- У вас там в самом деле мясокомбинат?
Мое любопытство было тем же самым, что и на первом году службы. Попав в незнакомую обстановку я жадно изучал ее, как и два года назад в армии. Всё нужно было потрогать, всего хотелось постичь умом. Незаметно для себя я впитывал тюрьму. Тюрьма, тюремный уклад, тюремный жаргон исподволь, но накрепко входили в меня.
О, Дом Родной!
Ты не обманывал меня в этой жизни, давая мне и кров, и приют, и пищу, и все другие арестантские ништяки. Не отрекаюсь от тебя и не зарекаюсь. Я помню о тебе и о твоих бродягах. Передавай им привет, укрой своим теплом и стереги их крепче. Прости, что не тороплю нашу встречу.
"Если есть зоны, на которых режут скотину и делают колбасу, значит, не все так плохо в этой Системе и можно жить", - я размечтался о должности забойщика скота или раздельщика туш.
- Да ну, - Толян был приятно польщен, что его зона прогремела, - Какой Мясокомбинат? Просто был такой период... Примерно полгода... Когда каждую неделю кто-то кого-то резал. Сейчас там всё тихо.
- Пиковые?- деловито осведомился Сирота.
- Пиковые, - подтвердил Толян, - Два этапа из Грозного приняли и один из Орджоникидзе. Чурбаньё "своё" хотело навернуть. Сломать Ход. А ребята на зоне сидят простые. Не по первой ходке. Ну и показали пиковым кто они есть по жизни.
Я уловил это "по жизни?". Вчера Толян меня спрашивал, кто я "по жизни".
- У нас тоже был этап из Тбилиси, - поделился Сирота, - Вора.
Слово "воры" он произнес через "а", с ударением именно на эту букву - "ворА".
- "Ми - вора", кричат чуть не с вахты, - рассказывал Сирота про грузинских "воров", - Я тогда уже смотрягой был. Ну, собрал блаткомитет, подтянули "воров" на базар. Хотели поинтересоваться, когда, кем, где и за какие бабки коронованы? Как так получилось, что ихнему пацану девятнадцать лет, он еще ни разу не сидел, а уже коронован Вором? По каким таким Понятиям не сидевший человек у них становится Вором? Почему он считает себя вправе носить эту корону? Почему лаврушники себя так ставят по зоне, будто они и в самом деле Воры? Пиковые пренебрегли. Не явились, хотя я два раза за ними шныря посылал. Ну, мы с пацанами свои выводы сделали из такого их поведения и цинк по отрядам разослали, как с ними следует поступать в дальнейшем. В эту же ночь после отбоя им во всех отрядах место указали. Месили прямо табуретками. Дубаки не встряли. Утром РОР этих "воров" на работу вывел.
- Вышли? - спросил Толян.
- Все, как один, закрылись, - усмехнулся Сирота, - Недели не прошло, к зоне штук десять черных "Волг" подкатило. ЗемлЯки из Москвы. Вора попросились, чтобы их с Мордовской ветки на другую перекинули. Говорят, по десть штук за каждого давали.
- Как это - "закрылись"? - не понял я.
- Под крышу ушли, - пояснил сленг Сирота, - Ну, в тюрьму сели.
- На зоне не работать нельзя, - добавил к словам Сироты Толян, - Отказ от работы - грубейшее нарушение режима. Пятнадцать суток ШИЗО...
- Чего? - снова не понял я.
- Штрафного изолятора. Так вот, некоторые специально отказываются выходить на работу, чтобы их в ШИЗО закрыли.
- Зачем? - мне были непонятны резоны добровольного ухода в тюрьму.
- Ну, мало ли, - неопределенно протянул Толян, - Конфликты по зоне... Неправильно себя повел в определенной ситуации... Не туда встрял. Мало ли причин?
Толян снова вернулся к рассказу Сироты:
- Перевели лаврушников с Четверки?
- Перевели, - подтвердил Сирота, - Кого на Свердловскую пересылку, кого на Архангельск, кого на Волгоград. Не совсем целых, правда - мы их всё-таки рихтанули на прощанье - но перевели. Хозяин не стал их держать. А у вас на Семерке как с пиковыми?
- Так же. Пришел этап. Все сплошь - "вора". Неуправляемые. Потом еще два этапа с Кавказа. Полгода - резня. Потом тишина. Те из них, что выжили, стали жить под плинтусом. Кум следил, чтобы землячества не возникло. Чтоб не кучковались. Увидит трех пиковых вместе - всех троих под замок.
- Умный Кум, - оценил Сирота
- Не встречал дураков среди Кумовьев, - подтвердил Толян.
- А "кум" - это кто? - бестолковый цыпленок внутри меня вертел своей шейкой во все стороны, постигая этот удивительный и мощный мир.
- Начальник оперчасти, - пояснил Сирота.
- А почему он - кум?
- "Лучший друг осужденных". Знает всю твою подноготную. В каждом отряде у него свои стукачи. Кто-то из них обязательно возле тебя трётся и Куму стучит. Так что ты только рот открыл, а Кум уже знает, что ты скажешь.
Мы у себя в армии не любили стукачей. Не приживались они. Было удивительно, что в зонах их не один человек на роту, а целых пять на отряд! Это было через край много.
- И вы что же? Знаете этих стукачей? - изумился я избирательному гуманизму зыков, готовых резать пиковых, но терпящих стукачей возле себя.
- Всех до одного, - согласно кивнул Сирота.
- Тогда почему вы их не убьете?
Толян с Сиротой оба нехорошо посмотрели на меня.
- Ты откуда такой горячий? - спросил Сирота.
- С армии, - мне не хотелось хвастать Афганом.
- Давно пришел?
- Неделю как.
- Тогда понятно.
Кажется, я не восхитил Сироту и Толяна тем, что два года не в зоне сидел, пиковых резал, как все нормальные люди, а провел в армии, как придурок, не сумевший отмазаться или сесть в тюрьму. Разговор угас и все постепенно уснули.
Ночью меня знобило. Я бредил и лязгал зубами. Сирота снова уступил мне свой матрас, чтобы я мог укрыться, и лег валетом на матрас к Толяну. Утром повторился вчерашний ритуал. В шесть часов отщелкнулась кормушка и контролер налил четыре кружки горячего чая и отсыпал четыре спичечных коробка сахара, которые сокамерники отжалели мне для хоть какого-то поддержания сил.
- На тюрьму тебе надо, - оценил мое состояние Сирота.
Я не хотел на тюрьму. Я боялся тюрьмы.
Два года назад я представлял себе войну как то место, где самым главным делом было бежать под ураганным огнем противника с развернутым красным знаменем на высоту, чтобы выбить оттуда душманов и воткнуть знамя на высоте посреди разрушенных, еще дымящихся укреплений. Истекшие два года показали, что мои представления о войне, почерпнутые из книг и фильмов, оказались очень и очень далеки от настоящей войны. Знамя полка в развернутом виде за два годы службы я видел, может, три раза, по большим праздникам, а все остальное время оно мирно стояло зачехленным в стеклянной пирамиде сразу при входе в штаб под охраной часового и присмотром дежурного по полку. Знамя не было ни пробито пулями, ни посечено осколками, ни обгорелым по краям, а было чисто-алым, с желтым серпом и молотом посредине и буквами: "За нашу советскую Родину". Номер полка был зашит куском серой мешковины, чтобы мы не узнали этой страшной тайны - в каком полку служим - и не разболтали её друг другу. Больше разбалтывать было некому: шпионы нас не посещали, а ближайший населенный пункт душманов находился в нескольких километрах.
Теперь мои представления о тюрьме лежали еще дальше от действительности, чем двухгодичной давности представления о войне. В моих представлениях тюрьма - это много-много сырых и тёмных камер, где в каждой сидят злые уголовники. Уголовники все с ног до головы синие от татуировок, у них тусклые, цепкие глаза, железные зубы вместо обыкновенных и разговаривают они только по фене, так что понять их невозможно. Главным делом для уголовников было проиграть новенького в карты. Поэтому каждый, кто только что перешагнул порог камеры, уже является "проигранным" и его сейчас же используют всей кодлой. В камере уголовникам заняться нечем и они целыми днями играют в карты, делают друг другу татуировки и изготавливают финки с острыми жалами и наборными плексигласовыми рукоятками. Этими финками они ночами режут новеньких и друг друга.
Жуть и страх.
Запросто можно обоссаться от этих мыслей.
Исходя из таких моих представлений, мои намерения относительно моей дальнейшей судьбы были такие: как только в тюрьме меня введут в камеру и за мной захлопнется дверь, немедленно брать в руки что-нибудь тяжелое, а еще лучше острое, и, не дожидаясь, пока меня проиграют, начинать убивать всех сокамерников, пока они не успели договориться использовать меня.
По молодости и по неопытности, у меня не хватало ума понять, что если посмотреть на положение вещей отстраненно и непредвзято, то не мне с такими мыслями - зайти в хату и сходу начать валить сокамерников - следовало бояться тюрьмы, а тюрьме - меня. В изоляторе временного содержания содержался под стражей экстремист, бомбист, народоволец, левый эсер, террорист и камикадзе без царя в голове. Вдобавок - с пылу, с жару, ещё остыть не успел - только что с войны. Этот Балмин сильно рисковал, заковав меня всего лишь в наручники - при подобных умонастроениях подследственного, опасливые люди добавляют еще железный намордник и кандалы на ноги.