Так и тогда: ушёл я в новую работу и через месяц уже и забыл, что не начальник я уже,тем более все простые люди, с которыми работал я, ничуть не с меньшим уважением ко мне относились, а, может, даже и с большим, указания мои тут же бросались выполнять. Так что я ничего почти не потерял, только в оплате,но о деньгах я никогда особенно не беспокоился.
Тем более новая очень интересная работа пошла. Ну, сорта проса мои были уже утверждены, и тогда я новой культурой занялся, необычнойтогда она впервые появлялась у нас.
Экономика у нас, знаешь из истории, раньше отсталая былапосле революции приходилось её поднимать. В частности, появилась огромная потребность в резине для шин автомобилей, самолётных колёс и так далее. А каучук тогда получали только из сока тропической гевеи, у нас она не росла, и за этот сок, из которого изготовляли потом резину, государству огромные деньги другим странам приходилось платить.
Тем более война шла, многие международные каналы оказались нарушенными, а потребность в резине, наоборот, выросла: машин надо было больше выпускать, самолётов и так далее.
И тогда обратились учёные к кок-сагызу. Издавна это малоизвестное растение в Азии рослоказахи из него что-то вроде теперешней жевательной резинки делали. В теле егону, он отдалённо на репу походил, только длиннее и ужепроходили нити млечного сока, который похож был на сок гевеи и годился на производство резины. Высеял я у себя кок-сагыз, стал тщательно за ним ухаживать и удобрятьи сделал открытие! Раньше считалось, что волокнистые пучки только в центре растения проходят, а я на своих полях увидел, что, если кок-сагыз удобряется, он получается значительно толще и ещё несколько волокнистых пучков возникают в его теле. С открытием этим бросился я к профессору Александровуон в Казани в эвакуации жил,к тому самому, что в аспирантуре нам анатомию растений читал и который давно уж у меня аналитический склад ума отмечал. Показал ему эти множественные пучкион говорит: «Да, это открытие! Никто ещё сразу несколько пучков в кок-сагызе не получал!»
Прикрепил мне помощницу свою, Майскуюона по специальности химик была,провели мы тщательный химический анализ новых пучков и большую статью с ней послали в «Вестник Академии наук». Огромный резонанс тогда имела эта статья: кок-сагыз тогда в центре сельскохозяйственной науки стоял!
Так что снова я оказался на коне! Вопреки всем негодяям и дуракам сумел дело сделать, свой вклад в народное хозяйство внести.
Тем временем война к концу уже подошла, но жизнь моя на станции не налаживалась никак. Замалютдин этот полным самодуром оказалсяничего не хотел слушать, только кричал.
Александров однажды посмотрел на него и говорит: «Знаете что? Вам надо в Ленинград возвращаться, в ВИРтолько там вы настоящее применение найдёте своим способностям! Скоро я еду в Ленинград и почву для вашего приезда в ВИРе подготовлю, думаю, что при вашей работоспособности вы будете очень нам полезны!»
Так что на Замалютдина я уже меньше стал внимания обращать, настроился уже: «В Ленинград! В ВИР!» Алю уговорил. Труднее всего оказалось отца твоего, Валерия, уговорить: ему уже шесть лет к тому времени было, друзей себе на станции завёл, ни за что не хотел расставаться с ними, ревел. Ну, к тому времени у нас ещё дочка былатвоя тётя Оля, которая в Москве сейчас живёт.
Тут и Кротов как раз вернулся на станцию. Я говорю ему: «Поехали в ВИР!»
Вернулся он, правда, наполовину инвалидом. В боях под Москвой ранило его пулемётной очередью в ноги, и он на страшном морозе,может быть, знаешь из истории, какие страшные морозы были тогда,двое суток в снегу пролежал. Говорит: «Помню только, что я правую руку старался под мышку засовывать, греть, чтобы хоть правую руку спасти». Потом снова сознание терял. «Следующее воспоминание,рассказывал,горящий сарай! Я лежу, меня перевязывают, а сарай весь горит! Потом снова не помню ничего!»
Попал он в санитарный эшелон, и повезли его в Сибирь. Жена его, Катя, в Казани как раз на эвакуационном пункте работала и разыскала его, пока эшелон стоял, сумела за эти несколько часов с эшелона его снять и устроить уже в казанский госпиталь, под свой надзор. Я, помню, был в госпитале тогда. Он лежал, улыбался, у него вроде всё здоровое уже было, только пальцы на руках отмороженные были, сухие, как когти у птицы. Мы разговаривали с ним, шутили, но на пальцы оба старались не смотреть. Катя всё надеялась, что удастся пальцы спасти, но осмотрел их главный хирург госпиталя и говорит: «Надо ампутировать!»
Помню, Катя тогда приехала к нам домой, всю ночь проплакала. Утром поехала в госпитальпосле операции мужа встречать. Отрезали ему на левой руке все пальцы, по самую ладонь, на правой два оставилисредний и безымянный.
А, я помню Кротова!сказал я.Вы часто с ним в шахматы играете. Он вот так вот фигуру двумя пальцами берёт!
Правильно!кивнул дед.Он самый. И вот решили мы, значит, с Кротовым переезжать в Ленинград. Ну, ему, как инвалиду войны, можно было тогда любой город выбирать для жилья, но и меня в Ленинграде многие знали ужеи по аспирантуре, и по защите, и особенно после того, как я за выведение сортов проса получил министерскую премию второй степени.
И большая премия была?поинтересовался я.
Да тысяч, кажется, пятнадцать,вспомнил дед.
Ого!проговорил я.
Вот тебе и «ого»!сказал дед.
Повезло!
Опять ты за своё «повезло». Хочешь знать, особенного везения в жизни у меня никогда не было. Скорее наоборот: если только может случиться какая-то неприятность, обязательно она со мною случается. А так, чтобы мне что-то выпало, что другому совсем должно достаться,такого в жизни никогда у меня не бывало! Только упорным трудом! И как-нибудь я тебе расскажу, сколько усилий пришлось предпринять, для того чтобы приезд в Ленинград организовать! Ну, вот наконец всё вроде устроилось, сложили мы все наши вещи, упаковали нашу мебель в чехлы из рогожиона долго ещё в квартире у нас валялась, приятно так лыком пахла.
Точно!сказал я.Она и сейчас лежит. Недавно я раскопал её в сундуке, друзьям показалникто из них даже сказать не мог, что это такое. Один тольконаш отличник Долговвысказался: «Лапоть, но очень большой».
Да,вздохнул дед.Забывается всё! Никто и не помнит уже, что такое рогожа! Ну вот... стали мы жить тут. И ты благодаря этому здесь учишься и живёшь, что мы тогда переехали сюда. Отец твой Валера, мой сын, в первый раз в Ленинград въезжал, а я был уже с городом знаком,можно сказать, сложился здесь.
Поселились мы, что интересно, в том же самом доме на Сапёрном, где я во времена аспирантуры жил, только дали уже нам теперь две большие комнаты. И стали жить.
Правда, из Ленинграда много ещё раз возвращался я в Казань на время, смотрел, как размножение моих сортов продвигается,всё большую и большую площадь занимали они в Поволжье. Помнишь, как называются-то мои сорта?
«Казанское сто семьдесят шесть» и «казанское четыреста тридцать»!выпалил я.
Молодец!Дед даже растрогался.Ну, приняли меня в ВИРе вроде бы хорошо, ввели в учёный советтеперь я сам в президиуме на заседаниях сидел, страх на молодых диссертантов наводил! Всё вроде отлично шло. В тысяча девятьсот пятьдесят втором году я докторскую диссертацию защитилпо селекции проса. По-моему, вполне справедливо я счёл, что были у меня основания писать диссертацию по селекции проса. Защита, правда, не очень гладко прошласо второго раза. В первый раз один из оппонентов моихГерой Социалистического Труда профессор Писарев из Москвы не приехалне знаю почему, может, заболел: он довольно пожилой уже был. Перенесли защиту на два месяцая, помню, рвал и метал, места себе не находил! «Надо же,думаю,из-за какой-то случайности вся жизнь может насмарку пойти!»
Через два месяца повторная состоялась защита. Вместо Писарева моим оппонентом вызвалась быть профессор Синскаязнаменитая учёная, специалист по исторической географии культурных растенийеё книга «Динамика вида» почти во всех странах переведена.
На этот раз защита нормально прошла, потом утвердили в Москвеи стал я доктором наук, а вскоре профессором.
«Надо же,с каким-то изумлением на себя в зеркало смотрел.Совсем ещё недавно, кажется, босиком по Берёзовке бегали вот уже профессор, доктор наук!»