Почему?
Потому что почувствовал я сладость узнавания нового. Впервые открылось передо мной, какой мир огромный и сколько в нём такого всего, о чём раньше я и не подозревал. С этого учёный, я думаю, и начинаетсяс ощущения радости узнавания, познания нового, неизведанного! Надо сказать, нам повезло в те годы: преподавательский состав тогда в саратовском институте на высочайшем мировом уровне находился. Потом уже, читая зарубежную литературу, понял я, каких корифеев в своей жизни повидал. А тут они ходили просто по коридорам, охотно с нами разговаривали обо всём, делились.
И кто же там у вас был?
Ну, в основном их специалисты знают, но среди специалистов имена их стоят очень высоко! Академик Тулайков был тогда крупнейший специалист по засушливому земледелию.
А там что, засушливое земледелие было?
А чего я тебе про засухи толковал?рассердился дед.Глухой, что ли?
Ну, извини, пожалуйста,спохватился я.
На всю жизнь первую тулайковскую лекцию запомнил,проговорил дед.Про земледелие он сначала не говорилсначала он другой нам урок преподал.
Какой?
Рассказать?
Ну конечно!
Дед хитро улыбался. Любил он такна самом интересном месте поиздеваться!
Ну ладно, расскажу!наконец сжалился он.Вошёл академик Тулайков на кафедрув безукоризненном чёрном костюме, в белой крахмальной сорочке, в галстуке бабочкой. Впервые я тут, наверное, стал догадываться, что такое элегантность. Поздоровался, краткое вступительное слово сказал: надеется, мол, что мы не опозорим стен славного учебного заведения. Потом говорит: «А сейчас выполним первое задание. Возьмите карандаши!» Ну, карандаши нам выдавали там. «Откройте тетрадь в клетку. И на листе нарисуйте десять маленьких кружков, чтобы помещались в клеточку».«А где их рисовать?»кто-то спрашивает. Ну, фантазия у нас всех не очень развита была. «Где хотите, лишь бы они располагались на листе,Тулайков вежливо говорит.Как можно аккуратнее рисуйтеэто важно». У многих, гляжу, от такой задачи пот закапал! Другое дело стог сена сметать или рожь молотитьтам всё ясно, а тут... где размещать эти десять кружков, в каком месте? Ну, наконец все нарисовали по десять кружков, тогда Тулайков вдруг говорит: «А теперь положите этот лист аккуратно перед собой... Положили? Возьмите в руку карандаш... удобней возьмите... теперь крепко закройте глаза...Все тут удивились, но стали закрывать, раз надо.Теперь, не открывая глаз, постарайтесьпо памяти, только по памятипоставить точки карандашом во все десять кружков. Даётся десять минут». Тут такая тишина в аудитории насталаредко когда в жизни я такую тишину слышал. «Вот,думаю,история! Куда же я наставил кружки?» Долго так неподвижно просидел, потом вспомнил вроде один кружокткнул, второй вспомнил вродеткнул. Так чувствуется просто, как минуты уходят. Незаметно приоткрываю один глаз. На свой листок не смотрюпонимаю, что нечестно было бы,но к соседям подглядываю. Гляжу, у одного пять попаданий, у другого уже семь. Быстро зажмурился, стал тыкать карандашом. «Всё,голос Тулайкова раздаётся,время истекло, больше точек не ставьте. Откройте глаза, напишите свою фамилию и несите листочки мне». Открыл я быстро глаза: ни одного попадания! Понёс я листочек к кафедре, гляжу, люди даже с десятью попаданиями листочки сдают! «Ну всё,думаю,пропал! Посмотрит Тулайков мой листок и тут же обратно в деревню меня прогонит: нет у меня никаких способностей». Тулайков долго молча листочки разглядывал. Гляжу, соседи мои хорохорятся, перья распускают: «У тебя сколько?»«У меня восемь!»«А у меня девять!» Ну, я как в воду опущенный сижу, сейчас, думаю, скажут: «Вон из аудитории!» Тулайков что-то долго молчит,видно, чем-то огорчён. «Дело в том,наконец хрипло как-то заговорил,что мировой наукой установлено, что попасть в эти кружки карандашом практически невозможнопри любой памяти и координации. Статистика допускает, что может быть случайное одно попадание... ну два. Фамилий я никаких называть сейчас не буду, но пусть те, кто в пять кружков попал или даже больше, скажут сами себе сейчас, как они это сделали!»
Гляжу, несколько человек вокруг прямо багровыми стали. Постучал Тулайков по кафедреподошла к нему молодая лаборантка. «Пожалуйста,Тулайков ей говорит,сожгите эти листки прямо здесь, и пусть навсегда тайной останется, кто сколько кружков поразил. Только хочу я вам сказать, дорогие мои ребята, что таким путём добиваться успехов в жизни, как некоторые сегодня пытались добиться, бесчестно и, мало того, бесперспективно! С таким подходом можно чего угодно добиться: чинов, славы, но учёным, настоящим учёным так никогда не сделаешься. Засим прощайте, до завтра!» И с кафедры сошёл.
Обычно при выходе из аудитории толкотня шла, возня, гогот,а тут тихо все выходили и молча расходились.
Ну и что?нетерпеливо спросил я.Из тех... кто сжульничал тогда... так ничего и не получилось?
Да нет,после долгой паузы проговорил дед.Некоторые из тех даже в академики вышли... поняли после этого, что к чему.
Так... а потом что было? В деревню свою ты больше не приезжал?
Нет, почему, приезжал, конечно же, много раз. Но в принципе с момента отъезда в Саратовто есть с шестнадцати с половиной летвёл уже полностью самостоятельное существование, на своих корнях: никогда ни у кого ничем не одалживался, понимал, что только на то ты имеешь право, что заработал! И прожил так до семидесяти трёх лет... И отлично себя чувствую!улыбнулся дед.Вомускулы какие!Он снова согнул руку.Ну, а в следующее лето, после окончания первого курса, послали нас всех на уборку урожая, в заволжскую степь. Там, где вырос я, сухие были места, но Заволжье!.. Это сейчас там мелиорация, трубы с водой,а тогда воду для питья за сто километров в железных бочках возили. Представляешь, какой у воды вкус, когда её за сто километров по раскалённой степи в железной бочке везут?
Представляю!проговорил я.
Да чего ты там представляешь!Сморщившись, дед с досадой махнул рукой.
Обидевшись, я смотрел в окно электрички. Долгое время там шли сплошные жёлтые колосья, потом мелькнул разъезд, возле него стояли несколько железнодорожных рабочих в жёлтых жилетках, словно специально поставленных, чтобы желтизна не прерывалась,и снова закачались колосья.
Вот скажи тогда...Дед кивнул за окно.Рожь это, пшеница или ячмень?
Подумав, я пожал плечом.
A y нас многие в классе не смогут отличить, где рожь, где пшеница, а где ячмень!защищаясь, сказал я.
Что ж, очень плохо это,вздохнул дед.Что люди, от которых вся наша будущая жизнь зависит, не знают ржи, пшеницы и ячменя! Ну, другие не знаю, почему такие тёмные, а ты ведь внук агронома!с упрёком проговорил он.
Ну и что?Мне не хотелось признавать своего поражения.Зато я много знаю такого, чего ты не знаешь!
Сказал и испугался. А вдруг он спросит: «Ну что? Чего я не знаю?» Дед, вообще, хоть живёт на селе и в основном сельским хозяйством занимается, удивительно много всякого знает: и историю, и географиютакие города называет, про которые я никогда и не слышал, а он в них побывал и подробно рассказывает. Ну, что он химию там, физику, ботанику, зоологию, даже математику знаетэто понятно. Но он ещё и в живописи сечёт, знает, в каком музее мира какая картина какого художника висит, и поэму Пушкина «Евгений Онегин» от первого слова до последнего чешет наизусть! Это я недавно узнал. Был день рождения отца, дед из своей деревни приехал, посидели они с отцом, разговорились, и у деда вдруг лицо такое нежное стало, восторженное, и он вдруг стихи начал читатьи весь вечер не переставая читал! Я потом спросил у него: откуда он всего так много знает? Ведь в сельскохозяйственном институте этому его не учили, да и потом стихи с его работой не были связаны. Спросил я у негоон вдруг так задумался. Надо признать: никогда он общих ответов не даёт, лишь бы отделаться,всегда задумается сначала, потом отвечает конкретно и точно. «Знаешь,подумав, он мне сказал,когда мозг одной работой овладевает в совершенстве, то он и другую работу делает уже намного быстрей. Скажем, научился мой мозг разбираться с растениями и сортаминелегко было научиться, но всё же я этим овладел,и тут я стал замечать, что мозг мой вообще разработался, чётче стал: и стихи запоминает сразу, и любые мысли, и во всём соображает быстрей, чем раньше,раньше я не то что тупой, но несколько чумоватый был, новое медленно воспринимал. А тут, благодаря моей работе, я и искусство быстрее стал понимать, и жизнь. Так чтоработай, в этом спасение!»