.
Дед кивал.
В самом деле.
Выбор есть«Дальний Восток», «Север», «Уссури», «Амур», кафе-ресторан «Березка» на площади Блюхера, «Поплавок» на левом берегу, только где денежки взять? Да и не пустят в ватнике в ресторан. Это в столовуюпожалуйста. В столовой щи на мясном бульоневосемнадцать копеек с рыла, хек жареный с картофельным пюретолько на копейку дороже. А в том же ресторане борщтридцать четыре, селедка с лукомвосемнадцать. Не для нее.
Знал, муж соседкиинвалид войны.
Знал, неспокойный. Не то чтобы пьет, скореене просыхает.
Отсюда долги. Отсюда скудный стол. А ведь каждому хочется. «Чтобы в комнате даже за чашкой грузинского чая пахло Фетом и не раз долитым самоваром»
Соседка на такие слова Деда только моргала.
Она о стихах знать понятия не имела, ей бы найти нужную сумму. Она отдаст. Марья Ивановна знает, что я отдам.
«Пиши расписку».
И объяснил (без улыбки).
«Без расписки никак нельзя. Я-толадно, а Марья Ивановна волнуется. Вдруг умру ненароком, как долги взыскивать?»
Соседка с надеждой смотрела на Деда.
Нет, здоров черт. Не умрет. Не дождешься. А Марья, она что? Это Дед (мир слухами полнится) склонен к ухажерству. В его-то лета. Свою жену называет (сама слышала) «раковинка моей души». Это додуматься надораковинка. На отливе, что ли, ее нашел? Мучаясь, неверной рукой написала расписку.
Дед принял не глядя.
«Ну, ступай».
Марья Ивановна закрыла за гостьей дверь.
«Позоришь меня. Какая расписка с Любаши?»
И указала на стол. «Вон, читай. Сколько рукописей принесли».
Дед довольно наклонил голову. Распискаэто расписка. Мы с тобой, Маша, отставленные. От дел отставленные, и давно. Значит, можно нам позабавиться. Долго терпишь, веселей играешь. Прекрасно знал, Маше тоже жилось с трудностями. Даже подружки по работе (краевая научная библиотека) в первое время указывали своей директорше: «Замуж за эмигранта! Ты что? Он же бывший пропагандист, белоподкладочник!»